А теперь представим себе публику театра «Глобус». Зрителей из партера – тех самых, которые стоя смотрели спектакль, не имея возможности купить билет в ложу и наслаждаться театральным зрелищем, сидя в удобном кресле. Неужели Шекспир, если он и правда думал так, как того хотел А. Смирнов (и я в 12 лет), мог поверить, что «юдофильский» смысл монолога вызовет сочувствие у этой публики? Да полно! Я полагаю, реакция англичан шестнадцатого века была еще проще и понятнее, чем у немцев века двадцатого. И не мог автор, чуткий к настроениям публике, этого не понимать. И знаете что? Я думаю, он и не пытался. Не волновало великого Барда положение евреев в современной ему Англии (тем более, считалось, что их и нету в Англии уже несколько веков). И никакого скрытого смысла в монологе Шейлока не было. Его вычитали те, кому хотелось, чтобы он, этот второй, «юдофильский» смысл, был. Но, увы…
Мне кажется, актеры, исполнявшие в те давние времена роль Шейлока, читали этот монолог именно так, чтобы вызвать негативную реакцию зрителей по отношению к своему персонажу. В шекспировские времена (да и позже тоже) исполнители этой роли играли ростовщика в гротескной, комической манере, изображая его уродливым (нос почти касался подбородка, борода клочьями, дьявольская улыбка, гримасы и т.д.). И чтение монолога сопровождалось ужимками и гримасами, вызывавшими чувство гадливости. Зрителям становилось понятно: лживый еврей, черствый и жестокий, пытается вызвать сочувствие, добиться признания того, что «он такой же, как мы». А потом, когда сострадание затуманит нам взор, с чисто иудейской жестокостью и коварством вырезать у нас фунт мяса – и бросить псам.
Нет, знаменитый монолог Шейлока вовсе не призывал милость к преследуемым и ненавистным евреям. Он призывал христиан к бдительности – по отношению к иудейскому двуличию. Его чтение со сцены в «Глобусе», я полагаю, вызывало глумливый смех – и никак не сочувствие или жалость. Ни на секунду.
Шейлок и Евреи
Странный заголовок, говорите? В смысле – а Шейлок, по-вашему, кто, вавилонянин, что ли?
Помню, кто-то из журналистов в 90-е годы на полном серьезе утверждал, что имени Шейлок у евреев нет. И никогда не было.
На самом деле, имя Шейлок – самое что ни на есть еврейское имя, таким вот образом переиначили итальянские евреи старое, еще библейское имя Шаул – имя первого еврейского царя.
Что касается прочих имен, тут есть сомнения. Например, дочь Шейлока носит имя Джессика – англизированный вариант имени Йеска. Тоже, кстати, библейское. Но – нееврейское. Так, согласно Книге Берешит (Бытие, в синодальной версии; там имя звучит Иска), имя Йеска носила дочь Харрана, «отца Милки и Йески» (Бер., 11.29). В пьесе есть еще один персонаж-еврей – знакомец Шейлока по имени Тувал (Тубал). Такого имени у евреев, действительно, нет и не было. Было похожее – Тевель – в Восточной Европе, идишская модификация старого имени Давид. Но где идиш – и где Венеция! Или Англия. Были еще библейские имена Товия и Товит. А Тубал – нет. В Книге Берешит, правда, встречается некий Тувалкаин, потомок Каина, первый кузнец. И все, как будто.
Но дело-то не в имени вовсе.
Считается почему-то, что образ Шейлока у Шекспира содержит некие намеки на процесс придворного врача, Родриго Лопеса, обвиненного в попытке отравить королеву и приговоренного к смертной казни в 1594 году [23] . То есть, за несколько лет до появления «Венецианского купца».
Родриго Лопес был христианином, но еврейского происхождения. Процесс его, как говорят, вызвал всплеск антисемитизма в английском обществе, одним из проявлений которого (антисемитизма, разумеется, а не общества), якобы, стал и образ еврея-ростовщика, созданный Шекспиром. В качестве доказательства приводят одно место в пьесе:
«…Волк, повешенный на бойне за то, что грыз людей…»[24]
(«Govern’d a wolf, who, hang’d for human slaughter…»)
Объяснение? Фамилия отравителя (или лже-отравителя, что скорее) – Лопес, а это почти что Люпус, lupus (волк по-латыни), а от lupus’а уж рукой подать до wolfа’’, который повешен, поскольку грыз людей… Мне, честно говоря, кажется это очень уж большой натяжкой. Требовать от зрителей, чтобы они знали, как по-латыни будет «волк», да еще увязали это знание с фамилией преступника, повешенного за несколько лет до того… Ей-богу, напоминает старую еврейскую (какую же еще?) шутку:
«– По паспорту меня зовут Борух, но вообще-то я Стёпа.
– Как так?
– А так. Борух – это Брохес, Брохес – это Кадохес, Кадохес – это Тохес, Тохес – это Жопа, Жопа – это Степа, а Степа – это я…»
Но шекспироведы считают именно так, что ж мне-то с ними спорить?
Сомнения же в принадлежности Шейлока к евреям возникли у меня не на уровне «Борух это Степа» и не на уровне «Шейлок – нееврейское имя». Дело совсем в другом.
Хотя – как посмотреть. Может, и не совсем в другом, а в том же самом, в логике.
Прежде всего: что за жуткое требование выдвигает Шейлок? И почему остальные (в том числе должник Антонио) принимают это требование спокойно (да, считая его шуткой, но не удивляясь ей)?
Может быть, ничего особо неожиданного в этом требовании не было?
Представьте себе, именно так. Чтобы убедиться в этом, достаточно обратиться к истории.
В Древнем Риме жизнь на протяжении очень долгого времени регламентировалась так называемыми «Законами двенадцати таблиц». Есть среди этих законов и такие, которые относятся к взаимоотношениям заимодавца и несостоятельного должника:
«Таблица III. 1. Пусть будут [даны должнику] 30 льготных дней после признания [им] долга или после постановления [против него] судебного решения.
2. [По истечении указанного срока] пусть [истец] наложит руку [на должника]. Пусть ведет его на судоговорение [для исполнения решения].
3. Если [должник] не выполнил [добровольно] судебного решения и никто не освободил его от ответственности при судоговорении, пусть [истец] ведет его к себе и наложит на него колодки или оковы весом не менее, а если пожелает, то и более 15 фунтов.
4. [Во время пребывания в заточении должник], если хочет, пусть кормится за свой собственный счет. Если же он не находится на своем содержании, то пусть [тот, кто держит его в заточении,] выдает ему по фунту муки в день, а при желании может давать и больше.
<…>
6. В третий базарный день пусть разрубят должника на части. Если отсекут больше или меньше, то пусть это не будет вменено им [в вину]»[25] [Курсив мой. – Д.К.].
Конечно, «Законы двенадцати таблиц» ко времени действия истории Шейлока ушли в прошлое. Но они действительно когда-то существовали. Поэтому Антонио и его друзья не удивлены, а воспринимают это как шутку – как шуточное обращение к архаичным временам. Нормально, а что? Еврей – и вдруг апеллирует к языческим законам. Смешно же! Шутник!
Дальше – больше.
Самый известный за пределами еврейского мира еврейский юридический принцип гласит: «Око за око, зуб за зуб». Считается, что это – формулировка известного с давних времен юридического принципа «Талион» (от латинского talis – такой же). По этому принципу, мера наказания должна воспроизводить вред, причиненный преступлением, быть адекватной преступному действию. И если, скажем, в результате преступления пострадавший потерял глаз, то и преступник тоже должен лишиться глаза. Казалось бы, всё ясно. Жестокий закон.
Но евреи – большие буквалисты. Они начинают интересоваться: «А что это значит – око за око? А вот если я, к примеру, попытаюсь лишить преступника ока, а он при этом помрет? Буду ли я, в свою очередь, немедленно превращаться в преступника?» Толкователи и знатоки закона на это отвечают: «Конечно! Потому что в Торе сказано: «око за око», но не сказано: «жизнь за око»! Не сказано: «кровь за око»! Не сказано: «бровь за око»! Поэтому, если преступник лишил тебя глаза, тебе дано право лишить глаза его. Но будь осторожен! Не причини ему большего вреда! Не пролей, не дай Бог, лишней капли крови! Не повреди ему бровь! Ну и так далее. «Око за око» – закон, не ужесточающий наказание, а, напротив, смягчающий его – вплоть до денежного штрафа («Нет у тебя уверенности, что повредишь глаз, не повредив бровь, – давай-ка лучше договоримся о денежной компенсации»). Уважаемые читатели, друзья мои, но ведь это же та самая логика, которой пользуется девушка по имени Порция, переодевшись судьей:
«Твой вексель не дает ни капли крови;
Слова точны и ясны в нем: фунт мяса.
Бери ж свой долг, бери же свой фунт мяса;
Но, вырезая, если ты прольешь
Одну хоть каплю христианской крови,
Твое добро и земли по закону
К республике отходят!»[26]
Что же получается? Еврей Шейлок рассуждает как язычник, варвар-идолопоклонник. А христианка Порция, в своем судебном решении, руководствуется как раз талмудической логикой! Еврейским подходом к закону! Не странно ли? Не удивительно ли?..
Тут я хочу вспомнить одну театральную постановку «Купца» (притом что эти заметки – на полях пьесы, а не театральной программки).
Многие театральные критики называют лучшим воплощением Шейлока на русской сцене исполнение этой роли Михаилом Козаковым в спектакле, поставленном на сцене Театра им. Моссовета Александром Житинкиным. Шейлок Козакова действительно очень ярок. Далеко еще не старый, энергичный, сильный, решительный. Шейлок-боец. Неслучайно, видимо, он в сцене суда появляется в военной форме и высоких шнурованных ботинках. Фунт мяса из тела Антонио этот вырежет, не испытывая никаких сомнений или угрызений совести. И резать будет долго и сладострастно, испытывая наслаждение от страданий своего врага, пьянея от вида его крови…