— Я одного не понимаю, — заявил Митя, — в чем он тебя обманул?
— Он сказал, что уезжает в командировку на две недели, а сам, оказывается, сидит в Москве. Вот в чем.
— Во-первых, жена могла и соврать, а во-вторых, какая разница, где он в настоящий момент?
— Большая, — настойчиво твердила свое Танька. — Мы должны встретиться через две недели… то есть сейчас уже через неделю, все обговорить и решить.
— Извини Татоша, я твой родитель, как видишь, даже не спрашиваю тебя, кто он, где вы познакомились, где встречались, но должен же быть логический смысл во всей этой истории, черт возьми! Что вы собирались обговаривать и решать, могу я полюбопытствовать?
— Относительно ребенка, — уже вяло, понимая, что ничего изменить нельзя, ответила Таня.
— Относительно ребенка решение уже принято, Татоша, или у тебя остались сомнения? — заволновалась Сашенька.
— Мы, кажется, договорились, что этот вопрос не обсуждается. Так что ты хочешь с ним решать? Оставаться его любовницей или предложить ему развестись с женой? — пытался добиться ясности Митя.
— Зачем ему разводиться? — удивилась Таня. — Я ведь за него замуж и не собиралась, даже если бы он был свободен.
— Значит, ты просто хотела его увидеть. Я понимаю, совсем непросто взять и вдруг все оборвать. Но встречаться дальше с мужем подобной особы…
— Папик, это исключено! — перебила его Танька.
— Тогда слушай мою команду: всем завтракать! Новости за столом, обещаю быть кратким.
На кухне, в привычной домашней исповедальне, все заметно успокоились, и Митя сообщил, что достал две путевки в Дом творчества Театрального союза в Рузе — для Тани и Лили.
— Едете завтра утром. Недельку отдохнете, наболтаетесь, на лыжах покатаетесь. Вернешься — все в другом свете предстанет.
— Лилька же не знает, — заволновалась Таня, — может, ее и в Москве-то нет. Мы давно не встречались.
— Твоя Лиля с радостью согласилась и, надеюсь, уже собрала сумку.
— Вот предательница! А мне — ни слова.
— Лиля не предательница, напротив — она обещала мне молчать и, как видишь, не проговорилась. Это мой сюрприз.
— Папик! Ты — гений!
— Старая, избитая истина, — заметил Митя, изображая скромность.
— Но каким образом тебе удалось пробиться в Театральный союз?
— Врачи — без границ.
— Нет, правда, как ты сделал?
— Отвяжись, Татоша, — вмешалась Сашенька, — не приставай к великому блатмейстеру.
Танька рассмеялась:
— Папка-блатмейстер звучит как белокожий негр.
— Все. Дискуссии и дифирамбы закончены. Всем спасибо. Пора укладывать вещи. Расписание электричек лежит в спальне на моей тумбочке.
Танька с грохотом отодвинула свой стул и бросилась обнимать отца.
Всю дорогу в электричке до Тучкова, откуда в Рузу шел автобус Дома творчества, Танька с беспокойством оглядывала молодежь с лыжами и спрашивала Лилю:
— Ты уверена, что там нам дадут лыжи?
— Уверена, уверена, — успокаивала ее Лиля, настоявшая на том, чтобы не брать с собой лыжи. — Ты уже пятый раз спрашиваешь! Я у бывалых актеров специально узнавала — есть там лыжи! — И снова утыкалась носом в женский детектив. Она потребляла их в большом количестве, не переставая возмущаться примитивностью языка, которым они написаны.
Танька рассеянно проглядывала газеты, купленные в киоске у Белорусского вокзала. Политика ее интересовала лишь в той степени, в какой необходимо было, чтобы оставаться в курсе событий, не боясь попасть на зубок отцу. Однажды она назвала бывшего спикера Думы Селезнева Уткиным, и тогда отец целое воскресенье подкалывал ее, предлагая на выбор ряд фамилий вроде Ныркова или Крякина. Да и Сашенька не чуралась политики и поддерживала Митю, когда он пускался в обычные для воскресных завтраков рассуждения о тенденциях любой власти к репрессивности.
Танька сложила газеты, поглядела в окно на мелькающие ели защитной посадки, заглянула через Лилькино плечо в ее книгу, прочитала фразу: «Ребенок властно толкался в ее животе, напоминая о своем существовании» — и вдруг, не задумываясь, спросила подругу:
— Тебе папа ничего не говорил?
— Говорил, — оторвалась от романа Лиля. — А что?
— Значит, ты все уже знаешь и молчишь?
— Я ничего не знаю, но молчу, потому что дядя Митя просил меня не задавать тебе вопросов. Вот что он мне говорил, — с обидой пояснила Лиля.
— Ой, Лилька, так ты научилась молчать! Вот это да, — развеселилась Таня.
— Не молчать, а держать паузу. Это разные вещи. В театре иная пауза важнее реплики, — с чувством собственного достоинства произнесла Лиля.
— И долго ты будешь держать паузу? — с улыбкой спросила Таня.
— Пока ты сама не захочешь мне рассказать.
— И тебя не гложет любопытство? А может, я не стану рассказывать ничего. — Таня немало была удивлена Лилькиным поведением.
— Куда ты денешься, расскажешь. Ты же мне сама поведала о неком каскадере…
— Ладно, считай, что ты убила двух зайцев — и папину просьбу выполнила, и театральную паузу выдержала. Ну да, ну да, все упирается в каскадера… знаешь, я беременна…
— Господи! Что же ты молчала?
— Может, я тоже держала паузу, что — нельзя?
— Да ну тебя… И давно?
— Около двух месяцев.
— С ума сойти. Так это — твой каскадер? А где он? Уже выздоровел до такой степени… — Лилька осеклась, увидев, как напряглось Танькино лицо.
— Его в моей жизни больше нет, поэтому конкретное местопребывание данного кинодеятеля меня не очень интересует, — ответила Таня.
И без того вытаращенные Лилькины глаза стали еще больше.
— И ты так спокойно говоришь об этом?
— А что я, по-твоему, должна делать — выйти из поезда и лечь под колеса?
— Ну, Танька, тихий омут. Рассказывай!
…Время до Тучкова пролетело незаметно.
Автобус Дома творчества быстро заполнился, и они поехали, вырвавшись из Тучкова на расчищенную дорогу, пролегающую среди заснеженных полей и перелесков.
Миновали мост над едва угадывающейся под снегом неширокой рекой. Старожилы дома оживились, стали показывать друг другу памятные места и объяснять, что здесь летом располагается пляж Дома творчества композиторов.
Наконец приехали…
Сам Дом творчества на Таньку особого впечатления не произвел. Несколько древних, чуть ли не довоенной постройки корпусов вперемежку с немного более современными коттеджами и новый вычурный корпус в единый ансамбль не складывались, и только спасали все обильный снег и врывающиеся на территорию высокие сосны. Зато лыжи оказались хорошими, можно даже сказать, отличными. Производства Сортавальской фабрики, что на западе Карелии, а значит, почти в Финляндии, отлично смазанные, с хорошо подогнанными ботинками и легкими, современными палками.
И комната досталась девочкам удачная — в новом корпусе, с туалетом и душем за мутной синтетической занавеской, в первый момент вызвавшей брезгливость.
Стремительно закончив все формальности, разложив скудные пожитки, девочки получили лыжи, подогнали их и, выскочив на главную лыжню, побежали через прозрачный лес к реке, не зная дороги и не спрашивая ее, всем нутром чувствуя, где их ожидает главная достопримечательность.
На крутом спуске к реке для самых смелых высился самодельный трамплин. Танька, с детства приученная к лыжам и потому страха не ведающая, без колебаний отправилась к трамплину.
— Ты что, подруга, офонарела? — спросила ее Лиля, преграждая дорогу.
— Я с таких трамплинов много раз прыгала…
— Вот что: у меня с собой сотовый, я немедленно звоню дяде Мите, он найдет способ забрать тебя отсюда! — заявила решительно Лиля.
— Чего вдруг тебе вздумалось приглядывать за мной? — вскинулась Танька.
— Не с твоим пузом с трамплина прыгать!
— Каким еще пузом? Нет его, ничего пока не видно!
— Ну и врач из тебя выйдет — любо-дорого посмотреть! — возмутилась Лилька. — Ты что, не понимаешь или хочешь намеренно рисковать?
— Да нет, Лилюша, просто я еще не привыкла к своему новому состоянию.
— Привыкай, — назидательно и притворно хмурясь, заявила Лиля.
Танька поняла, что подруга не позволит ей даже одного прыжка совершить, и уныло поплелась к спуску, где с десяток девушек в ярких костюмах пытались слаломить.
После ужина девочки отправились в свою комнату отдыхать и договаривать то, что не досказали друг другу в электричке. К концу задушевной беседы Лилька пристала с традиционным вопросом:
— Скажи мне, наконец, любишь ты его или это блажь, влечение, не знаю, что там еще?
Таня не скрывала, как ей трудно привыкнуть к мысли, что больше никогда не увидит Михаила, не испытает того восторга близости с желанным мужчиной, который открыл он ей.
— А вдруг у меня не повторится такое? — спросила она.
— Ты не ответила — любишь его? Хочешь с ним быть всегда-всегда, всю жизнь, просыпаться утром и видеть его рядом с собой, засыпать под звук его дыхания, каждый день завтракать за одним столом, ходить в гости, ездить на его съемки, потом вместе смотреть кино и еще многое-многое другое вместе, вместе, вместе, вместе?
— Знаешь, мне такое и в голову не приходило. До визита этой… жены мне казалось, что вот она, любовь, мне было хорошо с ним в постели, а потом… потом, глядя на ее вульгарную физиономию, слушая ее наглые слова, я подумала, что не может быть такого, чтобы я любила человека, который выбрал эту женщину… Я путано говорю, но ты меня понимаешь?
— Конечно. У меня именно так случилось до встречи с Лехой. Правда, он не был женат, но все остальное — точно так: постель — и больше ничего. Это пройдет, Танька, поверь мне…
— Хорошо тебе говорить — у тебя не осталась от него такой памяти. — И Танька указала на свой живот.
— А кто тебе велит воспринимать ребенка как память о нем? Ребенок — это отдельный, самостоятельный, новый мир — твой и твоего маленького человечка. Он — твой. И никаких Михаилов, никаких каскадеров! Держись, все еще будет у тебя.
— Это твоя актерская интуиция говорит? — съехидничала Танька.