«Пестель неосторожно позволил себе похвалить Наполеона, назвав его “истинно великим человеком”, и заявил, что если уж иметь над собою деспота, то иметь Наполеона. Конечно, политический опыт Наполеона Пестель учитывал, как учитывали этот опыт и многие другие деятели тайных обществ… Однако Рылеев… увидел в этом намек на собственную несостоятельность. Обидевшись, он сразу же заподозрил собеседника в личной корысти. Пестелю пришлось оправдываться, объясняя, что сам он становиться Наполеоном не собирается и рассуждает чисто “теоретически”. “Если кто и воспользовался нашим переворотом, то ему должно быть вторым Наполеоном, в таком случае мы не останемся в проигрыше!” – так, по показанию Рылеева, Пестель пояснял свои слова.
Рылеев не поверил пояснениям Пестеля и на следствии показывал, что сразу “понял, куда все это клонится”. Видимо, поэт был первым, кто уподобил Пестеля Наполеону, узурпатору, “похитившему” власть после победы революции во Франции. Слово было произнесено. О беседе с Пестелем Рылеев рассказал членам северной Думы. И в результате все “члены Думы стали подозревать Пестеля в честолюбивых замыслах”.
Не желавшие терять своей власти и значения в тайном обществе северные лидеры вслед за Рылеевым заговорили о Пестеле как о честолюбце, мечтавшем воспользоваться плодами произведенной в столице революции»[108].
Надо же… И этого принимали за Наполеона. Герой войны 1812 года… Разбойником тоже считали, словно героя той же войны капитана Копейкина, только представители противоположного лагеря. Николай I в мемуарах написал: «Пестель был злодей во всей силе слова, без малейшей тени раскаяния, с зверским выражением и самой дерзкой смелости в запирательстве; я полагаю, что редко найдется подобный изверг».
Разбойник, одно слово. Пугачев Емелька. Или, все-таки, капитан Копейкин?
Ладно! Совпадение.
Словом, командир Вятского пехотного полка, душа заговора, кипучий и энергичный. Был арестован накануне восстания. Далее следствие…
«Он без тени сомнения называл все известные ему тайные организации – от возглавлявшегося им Южного общества до мифического общества Свободных Садовников…»[109]
Ну что ты будешь делать! Мифического, то есть не существующего в природе! К такому выводу пришла следственная комиссия. Выходит, «мертвые души», вот незадача…
Ладно, пусть и это будет совпадение. Бонапартизм, несуществующее тайное общество… Совпадение. Именно так решил я, именно так я думал – пока не познакомился с весьма деликатным вопросом. Уже позже, много позже. Когда на тему эту деликатную можно было писать.
Откуда дровишки? В смысле, рубли? Тысячи рублей, на которые делалась будущая революция? Что, тоже будем искать какого-нибудь Гельфанда-Парвуса[110] и германский генштаб? Ну правда, откуда будущие декабристы брали деньги на восстание? При всем энтузиазме участников, заговор подобного масштаба требовал немалых расходов, меж тем как среди активных членов Северного и Южного обществ (среди Объединенных славян – тем более) миллионеров не было. Большинство декабристов происходили из обедневших, хотя и знаменитых семей, чьи имения давно были заложены в государственную казну. Скажу даже, что среди версий о причинах мятежа есть и такая: несостоятельные должники хотели радикальным образом разобраться с кредитором, каковым выступало государство. Конспирология бессмертна.
Так вот, о финансовых махинациях вождя Южного общества историкам известно. Другое дело, что в советские времена об этом просто не говорилось. Бескорыстные романтики, рыцари демократии – какие финансы?! Но ведь бескорыстные – это те, которые не берут денег. А давать «презренный металл» приходится и бескорыстным – например, за пропаганду, за прокламации. За водку солдатам. Оплачивать переезды «по делам Общества». И так далее.
«Бескорыстный» и «честный» – не синонимы. Пестель, будучи командиром Вятского пехотного полка, нашел несколько способов использовать полковую казну... нет, разумеется, не в целях личного обогащения, но – на нужды Делу.
«Финансовая деятельность Пестеля в полку была практически бесконтрольной. Созданный в 1811 году специальный орган – Государственный контроль – был не в состоянии проверить отчетность каждой воинской части. Командир же 18-й пехотной дивизии, имевший право финансовой ревизии в полках, по ряду причин … не был заинтересован в разоблачении полковника…
<…>
…Главными для Пестеля оказались операции внешние: они способны были принести полковому командиру наибольший доход. Операции эти были однотипными: используя свои связи, не останавливаясь перед дачей взяток, Пестель ухитрялся по два раза получать от казны средства на одни и те же расходы.
Первый известный случай такого рода относится к маю 1823 года. Тогда командиру вятцев было выдано из Киевской казенной палаты 4915 рублей – за купленные им материалы для сооружения экзерцицгауза, склада и конюшен для полковых лошадей. А несколько месяцев спустя – 6 сентября 1824 года – на те же нужды Пестель снова получил внушительную сумму: 3218 рублей 50 копеек. <…> Тысячу рублей ему пришлось отдать секретарю киевского губернатора Жандру в качестве взятки…
<…>
После окончания войны 1812 года пехотные армейские корпуса были прикреплены к определенным… комиссариатским комиссиям, и только из этих комиссий обязаны были получать амуницию и деньги. Отношения армейских соединений с этими комиссиями регулировались высочайшими указами: последний перед назначением Пестеля на должность командира полка такой указ датирован декабрем 1817 года. Согласно ему, входивший тогда в состав 22-й пехотной дивизии Вятский полк должен был получать средства из расположенной в украинском городе Балта Балтской комиссариатской комиссии.
…Два года спустя произошло крупное переформирование… войсковых частей, и Вятский полк оказался уже в составе 18-й пехотной дивизии. Закон же, как это нередко случалось в России, изменить забыли: хозяйственное довольствование полка стало производиться как из Балтской, так и из Московской комиссариатской комиссии…
<…>
Только благодаря этим трем однотипным операциям – 1823 и 1825 годов – Пестель получил “чистыми” 14 218 рублей 50 копеек.
<…>
По количеству хищений Вятский полк в конце 1810-х годов занимал одно из первых мест…
<…>
Действия Пестеля были подобны действиям нескольких его предшественников – с одной, правда, оговоркой. Те, кто командовал полком до него, предпочитали делиться вырученными деньгами с ротными командирами, он же решительно замкнул на себе всю финансовую систему полка».[111]
Много совпадений. Финансовые махинации, «мертвые души», бонапартизм – все это, кажется, роднит двух персонажей – истории и литературы, двух «господ П.». Кто же чей двойник? Где тут копия, где оригинал?
Но нет, сейчас же ведь спросят меня: Чичиков – Пестель? Как так? Почему? Где сказано?
Никак.
Нигде.
Не слышал я, чтобы Н.В. Гоголь в какой-то рукописи или даже просто в частном разговоре случайно или неслучайно упомянул о такой связи. Да и с чего бы? Он ведь, скорее всего, и не знал вовсе о том, что говорил Пестель на допросах, какие финансовые махинации проводились в Вятском пехотном полку и в каком-таком бонапартизме подозревали члены тайных обществ полного тезку его героя. То есть, какие-то сплетни и слухи в обществе ходить могли, господа из следственной комиссии молчальниками не были. Но тут можно лишь догадываться, то ли было что, то ли не было. То ли ходили сплетни, то ли нет. Могли – не значит, что были. И выбрал Гоголь Чичикову своему имя и отчество, скорее всего, случайно, как говорится, наобум Лазаря. И не виноват он в том, что это самое случайное имя-отчество потащило за собой такую странную цепь ассоциаций.
Нет, не думаю. Это, скорее, у меня разыгралось воображение когда-то, в связи с телефильмом М. Швейцера, в связи с включенным так удачно телевизором. Гоголь же ничего такого не думал.
Или думал?
Когда-то, в статье «Мертвые души полковника Пестеля», я увлекся настолько, что даже и в помещиках, к каковым Чичиков ездил по «мертвые души», усмотрел реальных знакомцев Пестеля, которых то ли он, то ли товарищи его по заговору планировали во Временное революционное правление в России. Ну, право же, как не усмотреть в фантазере Манилове карикатуру на реформатора М.М. Сперанского?.. Насчет других – молчу, но и там кое-кого можно было бы записать в прототипы. Я и записал – например, Ноздрева посчитал злым шаржем на генерала А.П. Ермолова… За что, кстати, немедленно получил ярлык злобного русофоба. Хотя шарж не мне принадлежал.
Но – нет, конечно же, это не Гоголь, это не антисоветская фига в советском кармане, это странные ассоциации, которые, помимо желания писателя, возникают иной раз у читателя. Как известно, писатель пописывает, но ведь и читатель почитывает! И писатель вроде бы и не виноват в том, что взбредает в голову читателю.
Или же виноват?
Как-то вот совсем интересно становится, когда узнаешь, что, по сведениям из третьих рук, в последнем томе «Мертвых душ», не существующем даже вчерне, Гоголь, якобы, намеревался отправить героя своего на каторгу. А уж там случилось бы так, что Павел Иванович П., то есть, Чичиков, что Павел Иванович Чичиков нравственно преображается и становится полезным членом общества. И ведь не исключено, ведь и во втором томе Павла Ивановича начинает одолевать некоторая раздвоенность нравственного порядка. Так что…
Впрочем, русские писатели очень любили отправлять своих героев на каторгу – причем только и исключительно ради нравственного преображения. Вот и Родиона Раскольникова (еще одного, кстати, кандидата в Бонапарты) Федор Михайлович Достоевский на каторгу отправил и ожидал, что «тут уж начинается новая история, история постепенного обновления человека, история постепенного перерождения его, постепенного перехода из одного мира в другой, знакомства с новою, доселе совершенно неведомою действительностью»