7.
Перевооружение началось в мае 1938 г. Биллем об увеличении состава флота было выделено $1,15 млрд на оборонные расходы, а затем в ноябре последовал Билль о торговле, модифицировавший Акт о нейтралитете таким образом, чтобы Франция и Британия могли приобретать американское оружие. Рузвельт созвал в Белом доме совещание руководителей всех армейских подразделений и велел им готовиться к войне, в первую очередь существенно наращивая численность вооруженных сил. В 1940 г. он протолкнул через конгресс Акт об ограниченной воинской повинности, предусматривавший обязательную военную службу для определенных категорий призывников. В бюджете появилась новая строка: $15 млрд на программу перевооружения. Президент лично обратился к законодателям и объяснил одну из задач: ежегодно производить 50 000 самолетов. На это начальники штабов отреагировали запиской, которую подписал адмирал Гарольд Бетти: «Мистер президент, ВЕЛИКОЛЕПНО! Бетти (за всех нас)». За два года с сентября 1939 г. армия США численно выросла – с 140 000 человек до 1,25 млн, однако начальники штабов понимали, что инфраструктура и люди не готовы к большой войне. Не только гражданские, но и многие кадровые военные не были уверены в том, что их стране следует ввязываться в войну, и многие все еще не понимали неизбежность этого.
Молодые люди, оказавшиеся в силу Акта о воинской повинности в лагерях боевой подготовки, томились. «Какая скука служить в мирное время, – писал в романе, датированном 1941 г., Карсон Маккалерс. – Что-то происходит, но то же самое повторяется вновь и вновь. Скука усиливается благодаря изолированности от мира, благодаря безопасности и безделью, ведь в армии нет другой заботы, кроме как шагать в ногу»8. Журналист Эрик Сиварейд описывал, как Рузвельт «постепенно собирал упиравшихся, недоумевающих, недовольных людей в армию. Никто из гражданских лидеров не смел называть этих людей “солдатами”, как будто в самом этом обозначении было нечто постыдное, и мало кто отваживался напомнить, что призывников обучают убивать»9.
Укрепление армии предусматривало также покупку 20 000 лошадей. «Армия США слишком поздно начала всерьез готовиться ко Второй мировой войне, – писал Мартин Блуменсон. – В результате программа подготовки, разработка оружия и все остальные вопросы решались впопыхах и на ходу, непоследовательно и весьма неудачно, во весь тот короткий и напряженный период мобилизации и организации военного производства непосредственно перед и после Пёрл-Харбора»10. Подполковник Дуайт Эйзенхауэр, командовавший пехотным батальоном в форте Льюис, штат Вашингтон, сказал своим подчиненным: «Нам предстоит война. Страна вступит в войну, и я хочу, чтобы сражались в этой войне люди обученные»11. И за такие речи он удостоился насмешливого прозвища Айк-паникер.
Многие интеллектуалы рассматривали европейскую войну как схватку двух делящих мир империализмов. Это мнение отражено в трактате Квинси Хоува «Англия ожидает, что каждый американец исполнит свой долг» (England Expects Every American to do His Duty, 1937). Они бы предпочли, чтобы Америка в одиночестве предприняла крестовый поход против фашизма, лишь бы не вступать в союз с дряхлыми нациями Европы. В особенности нестерпима была мысль, что США поспособствуют сохранению британской, а также французской и голландской колонизационной системы: связь с этими империалистическими державами марала доблесть и честь Соединенных Штатов. Можно ли вообще считать достойной и праведной войну в союзе с английскими тори?12 Издание левых Partisan Review восклицало: «Вступив в войну под лозунгом “Остановить Гитлера!” мы добьемся лишь немедленного распространения тоталитаризма в нашей стране!»
Казначей Гарвардского университета заявил ректору: «Гитлер победит! Лучше с ним не ссориться». Роберт Шервурд отмечал, что многие бизнесмены, в том числе Роберт Вуд, Джей Хормел и Джеймс Муни, были убеждены в победе Гитлера и советовали иметь дело с ним, а не с союзниками. На встрече в посольстве США в Лондоне 22 июля дипломаты пришли к заключению, что у Великобритании есть шанс продержаться до 30 сентября, но особой уверенности в их голосах не прозвучало: с равной вероятностью остров, отстаиваемый Черчиллем, мог к тому времени оказаться и полностью захвачен. В сентябре 1940 г. в Atlantic Monthly появился манифест Кингмана Брюстера и Спенсера Клоу, издателей студенческих газет Йеля и Гарварда: от имени всех студентов они заявляли, что молодежь не собирается спасать Европу от Гитлера.
Понятно, с каким чувством читали подобные декларации англичане. Их премьер-министр возлагал все надежды на победу в США сторонников войны, а летом 1940 г. к возмущению по поводу недостаточной помощи со стороны Америки присоединилось и более серьезное сомнение: а можно ли вообще доверять иным вашингтонским политикам? 17 июля Черчилль письменно возражал против того, чтобы американцам сообщали важную военную информацию: «Я бы не торопился выдавать наши секреты, пока Америка не выразит гораздо большую готовность вступить в войну, чем она выражает сейчас. Полагаю, всё, что мы сообщаем различным службам США, где числится немало немцев, живо попадает в Берлин»13. От этого подхода Черчилль отказался лишь тогда, когда стало ясно, что лишь полная откровенность с этим пока еще ненадежным союзником обеспечит Британии американские поставки.
Рузвельт, со своей стороны, сумел получить санкцию и на помощь Великобритании, и на перевооружение, воспользовавшись аргументом генерала Джона Першинга, самого знаменитого американского участника Первой мировой войны: эти меры не втягивают Америку в конфликт, а, напротив, способствуют тому, чтобы война не затронула западный берег Атлантики. Поначалу англичане расплачивались за все поставки наличными, однако их валютные и золотые запасы вскоре исчерпались и во второй половине 1941 г. вступили в силу правила ленд-лиза. В сентябре 1940 г. Америка одобрила предложенную Рузвельтом сделку с англичанами, основанную на принципе «истребители в обмен на военные базы». Даже изоляционистская Chicago Tribune приветствовала «любое соглашение, которое предоставит США морские и воздушные базы в регионе, где должна распространяться зона оборонительных интересов Америки. Это триумф». Черчилль также прислушивался к постоянным настойчивым требованиям Вашингтона не разглашать подробности своих отношений с президентом до выборов 1940 г., и этот совет также подразумевал, что после выборов Америка примет более активное участие в европейском конфликте.
Поражение люфтваффе в Битве за Англию существенно повлияло на настроения американцев: хотя большинство по-прежнему не рвалось вступать в бой, по крайней мере появилась надежда, что народ Черчилля продержится. В сентябре военный министр Генри Стимсон записывал в дневнике: «Любопытно наблюдать, как общественное мнение склонилось в пользу вероятной победы В. Б. Рассеялась господствовавшая двумя месяцами ранее атмосфера пессимизма. Отчеты наших наблюдателей на том берегу изменились, сделались более оптимистичными». Тем временем вступил в силу Тройственный пакт Германии, Италии и Японии, и американцы начали понимать, что это общий и угрожающий всему миру враг: едва ли с дюжину демократических стран оставались еще неоккупированными. Октябрьский опрос мнений показал, что уже 59 % американцев выступают за снабжение Великобритании оружием, даже если тем самым страна рискует быть втянутой в войну.
Однако во время президентских выборов 1940 г. изоляционизм был еще заметной политической силой, и хотя кандидат от республиканцев Уэнделл Уилки в глубине души склонялся в пользу вмешательства, пока что он выступал с пацифистскими речами. Рузвельт опасался, как бы его собственная позиция – предполагалось, что он настаивает на скорейшем вступлении в войну, – не привела к провалу на выборах. Генерал Хью Джонсон, писавший колонки для изданий синдиката Scripps-Howard, сообщал: «Любой осведомленный человек в Вашингтоне знает, что стоит нам проголосовать за мистера Р. и он при первой же возможности втянет нас в войну, а если подходящей войны не будет, он ее сам затеет»14. Опрос журнала Fortune 4 ноября 1940 г. показал, что 70 % американцев допускают как минимум 50 %-ную вероятность вступления Америки в войну, но при этом 41 % соглашается предоставить Великобритании всевозможную материальную помощь и только 15,9 % одобряют непосредственное участие в боях. Конгрессмен Линдон Джонсон, представитель Демократической партии, поддерживавший администрацию во всех вопросах внутренней политики, добился для родного Техаса большой доли казенного пирога, раз уж военный бюджет так раздулся, – и все равно выступал против вмешательства США в военные действия в Европе. В июне 1940 г. он сказал своим избирателям: «Умение американцев мыслить здраво и действовать в критических обстоятельствах разумно убережет нас от войны»15. Его мнение удалось изменить лишь летом 1941 г., когда англичане потерпели ряд поражений в Средиземноморье: стало ясно, что США не могут примириться с победой оси.
Однако давление изоляционистов побудило Рузвельта сделать в одной из предвыборных радиопередач крайне рискованное и неоднозначное заявление: «Обращаясь к отцам и матерям, хочу заверить вас еще раз – я уже говорил это, но готов повторить вновь и вновь: ваши мальчики не будут сражаться в иноземных войнах». Многих эта реплика возмутила, в том числе супругу президента, и в собственной газетной колонке «Мой день» (My Day) она поспешила сделать существенное уточнение: «Никто не может гарантировать вам ныне мир дома или за рубежом. В человеческих силах обещать только одно: сделать все возможное, чтобы предотвратить вступление нашей страны в войну». Было ясно, что в данном случае президент проявил уклончивость, если не откровенно солгал. И все же ни Черчилль, ни американский народ в 1940–1941 гг. не могли до конца разгадать одну загадку: добился бы Рузвельт вступления Штатов в войну, если бы действия стран оси не вынудили Америку сражаться?