Максим прибегал ко мне, ему было тогда тринадцать, он, казалось, все забыл, он никогда не вспоминал об убийстве матери, и я думала — слава богу, забыл!
Он и Сережа остались жить в нашем доме, я же туда не вернулась, не смогла. Да и не хотела. В городе мне было лучше. Максиму нравился Павел, и, когда мы расстались, он очень переживал. А однажды, год примерно спустя, сказал, что видел Павла с девушкой…
А потом произошло убийство невесты Зинченко. Павла арестовали, потом отпустили. Мы случайно столкнулись на улице, и я испугалась — он очень изменился, считал, что его посадят, он боялся, и это было так на него не похоже. И тогда я предложила… Я помню, как мы сидели ночью в каком-то чужом дворе, прятались для конспирации и обсуждали, как мы это проделаем. Двое испуганных детей… Все мы дети перед лицом опасности. Я даже проконсультировалась с мэтром Рыдаевым, соврала ему, что Павлик действительно провел ночь со мной.
Понимаете, Федор, я ни минуты не сомневалась, что поступаю правильно. Я не верила, что он убийца. Однажды мне пришло в голову, я подумала, что даже если он… Мне все равно! Все рав-но! — отчеканила она. — Это мой Паша, мой первый мужчина, я не могла бросить его, это было бы предательством.
Она ударила кулачком по пластиковому столику, и он качнулся. Федор поспешно подхватил бутылку.
— А потом я уехала в Италию. У меня появилось чувство, что я вырвалась из клетки, расправила крылья и улетела, и все мои кошмары остались позади.
Она замолчала. Молчал и Федор.
— Лучше бы я не возвращалась! — воскликнула Майя. — Я ненавижу этот город! И эта дурацкая идея с выставкой! Зачем? Знаете, Федор, где-то глубоко внутри я осталась недолюбленной маленькой девочкой, которая хочет, чтобы ее любили, а ее все время предают.
И все посыпалось как карточный домик. Эта девушка, потом, вы сказали — Павлик Зинченко, теперь еще и друг Максима… Я ничего не понимаю! Что это, Федор? Вы думаете, это… Максим?
— Не знаю, Майя. Нужно поговорить с ним. Его необходимо найти — чем раньше, тем лучше. Если вы знаете, где его искать…
— Откуда? Я ничего о нем не знаю. Мы даже поговорить не смогли. Он ненавидит меня, он никогда не простит, он считает, что я предала его. Может, Сережа… Он знает его друзей. Хотя Максим почти порвал с ним, звонит лишь иногда, просит денег. Сережа даже не знал, что Максим поет в «Сове». Мне рассказал о Стелле Виталий Щанский — говорит, видел на вашей выставке местную знаменитость, уникального и загадочного Максима Тура. Меня всю затрясло — я была в ужасе, что он узнает о моей семье. Теперь, наверное, ничего утаить не удастся. Лучше бы я не приезжала!
Они сидели молча. Майя уже не плакала. Вид у нее был опустошенный. Она сидела, поникнув, сгорбившись, и напоминала Федору птицу с перебитым крылом.
И он сказал то, что собирался с самого начала:
— Я думаю, Майя, что вам… — Он хотел сказать: «Грозит опасность», — но передумал, не желая ее пугать, и произнес: — Нужно быть осторожнее. Вы и сами это понимаете.
Она кивнула.
…Они долго бродили по парку, вышли к реке. Река лениво сверкала на солнце, блики и игра света завораживали — если долго смотреть на них, начинает клонить в сон. Здесь пахло мокрым песком, немного болотцем — тем особым «речным» запахом, который рождает ностальгию и неясные воспоминания о детстве. К нему, впрочем, примешивался смрад горелого мяса, крики и шлепки ладоней по мячу — невдалеке находился городской пляж. Они, не сговариваясь, свернули прочь от пляжа.
Майя пробормотала:
— Всегда боялась толпы, она как дикое животное, никогда не знаешь, чего ждать… — Она поежилась.
Федор промолчал. Майя оступилась, он подхватил ее. Она подняла к нему лицо, и…
Они целовались как тогда, ночью, неистово, жадно — словно томимые жаждой, захлебываясь, пили из ядовитого источника. Майя, слабо застонав, опустилась на траву, не разнимая объятий, не отпуская его… С закрытыми глазами…
Потревоженная трава оглушительно благоухала, и этот мощный зеленый запах подстегивал желание.
— Иди ко мне… — шепнула она. — Иди…
И тут Федор вдруг вспомнил, увидел женщину в черной шали, которая бежала через лунную поляну к другому мужчине.
Она, чуткая, уловила перемену и спросила:
— Что? — И уставилась ему в лицо своими светлыми глазами. — Что? Я тебе не нравлюсь? Ты… ты… почему?
В голосе ее звучали недоумение и обида.
— Майя, ты мне очень нравишься…
— Но?.. — продолжила она фразу, напряженно всматриваясь в его лицо.
— Не знаю… — Он не посмел сказать ей, что видел ее на поляне той ночью. — Я дорожу нашими отношениями, поверь, ты необыкновенная женщина, и ты не можешь не видеть, как ты мне нравишься…
— Тогда что? Ты… нездоров?
Федор побагровел.
— Я знаю, иногда это случается, это ничего, — сказала она поспешно. — У тебя никого нет?
Федор выдавил мертворожденное «нет», ругая себя последними словами. Ситуация зашла в тупик и становилась безвыходной. Он боялся обидеть Майю, такую хрупкую, неблагополучную, испуганную, которой досталось в жизни всякого. Он испытывал к ней жалость, но, получается, одной жалости мало. Кроме того, был еще Сережа из гостевого домика.
Он помог ей подняться. До выхода из парка никто из них не проронил ни слова.
Она позвонила Сереже и попросила приехать за ней. Федор предложил отвезти ее домой, но она отказалась.
Сергей приехал через сорок минут, и все это время они просидели на скамейке молча. Прощаясь, Майя слабо улыбнулась ему и кивнула, а Ермак подмигнул с видом заговорщика. Как расценить его подмигивание, Федор не знал. Как то, что их обоих интересует одна женщина и он вполне допускает, что Майя и Федор… гм… и не имеет ничего против? Об этом Алексееву думать не хотелось, несмотря на то, что был он человеком вполне широких взглядов.
Раздраженный, недовольный собой, что случалось с ним крайне редко, Федор позвонил Астахову и потребовал объяснений по поводу обыска у Майи.
Капитан был тоже раздражен — разбитую машину ему пообещали вернуть из мастерской не раньше, чем через две недели — в лучшем случае, и поэтому заорал с места в карьер:
— Ты, Алексеев, определись, где ты и с кем, понял? Какой, к черту, обыск? Ты забыл, какой бывает обыск? Что, пожалел капиталистку? Нажаловалась? А девчонок убитых не жалко? Да я этого подонка из-под земли достану, пока он еще кого-нибудь не замочил! Подумаешь, пару вопросов ей задали! Трагедия! С такой родословной… я бы вообще заткнулся! За братишку оскорбилась, абсурдистка !
— Да откуда ты знаешь, что это он? — заорал в ответ Федор исключительно из духа противоречия.
«Абсурдистка»! Красиво! Нужно отдать должное капитану — придуманное им словечко точно передает стиль художницы, не мог не признать Федор, а как термин — ничуть не хуже других.
— Мне плевать, он или не он!! — Голос капитана взвился птицей. — Суд решит! А мне надо найти этого психа, понял? И я пойду на все, понял? Я… я… пропущу их всех через сито, понял? — Капитан даже стал заикаться от избытка чувств. — Подумаешь, обыск! А ты… ты правильно сделал, что свалил от нас, философ гребаный! Тебе только сопли истеричным дамочкам вытирать! Таким у нас не место! Не понимаю, что ты в ней нашел?
Он кричал еще что-то обидное, но возмущенный Федор рявкнул:
— Не твое дело! — И отключился.
Настроение было окончательно испорчено. Капитан как с цепи сорвался, классовое чутье сработало, не иначе. Не любит он буржуазию, вечный пролетарий сыска.
Плюс разбитая машина, любовь и гордость Астахова… Возможно, единственная… любовь.
«Позвонить разве Савелию? — пришло Федору в голову. — Обсудить недостойное поведение и общую озверелость Астахова? Пожаловаться и попросить совета? Покаяться, наконец?»
Покаяться доброму Савелию и получить отпущение, услышать что-нибудь вроде: «Ты, Федя, не переживай! Есть много примеров, когда мужчине нравились… когда его тянуло сразу к двум женщинам, это не страшно, это такое животное полигамное, мужчина… есть примеры в истории и вообще. Да!
Он будет утешать Федора, глядя на него своими простодушными глазами, и, заикаясь, приводить примеры, когда любят двоих и даже троих… или сколько их всех там случается, в то же время не понимая и не принимая этого, потому что сам однолюб и предан по гроб жизни своей Зосе. Но то он, Савелий, обыкновенный человек, а то Федор, философ с потрясающими аналитическими способностями, божественным даром иронии и чувством юмора, которых он, Савелий, часто «не догоняет». Красавец, наконец, которому все дозволено.
По рассмотрении Федор отбросил идею исповеди Савелию — ему не хотелось ни каяться, ни объясняться, а хотелось лишь одного — покоя. Да и то, что скажет Зотов, ему давно известно. Скучно, господа.
А кроме того, завтра возвращается Полина, нужно купить продукты и убрать в квартире. Поменять простыни обязательно.
Он невольно улыбнулся, вспомнив о Полине, представил себе ее веснушки, негромкий спокойный голос, запах волос, нежные руки…
Ох, Полина!
«Ну вас всех к монахам в рай!» — подумал Федор, сворачивая в супермаркет, мысленно подводя итоги под богатым событиями днем и прикидывая, что необходимо купить для легкого ужина на двоих.
Кроме того, надо причесать Барона. Может, постричь ему усы?
Глава 22. Исполнение желаний
Он увидел ее среди пассажиров — она, высмотрев проход в толпе встречающих, устремилась в него, катя за собой серый чемодан на колесах. Его Полина не заметила — что было и немудрено в пестроте лиц. Федор подождал, пока она поравняется с ним, схватил ее за руку и дернул к себе. Полина отшатнулась испуганно и тут же издала слабое «а!», узнав его. Он обнял ее, уткнулся в волосы, вдыхая знакомый запах.
— Я так соскучился! — бормотал он. — Я звонил, ты не отвечала, я уже хотел мчаться к тебе!
— Я тоже, — ответила Полина. — Пошли! Мы мешаем.
— Дай я хоть посмотрю на тебя, — сказал он уже в машине, разворачивая ее к себе. — У тебя выгорели волосы! — заключил он через минуту. — Мне нравится! Я…