Продолжающиеся днем и ночью бои шли в разрушенных домах, перемещаясь с этажа на этаж. Сражающиеся группы, находясь на разных этажах в руинах дома, стреляли и бросали гранаты через отверстия в полу, оставленные бомбами и снарядами. «В уличных боях удобней автомат, – вспоминает один из участников боев. – Немцы часто бросали в нас гранаты, а мы в ответ бросали эти же гранаты. Город был очень сильно разрушен. Мне приходилось ловить немецкие гранаты и бросать их обратно, до земли они часто не долетали, а взрывались в воздухе. Мой взвод должен был защищать один дом и почти все мы находились на крыше. Немцы проникали на первые этажи, а мы по ним стреляли».
Серьезной проблемой было снабжение боеприпасами. «Боеприпасы, доставленные ночью, не забираются вовремя представителями 62-й армии, ответственными за снабжение, – доносил Особый отдел НКВД. – Они выгружаются на берег, а затем часто взрываются в результате вражеских артобстрелов в течение дня. Раненых не эвакуируют до вечера. Тяжелораненые не получают медицинской помощи. Они умирают, а их трупы не убирают. Машины едут прямо по ним. Врачей нет. Раненым помогают местные жительницы». Даже если они выживали при переправе через Волгу и попадали в полевые госпитали, их перспективы были не особенно обнадеживающими. Ампутации выполнялись поспешно. Многих раненых эвакуировали санитарными поездами в Ташкент. Один солдат вспоминал, что в его палате, где лежали четырнадцать солдат из Сталинграда, всего у пяти был «полный набор конечностей».
Немцы, в ужасе от того, что потеряли свое преимущество маневренности, назвали эту новую форму ведения боевых действий Rattenkrieg, «крысиной войной». Их командиры, потрясенные откровенной дикостью происходящих сражений, в которых немецкие потери возрастали со страшной скоростью, чувствовали, что их вынуждают возвращаться к тактике Первой мировой войны. Они пытались отвечать вылазками штурмовых отрядов, но их солдаты не хотели воевать ночью. А часовые, страшившиеся самой мысли о том, что солдаты-сибиряки подкрадутся и захватят их в качестве «языков», пугались малейшего звука и в панике начинали палить в темноту. Расход боеприпасов Шестой армии только в сентябре превысил двадцать миллионов патронов. «Немцы стреляют, не жалея патронов и снарядов, – доносил Особый отдел НКВД в Москву. – Их полевые орудия могут стрелять по одному человеку, а мы жалеем пулеметной очереди». Тем не менее, немецкие солдаты писали домой о голодном пайке и жаловались, что страдают от голода. «Вы не можете себе представить, что я здесь испытываю, – пишет один из них. – Вчера пробегали мимо собаки. Я выстрелил, но пес, которого я убил, оказался очень тощим».
Советское командование использовало целый ряд средств, чтобы измотать немцев, не давая им ни минуты передышки ни днем, ни ночью. 588-й полк ночных бомбардировщиков летал на устаревших бипланах По-2. Пролетая ночью очень низко над немецкими позициями, они выключали двигатели и заходили на бомбежку. Призрачный свист казался особенно зловещим в темноте. Этими исключительно храбрыми летчиками сплошь были молодые женщины. Сперва «Ночными ведьмами» их окрестили немцы, а затем так их стали называть и свои.
В течение дня психологическое давление на немецких солдат оказывали отряды снайперов. Первое время снайперская работа применялась от случая к случаю и планировалась как попало. Но вскоре командиры советских дивизий признали ценность снайперов, наводивших смертельный страх на противника и поднимавших боевой дух своих бойцов. Снайперское мастерство было возведено политработниками в культ. Поэтому стоит проявлять осторожность, оценивая заявления о стахановских достижениях снайперов. Тем более что пропаганда сделала снайперов-асов чем-то вроде звезд кино. Самый известный снайпер Сталинграда Василий Зайцев не был на самом деле самым результативным. Вероятно, его продвигали потому, что он служил в 284-й сибирской стрелковой дивизии полковника Николая Батюка – любимой дивизии Чуйкова. Командующего армией задевала слава, доставшаяся 13-й гвардейской дивизии Родимцева, поэтому лучшему снайперу дивизии Родимцева, Анатолию Чехову, представители советской пропаганды уделяли гораздо меньше внимания.
Пересеченная местность разрушенного города и близкое расстояние до переднего края противника создавали идеальные условия для снайперов. Они могли прятаться где угодно. Высокие здания обеспечивали больший обзор и сектор обстрела, но оттуда гораздо сложнее было уходить в случае возникновения опасности. Василию Гроссману, корреспонденту, которому особенно доверяли солдаты, разрешено было даже сопровождать девятнадцатилетнего Чехова в одной из его вылазок. Чехов, тихий замкнутый юноша, в обширном интервью рассказал Гроссману о своем опыте. Он описал, как выбирает своих жертв по обмундированию. Офицеры являлись более важными целями, особенно корректировщики артиллерийского огня. Еще солдаты, занимавшиеся доставкой воды – немцы очень страдали от жажды. Есть даже сообщения, что снайперам приказывали убивать голодных русских детей, соглашавшихся за корку хлеба наполнять немцам бутылки водой из Волги. И без колебаний советские снайперы убивали русских женщин, замеченных с немцами.
Словно собираясь на рыбалку, Чехов тщательно еще до рассвета выбирал подходящее «для утреннего клева» место. Начиная с самого первого убитого немца, снайпер всегда метил в голову, чтобы увидеть подтверждающую результат струю крови. «Я увидел, как что-то черное брызнуло из его головы, он упал… Когда я стреляю, голова сразу откидывается назад или в сторону, он роняет то, что нес в руках, и падает… Никогда им не пить из Волги!»
Из трофейного дневника немецкого унтер-офицера 297-й пехотной дивизии, дислоцировавшейся к югу от Сталинграда, можно понять, что даже за пределами городских руин снайперские атаки оказывали свое деморализующее воздействие на немецких солдат. 5 сентября он записал: «Русский снайпер застрелил солдата, когда тот уже собирался спрыгнуть в наш окоп». Пять дней спустя он пишет снова: «Я только что вернулся из тыла и не нахожу слов, чтобы описать, как там было славно. Там можно ходить в полный рост, не опасаясь, что тебя застрелит снайпер. Впервые за тринадцать дней я умылся». О возвращении на фронт он отзывается так: «Снайперы не дают нам покоя. Они стреляют чертовски метко».
Стахановское мышление глубоко укоренилось у красноармейцев. Офицеры вынуждены были преувеличивать, а то и выдумывать данные в отчетах, как видно из свидетельств одного младшего лейтенанта. «Донесения о причиненных противнику потерях и героизме военнослужащих полка должны были отправляться ежедневно, утром и вечером. Мне поручили относить эти сообщения, потому что я был назначен офицером связи после того, как в нашей батарее не осталось орудий… Однажды утром, из чистого любопытства, я прочитал бумагу с пометкой «секретно», отправленную командиром полка. Он сообщал, что полк отбил атаку противника и повредил два танка, подавил четыре батареи и уничтожил десяток гитлеровцев – солдат и офицеров – огнем артиллерии, пулеметов и стрелкового оружия. Я-то прекрасно знал, что немцы целый день тихо сидели в своих окопах и что наши 76-миллиметровые орудия не сделали ни единого выстрела. Тем не менее, этот доклад не удивил меня. К тому времени мы уже привыкли следовать примеру Совинформбюро».
Красноармейцы страдали не только от страха, голода и вшей, которых они называли «снайперами», но также и от желания курить. Некоторые, рискуя суровым наказанием, пускали на самокрутки личные документы, если, конечно, находили сколько-нибудь махорки. Но когда по-настоящему припирало, курили даже вату из подкладки своих телогреек. Все страстно ожидали положенного рациона водки – сто граммов в день, но снабженцы воровали часть спиртного, разбавляя водку водой. При каждом удобном случае солдаты выменивали у гражданских самогон на одежду или другое имущество.
Храбрейшими из храбрых в Сталинграде были молодые женщины-санинструкторы, постоянно вытаскивавшие раненных с поля боя под сильным огнем противника. Иногда при этом им самим приходилось отстреливаться. О носилках не было и речи: санитарка подползала под раненого солдата и тащила его на спине, либо волокла на плащ-палатке. Раненых затем отправляли на одну из пристаней для переправы через Волгу под артиллерийским и пулеметным огнем противника и под угрозой налета немецких самолетов. Часто раненых бывало так много, что они оставались без медицинской помощи в течение многих часов, а иногда даже дней. Медико-санитарная служба армии просто не справлялась с таким огромным количеством раненых. В полевых госпиталях, не имевших запаса крови для переливания, медсестры и врачи часто переливали раненым свою собственную кровь напрямую – из вены в вену. «Если они не будут этого делать, солдаты будут умирать», – сообщали в Москву из политуправления Сталинградского фронта. Многие медики теряли сознание, отдав слишком много крови.
Решающая для страны Сталинградская битва совпала также со значительными изменениями в структуре командования Красной Армией. Приказ № 307 от 9 октября 1942 г. провозгласил введение в РККА единоначалия и ликвидацию института комиссаров. Командиры, страдавшие от вмешательства в командование частями политруков и комиссаров, ликовали. Это стало существенной частью возрождения профессионального офицерского корпуса в рядах Красной Армии. Комиссары же были потрясены тем, что командиры теперь пренебрегали ими. Политуправление Сталинградского фронта выражало сожаление относительно «абсолютно неправильного отношения», которое возникло у многих командиров частей и подразделений по отношению к политработникам. В Москву полетели многочисленные примеры такового. Один комиссар сообщал, что офицеры его части «считают политотдел ненужным придатком».
Советская военная разведка и НКВД были также встревожены полученными из допросов немецких пленных сообщениями о том, что большое число советских военнопленных так или иначе работает на немцев. «На некоторых участках, – сообщало в Москву политуправление Сталинградского фронта, – отмечены случаи проникновения на наши позиции бывших красноармейцев, попавших в немецкий плен, одетых в форму бойцов Красной Армии, для получен