и нет? Талантливый молодой человек, одаренная натура, трепетно относящийся к матери, беззаветно храбрый солдат. Вы чувствуете себя таким же. И...
И вы начинаете сочувствовать уже и его политическим взглядам – ведь они выросли из того же повествования! Чем дальше, тем больше вы начинаете оправдывать эти взгляды – на самом деле убийственные. Потому что герой, выразитель этих взглядов, стал вам близок, пока вы читали привычные переживания «юного А.». И момент превращения сентиментального юноши в монстра, вещающего, словно по наущению самого Князя Тьмы, вы не заметили.
Я не знаю, сам ли Гитлер оказался столь изощренным литератором, или его помощники помогли ему, но людоедские, чудовищные взгляды автора «Майн кампф» были облачены в привычный и любимый наряд европейской литературы – «роман воспитания». Книга будущего фюрера целиком и полностью принадлежит культурной традиции XIX века. Именно в ней формировались десятки миллионов современников Гитлера. Его герой был им знаком и близок.
Признаться ли? Даже я – я, еврей, шестнадцать родственников которого убили поклонники «Майн Кампф», во время чтения этого супербестселлера первой половины 20-го века испытывал симпатию и сочувствие к автору! К Гитлеру!
Что ж говорить о других? Что говорить о временах до, до, до – Нюрнбергских законов, войны, безумия Катастрофы – того запредельного кошмара, который получил академическое, совершенно идиотское название «Холокост» – «Всесожжение», «Гекатомба», стоглавая жертва, приносимая богам? Каким богам? Какая жертва?
Но это разговор на потом, попозже, возможно. В другой раз.
Темное обаяние Гитлера-литератора одним из первых отметил Джордж Оруэлл. В рецензии на первое английское издание его книги Оруэлл написал:
«Гитлер не победил бы своих многочисленных соперников, если бы не обладал магнетизмом, что чувствуется даже в грубом слоге «Майн кампф» и что явно ошеломляет, когда слышишь его речи. Я готов публично заявить, что никогда не был способен испытывать неприязнь к Гитлеру…»
И далее:
«У него трагическое, несчастное выражение лица, лицо человека, страдающего от невыносимых несправедливостей. Это лишь более мужественное выражение лица распятого Христа, столь часто встречающееся на картинах... Он мученик, жертва, Прометей, прикованный к скале, идущий на смерть герой, который бьется одной рукой в последнем неравном бою...» [8]
Если бы он не пришел к власти, если бы не стал канцлером, а остался всего лишь автором «романа воспитания», озаглавленного «Майн Кампф», его, наверное, можно было бы назвать последним романтиком Европы. Даже этаким Дон-Кихотом двадцатого века, немецкого разлива.
Он – квинтэссенция европейского романтизма, той самой культуры, которой я восхищался едва ли не всю жизнь.
Культуры, которая превратила Европу в огромное еврейские кладбище.
С табличками, на которых начертаны имена исчезнувших.
Таким был урок, впервые полученный мною в немецком городе Нюрнберге.
И потом, сидя в нюрнбергском уличном кафе на старой площади Уншлиттплатц, недалеко от старинных «Новых ворот», осмысливая полученный урок, вспомнил я неожиданно о книге, из которой впервые узнал название этой площади, и, в силу все той же прихотливости мысли, понял вдруг, что мой нюрнбергский урок еще не закончен.
Ибо именно в этом городе, на этой площади случилось явление миру странного человека, чья судьба стала предметом многих исследований и многих глубокомысленных рассуждений.
И, может быть, в ней, в этой судьбе, отразились и причины появления полированных латунных табличек.
В 1828 году на нюрнбергской площади Уншлиттплатц появился странный человек. Это был юноша, очень худой и бледный, одетый в причудливые лохмотья. Внимание прохожих он привлек своей походкой – юноша шел, покачиваясь, словно ребенок, недавно научившийся ходить, – и испуганным выражением лица. Его остановил полицейский, которому он показался подозрительным, – но оказалось, что пришелец не умеет говорить! В участке, куда его отвели, юноша радостно оживился, увидев бумагу и перо, и знаками попросил позволить что-то написать. После этого старательно вывел: «Каспар Хаузер», – и лишился чувств.
Так произошло явление в мир человека, загадка которого до сих пор считается одним из самых волнующих событий того времени. «Дело Хаузера», включавшее запротоколированные свидетельства официальных лиц, экспертов и просто очевидцев, говорят, составило почти полсотни томов. «Говорят» – потому что архив, в котором оно хранилось, сгорел в годы Второй мировой войны.
Научившись говорить (этому немало стараний приложил педагог и философ Георг Даумер, в доме которого найденыш жил какое-то время), юноша поведал историю странную и таинственную. Оказывается, Хаузер, сколько помнил себя, жил в тесной лесной землянке. Некто, прикрывавший лицо капюшоном плаща, время от времени навещал его, кормил, а однажды, водя рукой юноши, научил писать имя. После этого незнакомец вывел его на дорогу, ведущую к Нюрнбергу, и, как рассказывал Каспар Хаузер, подтолкнул в нужную сторону. Сделав несколько шагов, юноша остановился и оглянулся. Но неизвестный опекун исчез.
Странным и страшным оказался и финал короткой жизни. Спустя пять лет после того, как Каспар Хаузер пришел в Нюрнберг, он был убит при обстоятельствах не менее таинственных, нежели его появление. В 1832 году Каспар Хаузер переехал в город Ансбах, где вдруг исчез во время бала, данного его очередным опекуном. Его нашли в саду, и грудь его была пробита кинжалом. Убийца, нанесший удар прямо в сердце, найден не был.
Одна за другой возникали самые невероятные версии происхождения юноши. Так, по одной из них, Каспар якобы был сыном баденского герцога: младенца похитили и упрятали представители боковой ветви правящего рода, претендовавшей на баденский трон. Эта версия приобретала особый блеск, оттого что престолонаследник приходился внуком самому Бонапарту. Убийство же приобретало черты политического: устранение нежелательного соперника правящей династии.
Остается добавить, что судьба, среди прочих, свела «нюрнбергского Маугли» с государственным советником Фейербахом, отцом пяти знаменитых братьев, самым прославленным из которых был младший – философ Людвиг Фейербах.
«Криминалистическая загадка XIX века» постоянно приковывала и приковывает к себе внимание деятелей искусства. История Каспара Хаузера стала сюжетом прекрасного романа Якоба Вассермана «Каспар Хаузер, или Леность сердца», в 2000 году экранизированного американскими кинематографистами; Поль Верлен ему посвятил стихотворение «Каспар Гаузер поёт»:
Я был рожден не в добрый час,
А жить, как все, - лишен я дара.
Молитесь, люди, за Каспара,
Он так несчастен среди вас![9]
Вот о романе Вассермана я и хотел бы сейчас поговорить. Вернее, о том, каким страшным пророчеством он стал. Но прежде чем говорить о романе, несколько слов о писателе – ибо судьба его и взгляды не менее важны.
Якоб Вассерман – один из самых ярких представителей «немецко-еврейской» литературы. Пусть такое определение не смущает читателя – в период между двумя мировыми войнами в Европе достаточно активно развивалась еврейская литература на разных языках. Тот самый феномен, с которым сегодня мы сталкиваемся только в Израиле – многоязычная еврейская литература, – был достаточно распространен в Европе. Если бы не Катастрофа европейского еврейства, возможно, эта еврейская литература, создававшаяся на английском, немецком, французском и даже провансальском и фламандском языках, продолжала бы развиваться... То, что это была именно еврейская литература, определялось не только и не столько тематически – в конце концов, на еврейскую тему писалось всегда множество книг, в том числе и антисемитских, – и даже не национальной принадлежностью авторов, сколько мировоззрением авторов и адресатом: европейскими евреями.
История «нюренбергского найденыша» становится для Вассермана поводом к мысленному эксперименту: столкновение личности, причем личности «tabula rasa», «чистой доски», – с обществом. В данном случае понятие «чистота» приобретает как бы двойной смысл – его можно истолковать и как «невинность», и как «незнание». По выходе романа критики и читатели восприняли его как традиционный для германской литературы роман о воспитании этакого немецкого Кандида – Простодушного.
Да, это действительно был эксперимент – но иного рода. Речь шла не просто о воспитании «природного» человека (неудачном эксперименте, с трагическим финалом). Поскольку вассермановский Каспар – отнюдь не Кандид. Хотя и имеет некоторое сходство с воспитанником гуронов, описанным «фернейским затворником».
Начнем с того, что, приняв для романа одну из версий реального «Дела Каспара», Вассерман постоянно, даже навязчиво подчеркивает «высокое» происхождение своего героя:
«Женщина одевает его и ведет в зал, где висит множество зеркал в золоченых рамах… Вот другой зал, он полон книг, а с его сводчатого потолка свешивается гигантская люстра… Они проходят через большие сени, спускаются вниз по огромной лестнице и идут по длинной внутренней галерее… портреты на стенах… Они приближаются ко второй лестнице, ее ступени, как золотые облака, устремляются вверх…»[10]
Это отрывки из описания снов Каспара Хаузера, снов, которые он видит регулярно и в которых, согласно Вассерману, раскрываются некоторые картины прошлого нюренбергского найденыша. И значит, Хаузер вырос во дворце, действительно, сказочного великолепия, полном книг и золоченых ступеней-облаков… Правда, наяву Хаузер рассказывает о другом прошлом:
«Сколько Каспар себя помнил, он всегда жил в темной комнате, всегда в одной и той же темной комнате.