Рузвельт, беседуя отдельно со Сталиным, выдвинул идею создания послевоенной организации, в верхнем эшелоне которой находились бы «четверо полицейских», трое из которых присутствовали в Тегеране, а четвертым был бы Китай. Не маскируя своих суждений, Сталин сразу же высказал сомнения. Открытое выделение четырех гегемонов исторического развития не понравится всему остальному миру. Европейские нации, для которых эта идея означает утрату ими положения центра мирового влияния, сразу же выступят против. Президент поднял вопрос о создании всемирной организации. В нее вошли бы тридцать пять — сорок государств, которые периодически собирались бы в разных местах и вырабатывали бы рекомендации по актуальным вопросам. Исполнительный комитет, в который входили бы четыре великих державы, уполномочен решать все вопросы, кроме военных. Лишь «четыре полисмена» имели бы полномочия «воздействовать немедленно на любую угрозу миру».
Сталин: чтобы заставить Западную Европу принять своего рода «опеку» четырех великих держав, американцам придется держать здесь войска. Но американский конгресс, как и прежде, может похоронить эту идею. Что касается Китая, то с его, Сталина, точки зрения, американцы выдают желаемое за действительное. Китай еще слишком слаб, децентрализован, экономически зависим, и мировая роль может оказаться ему не по силам. Рузвельт не согласился с такими суждениями о Китае. Видимо, общая схема была ему слишком дорога. «Китай представляет собой нацию в 400 миллионов человек, и лучше иметь ее другом, чем потенциальным источником несчастий».
Рузвельт описал способ, как будет сохраняться мир. «Америка будет посылать в Европу самолеты и корабли, а Англия и Советский Союз выставят в случае возникновения угрозы миру наземные армии». Западноевропейские «великие» страны потеряют свои колонии и после войны станут средними по величине индустриальными государствами. Сомнения и опасения Рузвельта вызывала Франция — Соединенным Штатам «наверное, определенно придется держать несколько дивизий во Франции».
Сталин заявил, что европейские государства, к примеру, безусловно воспротивятся контролю над их делами китайцев. Не лучше ли создать региональные комитеты? Рузвельт скептически отнесся к такому дроблению — оно могло привести к возникновению региональных блоков. Выходом из истории как лабиринта войн является лишь всемирная организация. Сталин, идя навстречу, ответил, что идея всемирной организации, в конечном счете, кажется ему привлекательней, чем сумма региональных группировок. На чем Сталин твердо стоял — так это на том, что против возможности агрессии со стороны Германии и Японии в будущем следует создать эффективные контрольные механизмы. Рузвельт полностью поддержал своего собеседника. Части старых колониальных империй — Индокитай и Новая Каледония, представляющая угрозу Австралии, а также Дакар, который, «будучи в ненадежных руках, представляет угрозу Америке», должны быть взяты под опеку заинтересованных стран.
Стараясь продемонстрировать внимание к проблемам, беспокоящим Советский Союз, Черчилль выразил надежду «увидеть русский флот, как военный, так и торговый, на всех морях мира». …Россия должна осуществлять «полный контроль на Черном море». Для укрепления морских позиций СССР ему следовало передать часть итальянского флота. Рузвельт обратился к идее интернационализации ключевых пунктов Балтийского моря — превратить старые ганзейские города — Гамбург, Бремен и Любек, как и Кильский канал, в свободную зону. На Дальнем Востоке Рузвельт предложил сделать международным порт Дайрен (Дальний) и даже сказал, что китайцы не будут против этого возражать. Черчилль подвел итог: «Нации, которые будут править миром после войны, должны быть удовлетворены и не иметь территориальных или других амбиций… Опасны голодные и амбициозные страны, ведущие же страны мира должны занять позиции богатых и счастливых».
По двум главным вопросам (Западная Европа и Китай) взгляды Рузвельта и Сталина были ближе друг к другу, чем к позиции Черчилля. И это обусловило определенное отчуждение американцев и англичан, сближение СССР и США на частично антианглийской платформе. Стало ясно, что две великие новые силы пришли на смену старым европейским державам. Интуиция говорила ему, что за столом происходит могучее дипломатическое смещение сил, СССР и США постепенно занимают единые позиции по основным мировым вопросам.
Сталин высоко оценил американскую помощь: «Я хочу рассказать вам, что, с русской точки зрения, президент и народ Соединенных Штатов сделали для победы в войне. Самое главное в этой войне — машины. Соединенные Штаты показали, что они способны создавать от восьми до десяти тысяч самолетов в месяц. Россия может производить, самое большее, три тысячи самолетов в месяц. Англия производит от трех до трех с половиной тысяч… Именно поэтому Соединенные Штаты можно назвать страной машин. Не имея этих машин через систему ленд-лиза, мы проиграли бы эту войну». Это был первый — и самый красноречивый случай официальной благодарности советского руководства за поставки по лендлизу. Ко времени Тегерана Соединенные Штаты снабжали Красную Армию двумя третями имеющейся у нее автомобильной техники и, значительным числом самолетов. США в 1943 году предоставили СССР более пяти тысяч истребителей, много нефти и автопокрышек. Тринадцать миллионов советских солдат (американские оценки) получили от Америки зимнюю обувь и униформу, миллионы тонн продовольствия. При этом следует учесть, то двенадцать процентов американских кораблей с грузами для России были потоплены немцами.
Нет никаких сомнений в том, что шаг Сталина был своевременным и эффективным. Рузвельт не мог не оценить рассчитанного прямодушия своего восточного партнера, прямо заявившего (единственный, но важный раз), что без помощи по лендлизу победы на советско-германском фронте были бы невозможны. Ни тогда, ни сейчас, нельзя умалить значение того, что благодаря «студебеккерам» и «виллисам» Красная Армия стала много мобильнее, что американские истребители пришли в нужный час. Нельзя также не оценить хода Сталина, сумевшего использовать благодарность в дипломатической игре.
В Тегеране Рузвельт предложил Сталину и Черчиллю создать пять отдельных государств на немецкой земле плюс два особых самоуправляемых региона (один — Киль и Гамбург, второй — Рур и Саар), находящихся под международным контролем. Черчилль боялся оставить СССР сильнейшей европейской страной. Черчилль «шел на уступку» в том, что Пруссию следует изолировать от остальной Германии. Но Бавария, Баден-Баден, Вюртемберг, Палатинат и Саксония должны войти во вновь образовываемую конфедерацию «дунайских государств». Не было сомнений в том, что подобное «дунайское государство» явилось бы мощной силой, а германский элемент в нем безусловно доминировал. Сталин немедленно указал на это. Черчилль тотчас же высказал свои опасения по поводу Европы, где Советскому Союзу противостояли бы лишь малые и слабые государства. В наступившей пикантной паузе президент Рузвельт произвел своего рода революцию, когда заявил, что «согласен с маршалом… Германия была менее опасной для цивилизации, когда состояла из 107 провинций». Разумеется, что эта поддержка Рузвельта была высоко оценена Сталиным.
Рузвельт убеждал Черчилля: «Именно потому, что русские — простые люди, было бы ошибкой полагать, что они слепы и не видят того, что находится перед их глазами». Речь шла о том, что русские, разумеется, замечают все оговорки, направленные на затягивание открытия второго фронта. Произошедшее объективное сближение Сталина с Рузвельтом вело к определенному отстранению Черчилля от решения крупнейших вопросов мировой политики, и он очень остро это обстоятельство ощущал. Черчилль начал рисовать своим британским спутникам апокалиптическое будущее: «Миру предстоит гигантская, еще более кровавая война. Я не буду в ней участвовать. Мне хотелось бы заснуть на миллион лет». Как избежать новой опасности? Британия должна иметь превосходство в воздухе. «Если мы будем иметь мощные военно-воздушные силы, никто не рискнет атаковать нас, поскольку Москва будет так же близко по отношению к нам, как Берлин сейчас».
Черчилль, чувствуя, что он теряет вес в «большой тройке», выступил навстречу советской позиции по польскому вопросу. Предлагаемая советским правительством Польше компенсация за утраченные ею в 1939 году Западную Белоруссию и Западную Украину более чем справедлива — это бывшие немецкие территории (Восточная Пруссия и Силезия) — территории гораздо более ценные, «чем болото, расположенное в районе реки Припять». В индустриальном плане это один из наиболее развитых районов Европы, и Польша не может жаловаться. «Следует сказать полякам, что русские правы, что им предлагается справедливая и выгодная сделка». Рузвельт сказал Сталину, что в США живут около семи миллионов американцев польского происхождения, их голоса для победы демократической партии крайне необходимы — он будет драться за эти голоса. Лично он, Рузвельт, согласен со Сталиным, что польское государство должно быть восстановлено и что его восточные предвоенные границы должны быть отодвинуты на запад, а западные перемещены вплоть до Одера, но обстоятельства избирательной борьбы не позволяют ему открыто высказываться по вопросу о границах. Сталин ответил, что понимает проблему президента.
(Несколько недель назад Рузвельт так объяснял свое отношение к претензиям лондонского комитета поляков. «Я сказал: вы что, думаете они (русские. — А. У.) остановятся, чтобы сделать приятное вам или нам в этом вопросе? Вы что, ожидаете, что Великобритания и мы объявим войну «дяде Джо», если они пересекут вашу старую границу? Даже если бы мы хотели этого, Россия могла бы выставить армию вдвое больше наших объединенных сил, и у нас просто не было бы шансов вмешаться в эту ситуацию. Что еще важнее, я не уверен, что честный плебисцит, если он здесь возможен, показал бы, что эти восточные провинции не предпочтут возвратиться к России. Да, я действительно полагаю, что границы 1941 года являются столь же справедливыми, как и любые другие».)