Галина со своей железной волей и решимостью сделала все так, чтобы ее смерть не слишком отяготила добрых соседей. Ключи от квартиры она передала Ореховым, еще когда слегла, и пару недель они регулярно и поочередно дежурили у нее. Оставила пространное письмо, где указала, как и во что ее одеть, где отпевать, хоронить и все прочее, что в таких случаях создает для родных и близких массу хлопот. В конце письма в «постскриптуме» сообщала адрес и фамилию нотариуса, у которого хранится завещание.
После Нового года, такого грустного и печального, как не было никогда в жизни этой семьи, Дмитрий отправился к нотариусу, но, к его удивлению, тот заявил, что завещание адресовано Татьяне Дмитриевне Ореховой, которая единственная может получить его.
Татьяна выбралась к нотариусу, только когда закончилась сессия и начались студенческие каникулы.
В тот день она приехала к Михаилу в назначенный час. Он ждал ее, приготовил подарок в честь завершения экзаменов, поздравил, обнял, хотел раздеть, но Таня заявила, что сегодня никак не может остаться, потому что должна идти к нотариусу.
— Понимаешь, — объяснила она, — после смерти тети Гали уже все официальные инстанции стоят на ушах, требуют ключи от квартиры, которая теперь считается свободной, и даже объявился претендент на нее. Папа сказал, что именно поэтому нужно поскорее получить завещание, чтобы исполнить волю покойной, а не идти на поводу всяких ЖЭКов, РЭУ… не знаю, как они там называются, но суть одна.
— А я так ждал тебя… — разочарованно вздохнул Михаил.
— Зато у меня есть новость, — объявила Танька, глядя ему пристально в глаза.
— Поделись.
— У мартовской кошки будет котенок — вот какая новость.
Михаил застыл, губы его сжались, на скулах заиграли желваки.
— Ты хочешь сказать, что у тебя будет ребенок, не так ли? — после небольшой паузы спросил он.
— Почти.
— Что значит «почти»? Как это следует понимать?
— Ты ошибся в местоимении: ребенок будет у нас, — улыбнулась Танька.
— Да-а… — протянул Михаил, — ты очень, очень странная девочка.
— Ты что — расстроился? — осторожно спросила Таня.
— Скажи мне, — проигнорировал вопрос Михаил, — сама-то ты хочешь ребенка?
— Не знаю, — совершенно искренне ответила Таня. — Я еще не успела над этим подумать. А ты?
— Вообще-то… мне тридцать семь лет, ты знаешь, у меня нет детей, и я бы не возражал… то есть я могу представить себя отцом… Раньше я очень хотел ребенка, но так все в жизни сложилось…
— Значит, сейчас уже не хочешь…
— Танюша, рождение человека — не мне тебя учить — очень серьезный вопрос. Нельзя же так, с бухты-барахты, на ходу. Я не готов сию минуту это обсуждать.
— И не надо, разве я настаиваю? — парировала Таня.
— Все-таки ребенок — проблема двоих, нельзя решать одному. Помнишь, когда я пытался предохраняться, ты стала возражать?
— Потому что это было невкусно, какая-то профанация.
— Тогда я подумал, что ты сама знаешь, что делать, ведь у тебя и родители врачи. А получается, что тебе в голову не пришло принять меры.
— Я не думала, что все так скоро может произойти… я же не нарочно… — Она была готова расплакаться.
Михаил обнял ее, успокоил, как мог:
— Давай поступим вот как. Я должен на пару недель уехать.
— Тебя уже включили в работу?
— Пока только знакомство с новой киногруппой, осмотр местности, первоначальные прикидки, как обычно. Две недели — это в пределах твоих… наших возможностей? Дело терпит?
— Пока еще да, — ответила Таня, предварительно что-то пошептав губами и загибая пальцы.
— Через две недели мы встретимся и все решим, идет?
— Угу… — отозвалась Таня и почувствовала во рту вкус еды, тот самый странный привкус, который она ощутила, когда привезли в клинику больного каскадера. Он совершенно отличался от легкой тошноты, появившейся у нее с беременностью. Она знала точно, что это — разные явления. — Ну, я пойду? А то закроют контору, не успею получить бумажку.
— Тебя проводить? — спросил Михаил.
— Зачем? Сама доеду, я же не больная, я — беременная.
Таня чмокнула Михаила в щеку и отправилась по своим делам.
Весь этот разговор с его легкой наигранностью дался ей непросто. С тех пор как она поняла, что забеременела, в голове крутилась только одна мысль: как лучше поступить, как сказать, может, и не говорить Михаилу, а рассказать отцу, может, поделиться с Лилькой и быстренько сделать какой-нибудь современный аборт — ведь в рекламных объявлениях столько информации о легкой и безболезненной ликвидации ранней беременности, а лучше всего, наверное, поговорить с мамой… Возможностей было много, решения — ни одного. И еще смерть тети Гали, которая выбила из колеи всех Ореховых…
В любом случае уже поздно рассуждать — она не собиралась говорить об этом с Михаилом сегодня, но выпалила вдруг, и обратного хода теперь нет. Придется подождать две недели, а там — будь что будет.
В нотариальной конторе ей вручили завещание, из которого следовало, что она, Татьяна, унаследовала квартиру и все имущество покойной Галины…
Прямо у здания, где располагалась контора, Таню стошнило. Она едва успела забежать за угол, чтобы не срамиться на виду у прохожих. Ее трясло от озноба, от рыданий, от ощущения ответственности за беременность, за незаслуженно — она была в этом убеждена — свалившееся на нее бремя владения чужим имуществом, за все, что она успела натворить за последние два месяца.
Татьяна вышла на соседнюю улочку, остановила машину, благо остатки стипендии еще лежали в кошельке, и приехала домой.
Родители ужинали на кухне.
Она буквально ввалилась к ним, не раздеваясь, прямо в шубе, выхватила из сумки завещание, бросила на стол и, уже не в силах сдерживаться, закатила истерику по полной программе: она вываливала все, что приходило ей в голову, не заботясь о логике своих претензий — и воспитание у нее было тепличное, и короткого поводка не набрасывали, и полную свободу предоставили, и про многое не рассказывали, и почему квартира завещана ей, а не маме… Говорила навзрыд, всхлипывая, непривычно жестикулируя, а в конце выпалила слова, что тысячи и тысячи раз звучали во все века: «Я беременна!» Сказала с вызовом, отчаянно, словно кому-то угрожала.
Митя с Сашенькой, ошарашенные, слушали, не имея возможности вставить слово, возразить или успокоить.
А на столе лежало завещание, и в этом тоже предстояло разобраться.
Дмитрий поднялся из-за стола, повел дочь в прихожую, спокойно и деловито помог ей раздеться, проводил в ванную, постоял, пока она умылась.
— Пошли ужинать, мы с мамой недавно сели.
Танька успокоилась и пошла за отцом на кухню.
Сашенька сидела в прежней позе, застыв с вилкой в руке. Как следовало понимать Таньку, что она имела в виду? Эти вопросы, как ни странно, крутились в голове матери, врача-гинеколога, растерявшейся, оказавшись лицом к лицу с собственной бедой.
Митя с Танькой сели за стол.
— Давайте спокойно поужинаем, поговорим позже, — предложил Митя, но, взглянув на жену, понял, что следует прежде всего успокоить ее. — Ну что ты, Сашенька, родная моя, ничего страшного не происходит. Вот сидит наша Татоша, умничка, хорошо сдала сессию… Ну, расстроилась из-за квартиры, так ведь Галя любила ее. Опять же, Танюша, зачем ей было завещать квартиру маме, если у нас уже есть своя, трехкомнатная.
Он говорил, говорил, пытаясь разложить все по полочкам, успокоить своих любимых женщин, но слова выходили корявые, не было в них привычной для Мити непринужденной убедительности, легкости, остроумия, а главное, он уходил или обходил известие о беременности Таньки — то ли никак не мог собраться и решить, как об этом говорить, то ли предоставлял сделать Сашеньке первый шаг.
Наконец Сашенька, придя в себя от потрясения, совершенно спокойно, почти так, как она беседовала со своими пациентками, обратилась к дочери:
— Действительно, Татоша, папа прав — ничего страшного не произошло, все женщины когда-нибудь беременеют и рожают. Ты у меня родилась тоже, когда мне было двадцать лет.
— Отягощенная наследственность? — попробовал пошутить Дмитрий.
Танька натужно улыбнулась и, всхлипнув, уточнила:
— Да, но у тебя был папа.
— Не хочешь же ты сказать, что явишь миру второе непорочное зачатие? — сел на своего конька Митя.
— Папик, я еще не решила, оставлять ли ребенка…
— Это мы обсуждать не будем, — строго заявила Сашенька. Она уже окончательно владела ситуацией.
— Дело в том… — Танька не знала, стоит ли рассказывать сейчас родителям всю короткую историю с каскадером или сделать это позже, а может, вообще не стоит вдаваться в детали: беременна и беременна. Она даже не осознала, что в своих сомнениях отнесла Михаила в разряд деталей.
Дмитрий с полуслова все понял и, не дав дочери договорить, высказал свое мнение:
— Я полагаю, речь должна идти только о ребенке, который при всех случаях, обстоятельствах, ситуациях — называй, как тебе больше нравится, — должен родиться.
— Да, да, конечно, в конце концов я уже созрела, чтобы нянчить внука, — вставила Сашенька, хотя совсем не была в этом уверена.
— А если он останется без отца? — опустив глаза, спросила Татьяна.
— Эка невидаль! — воскликнул Дмитрий. — В наше-то время! Отец — это твоя проблема, и мы с мамой вмешиваться не станем. Как ты решишь, так и будет. Но ребенка сохранить обязана, и тут я буду страшен, если посмеешь своевольничать.
Танька вдруг рассмеялась, словно пружина внутри ее спустилась и вернула свою хозяйку в прежнее, обычное состояние.
— Папик, разве ты можешь быть страшен?
— Я?! Еще как! Помнишь, как я уел своего главного? Так тебе достанется.
— То было в стихах, — заметила Сашенька, тоже с облегчением, доедая остывший кусок, который так и держала на своей вилке.
— Вы недооцениваете силу поэзии. А вот я сейчас к штыку приравняю перо, и вам мало не покажется. Слушайте:
Наша дочь, принцесса Анна,