рошло даром, «памперс» был использован по назначению.
Меня усадили в корыто, и Анфиса Васильевна начала меня поливать из ковшика, предварительно смешав воду в тазике.
А я молчала и рассматривала не свои ноги, аккуратные маленькие стопы, ноги были нездорово худыми, но по тому, что я увидела, можно было точно сказать, что омолодилась не меньше, чем на полвека, а то и больше.
Анфиса Васильевна, видимо была женщина словоохотливая, поэтому всё время, что она меня мыла, она говорила, и даже то, что я ей не отвечала, её совершенно не смутило.
— Это хорошо, барыня, что вы сегодня проснулись-то, видно, бог вас любит, а то ведь, — и Анфиса Васильевна снизила голос о шёпота, — завтра-то Иван Петрович велел вас в богадельню определить, а та-ам, — женщина даже на стала заканчивать, просто протянула слово «там» так, что стало понятно, что туда отправляли умирать.
Слушать мне было интересно, но я пока побаивалась задавать вопросы, надо было разобраться, где я, кто я, и что произошло.
Кожа на руках и ногах у меня была мягкая без мозолей, это означало, что физическим трудом это тело особо не занималось, да и то, что Анфиса Васильевна назвала меня барышней, указывало на то, что я могла находиться, вообще, в каком-то прошлом и, возможно, даже относится к какому-то сословию.
Но я пока старалась об этом не думать потому как никогда не верила в сказки.
Я выросла в стране, где всем говорили, что бога нет, а религия, это «опиум для народа», правда в последние годы все вдруг резко стали верующими, и иногда глядя по телевизору, как чиновники стоят многочасовые пасхальные службы, мне хотелось ругаться, что тяжело, наверное, думать о душе, глядя на мир из окна служебного автомобиля.
— Деньги-то ваш жених последние месяц назад внёс, а неделю назад, приезжал, красивый такой и, посмотрел на вас, послушал, значит, Ивана Петровича, что не жилец вы, да и сказал, что он собирается жениться и оплачивать ваше содержание больше не может.
Анфиса Васильевна тяжело вздохнула, и вдруг погладила меня по мыльной голове:
— А ведь Иван Петрович, и маменьке вашей писал, да пришёл ответ, что уехали они, не знаю, за границу иль ишо куда, а только тоже никаких денег больше не платили.
Женщина так сама расстроилась, что у неё выступили слёзы и она промокнула глаза, тыльной стороной кисти, шмыгнула носом и проговорила:
— Ну ладноть, главное, что вы пришли в себя, барышня, а значит всё наладится, и жениха нового найдёте, и маменька может вернётся.
Анфиса Васильевна встала, и с лёгкой улыбкой, проговорила:
—Давайте подымайтесь
Завернула меня в чистую сухую простыню, помогла надеть бахилы, и мы пошли обратно палату.
В палате Анфиса Васильевна помогла мне переодеться в не новую, даже можно сказать застиранную, но чистую рубаху.
Кровать уже кто-то перестелил, и я с удовольствием прилегла.
— Сейчас я покушать вам принесу, а потом Ивана Петровича позову, — Анфиса Васильевна почему-то прятала от меня глаза, и мне это не понравилось. О чём таком будет говорить Иван Петрович, что доброй женщине так неловко. Дорогие мои, вот ещё визуализация: Знакомьтесь Анфиса Васильевна
Глава 2.1.
Бульончик и жидкая кашка показались мне божественно вкусными. Вероятно, ещё и потому, что я последние годы совсем почти вкуса не чувствовала. Вот если селёдочку под шубой, то да, но доктора-то часто солёного не позволяли.
А в этом теле, уже и не знаю, за какие заслуги или грехи мне вторая молодость досталась, а только пока я себя ощущала словно стоя на около двери в «сказочную страну», как Алиса.
Ещё бы узнать, как меня зовут, кто я и почему оказалась в таком молодом возрасте в коме на больничной койке.
Если жених платил отдельную палату, значит не такая уж и бедная я была, да и «маменька» вон за границу умотала. Тоже, наверное, не на последние.
Так за размышлениями я постепенно стала проваливаться в дремоту. Но уснуть мне не дали, дверь в палату распахнулась и зашёл Иван Петрович.
— Ну вот, голубушка, — широко улыбнувшись проговорил доктор, — это же совсем другое дело.
Иван Петрович взял стул и придвинул его ближе к кровати, присел.
Я рассматривала доктора и замечал, что и причёска мужчины, и бородка, и очки, такие, без дужек, кажется, это называли пенсне, всё указывало на то, что я нахожусь в прошлом. И судя по тому, как говорила Анфиса Васильевна, используя выражения, которые в моём времени никто уже и не употреблял, вполне возможно, что прошлое, весьма отдалённое от моего настоящего.
Между тем доктор присел на стул, закинул ногу на ногу, руки сложил замком на коленях. Потом достал платок из кармана, снял пенсне и начал его протирать.
Я смотрела и размышляла о том, что похоже мужчине, как и Анфисе Васильевне крайне неловко начинать этот разговор.
Но Иван Петрович всё-таки собрался с мыслями, надел на переносицу, до блеска натёртое пенсне и снова сложив руки в замок и положив их на колени сказал:
— Фаина Андреевна, голубушка, раз уж вы пришли в себя, то я должен вас предупредить, что палата эта оплачена до сегодняшнего дня и завтра вам придётся её освободить.
А я даже не услышала, что он сказал, потому как только он меня назвал мои собственным именем, меня отчего-то затопила такая радость, что больше ничего я и не услышала.
Так странно, неужели и вправду есть некая магия имени. И как только прозвучало моё, то сразу откуда-то пришла уверенность, что я со всем справлюсь, потому что это я.
— Фаина Андреевна, вы слышали, что я сказал? — сквозь свои размышления я вдруг услышала голос Ивана Петровича.
Я улыбнулась, не в силах сдержать радость оттого, что снова слышу собственное имя, и попросила:
— Не могли бы вы повторить?
Доктор внимательно на меня посмотрел:
— Вы себя хорошо чувствуете?
— Да, только вот помню не всё, — решилась я сообщить доктору о своей проблеме. Не буду же я ему говорить, что совсем без памяти, ещё отправит в богадельню.
Но доктор сразу же ухватился за предложенный симптом:
— Да, голубушка, такое бывает, всё же ваша, … мгм… душа, где-то пребывала целых три месяца, и, конечно, вам ещё предстоит восстанавливаться…
На это вдруг Иван Петрович осёкся и даже испуганно на меня посмотрел:
— Ну так вот, голубушка, о чём это я… В общем, завтра буду вынужден вас выписать…
И доктор замолчал, видимо, не зная, что говорить дальше.
— Иван Петрович, — несколько хрипло проговорила я, — я не всё помню, но мне казалось, что мы жили не бедно, возможно ли меня отвезти домой
Доктор испуганно на меня посмотрел, и, тяжело вздохнув сообщил:
— Матушка ваша, продала столичный дом и уехала в Париж, на письма мои не отвечала, а перед отъездом счета платить отказалась. Если бы не ваш жених, Дмитрий Алексеевич, то давно бы пришлось вас в богадельню отправлять. А так всё же появился у вас шанс, и вы пришли в себя.
Я смотрела на доктора и размышляла: — «Выпихнут меня завтра отсюда и куда я пойду?»
Видимо, что-то отразилось у меня на лице, потому как Иван Петрович улыбнулся и успокаивающе произнёс:
— Да вы так не переживайте, голубушка, до завтра полежите, потом сходите к вашему семейному нотариусу, у которого ваши документы хранятся и всё узнаете.
Иван Петрович снова достал из кармана платок, снял пенсне и начал его протирать. В какой-то момент остановился и добавил:
— Помнится, брат у вас был старший сын вашего батюшки от первой супруги, где-то на Урале живёт. Может и примет вас, всё же вы одна кровь. Дорогие мои! А вот и доктор Иван Петрович
Глава 2.2.
Доктор уже ушёл, я у меня сон как рукой сняло.
«Да, Фаина Андреевна, —подумала я, — вот же решила отдохнуть».
И так мне весело стало, что я чуть было в голос не рассмеялась. Но сдержала себя, мне ни в богадельню, ни в ом призрения не хотелось. И так пришлось признаться про потерю памяти. Хорошо, что её доктор всё списал на «возможные последствия».
Сон всё-таки «победил» и в какой-то момент моих размышлений я уснула. Разбудила меня Анфиса Васильевна, которая принесла мне ужин и тёплый взвар, как она назвала приятный ароматный напиток, в глиняном кувшинчике. А ещё она принесла мне небольшое зеркало, красивое, на ручке.
Зеркало было аккуратно завёрнуто в тряпицу. Анфиса Васильевна с большой осторожностью его развернула и подала мне:
— На вот, посмотри, видела же я, что ты всё осматривалась, зеркало искала.
Я с благодарностью приняла зеркало, которое оказалось весьма тяжёлым доя такого размера, и, с замиранием сердца взглянула на себя.
На меня смотрела белокурая девушка, с огромными потрясающей синевы глазами. Лицо у девушки сейчас было болезненно бледным, но то ли из-за глаз, то ли от сочетания этой бледности с розовыми пухлыми губами, лицо девушки казалось очень нежным и беззащитным.
Я в молодости совершенно точно такой не была, хотя тоже имела светлые волосы и синие глаза, которые с возрастом приобрели сероватый, я бы даже сказала стальной оттенок. Жизнь не особо баловала поэтому пришлось «закалиться».
Смотрела женщина на меня с жалостью, и поэтому я решилась всё-таки спросить:
— Анфиса Васильевна, а какой теперь год?
На глазах у сердобольной санитарки выступили слёзы, и она, погладив меня по голове сказала:
— Ох ты же горюшко, год нынче она тысяча восемьсот семь восьмой год. Неужто и это запамятовала.
— Да, просто решила теперь себя проверять, чтобы точно знать, что помню, а что нет, — постаралась я исключить всякие подозрения в моей адекватности.
После ужина Анфиса Васильевна принесла мне какие-то порошки. Я Попросила оставить, сказала, что выпью попозже.
Мне даже стало немного стыдно, когда женщина, поверив мне всё оставила и ушла, а я, конечно же, ничего пить не собиралась, потому как кто его знает, что там в этих порошках.