Дома я зашла в туалет и спустила ее карточку в унитаз, где ей и было место.
Ничего хорошего от Летней программы я и не ожидала: ничего, что могло бы порадовать меня или принести мне пользу. Правда, сейчас я знаю: выпускной класс я переживу, ведь теперь у меня есть хотя бы малейшее представление о том, куда мне «плыть», после того как нам выдадут аттестаты.
Четырнадцатое августа
Было довольно странно, что за все время летней учебы мои родители ни разу не навестили меня. Но поскольку я сама не хотела их видеть там, то и не стала задавать лишних вопросов. По телефону же они сообщали мне только какие-то невнятные и совершенно незначительные подробности о жизни в Пайнвилле, из чего я делала вывод, что ничего особенного не происходит. Но это было вовсе не так. Родители предпочли дождаться, когда я снова почувствую себя дома, наслаждаясь вкусным завтраком с кофе, чтобы вылить на меня целое ведро плохих новостей.
— Твоя бабушка, мать твоего отца, Глэдди…
— Я знаю, кто моя бабушка, мам.
— Понимаешь, — сказала она, сжимая в руках чашку, — пока тебя не было, она снова упала с лестницы.
— Боже мой! Она в порядке?
— Ну, с ее искусственными тазовыми костями ничего не случилось, — мама прервалась, чтобы отхлебнуть своего отвара ромашки. — Но знаешь, похоже, что она упала из-за…
— Из-за чего?
— У нее был небольшой удар.
— ЧЕГО? Как ты можешь говорить «небольшой удар»? Это все равно что сказать: «Она слегка заразилась СПИДом».
— Да она и в больнице-то пролежала всего две недели.
— Всего две недели!
— Из-за удара у нее нарушилась координация движений. К тому же она потеряла память.
— Мам! Ей девяносто лет! Да она уже несколько десятков лет не совсем в своем уме!
Она шикнула на меня:
— Не говори так, это расстроит твоего отца.
— И где же бабушка сейчас?
— Мы поместили ее в санаторий для пожилых, потому что она уже не может сама о себе заботиться.
— Санаторий. Это политически корректное выражение для «дома престарелых»?
Она снова шикнула:
— Не надо так говорить. Это расстраивает отца.
Отец. Ага! Неудивительно, что он не приставал ко мне со своими тренировками. Он был слишком расстроен «небольшим ударом» матери.
— Почему вы не сообщили мне об этом?
— Мы не хотели тебя расстраивать.
— Бетани знает?
Мать сделала паузу перед тем, как сказать «да», довольно длинную для того, чтобы дать мне понять, что это вранье.
— Неправда.
Мама нахмурилась:
— Мы не хотим сообщать твоей сестре по телефону. Она в Калифорнии и все равно ничем не смогла бы помочь. Зачем ее беспокоить? Лучше подождать до более походящего момента.
О да. Замалчивание — это то, как мы, Дарлинги, справляемся с проблемами. Или не справляемся. Как с Мэтью. Его день рожденья через два дня. Ему бы исполнился двадцать один год. Если бы моя мама призналась в том, что ей до сих пор больно от того, что ее двухнедельный сын умер, то, возможно, ей стало бы хоть чуть-чуть легче. Но лучше она тихо и незаметно выпьет успокоительного. А отец сядет на велосипед и поедет прочь из Пайнвилля за луной и обратно.
Мы никогда-никогда не разговаривали об этом. И никогда не станем этого делать. Это неправильно.
Неужели так будет и в следующем году? Родители будут скрывать от меня все плохие новости до тех пор, пока я не заеду домой на каникулы из какого бы там ни было колледжа, в который я все-таки направлюсь, потому что, скорее всего, в Колумбийском университете они мне учиться не разрешат, даже если я поступлю, потому что симулировать самосовершенствование в их присутствии у меня не получается, что и доказывает моя следующая реплика:
— А вы бы сообщили нам о ее смерти? Или вы бы ее похоронили без нас и стали бы ждать еще более «подходящего момента»?
Мать на несколько секунд закрыла лицо ладонями, чтобы не видеть меня. Я так и не поняла, кого она больше стыдилась в данный момент: меня за мой жестокий вопрос или себя, потому что в нем была доля правды. Но скоро ситуация прояснилась.
— Джессика Линн Дарлинг, — произнесла она своим Я-Твоя-Мать-И-Я-Тебе-Приказываю тоном. — За это, я настаиваю на том, чтобы ты сегодня же отправилась туда и навестила Глэдди.
— А она хоть вспомнит об этом, после того как я уйду? Я имею в виду, имеет ли это посещение смысл?
Еще один презрительный взгляд.
— А что такого? Ты же сказала, что она потеряла память! Так какой смысл идти туда, если как только я уйду, она сразу же об этом забудет?
— Потому что ей будет приятно, по крайней мере, пока ты будешь у нее. К тому же твой отец будет счастлив. Кстати, постарайся быть с ним хоть чуточку милее, ладно?
— Ладно, — ответила я, тяжело вздохнув, как это обычно делают подростки.
Вот так я оказалась в санатории «Серебряные луга».
Ради справедливости нужно отметить, что заведение оказалось не таким уж мрачным, как я представляла. Оно вообще больше походило на современную гостиницу, чем на больницу, в которую стариков отправляют умирать. Слава богу, там было много живых цветов, благодаря которым воздух приятно благоухал, а не вонял мочой. Из динамиков лилась оркестровая музыка. Певичка напевала вполголоса о том, от чего она не получала удовольствия: ни от шампанского, ни от кокаина, ни от самолета. «Но ты доставляешь мне удовольствие».
Найти Глэдди не составило проблем. Она вела светскую беседу, сидя в мягком ситцевом кресле в серебряной гостиной, расположенной как раз напротив главного холла. Окруженная не менее чем десятком таких же старичков, как она, у которых, однако, было гораздо меньше волос, она рассказывала одну из своих любимых историй. Глэдди выглядела настолько хорошо, насколько это возможно для девяностолетней женщины с двумя искусственными тазовыми костями, которая к тому же недавно перенесла удар. На ней был брючный костюм лавандового оттенка, и такого же цвета берет сидел на ее белых волосах. Она всегда придавала большое значение сочетаемости цветов, и сегодня ее ходунки были украшены темно-сиреневыми ленточками. Бабушка была совершенно такой же, какой я ее помнила всю мою жизнь.
— И я сказала этому парнише: «Эта старая серая кобыла уже не та, что прежде!»
Тусовка взорвалась резким, клокочущим мокротой смехом.
— Эй, бабушка, — осторожно начала я, поскольку понимала, что вклиниваюсь в тот момент, когда она должна была бы начать рассказывать следующую историю. — Это я, Джессика.
— Девчонки и мальчишки! — завопила она. — А вот и Джей Ди! Та самая, о которой я вам рассказывала!
Двадцать очкастых глаз с катарактой повернулись ко мне. Похоже, Глэдди меня помнит, но почему она называет меня Джей Ди? Меня в жизни никто так не называл. Тем не менее я притворилась, что это прозвище Глэдди дала мне много лет назад.
— Парни перед ней штабелями складываются!
— Вся в бабушку! — закричал пожилой мужчина с желтоватой, в пятнах, кожей, в спортивной клетчатой куртке.
Общество снова сотряс приступ смеха, а я ясно увидела, что сквозь густо наложенные румяна на щеках Глэдди проступил легкий румянец.
Позже, когда мы остались одни в ее комнате, Глэдди рассказала мне, что это успевший дважды овдоветь чаровник — Морис, все зовут его Mo.
— У него есть машина!
У Глэдди забрали права несколько лет назад, когда она перестала замечать знаки дорожного движения. Представляю, какой привлекательной кажется ей его свобода передвижения! Тем не менее это было забавно, потому что именно эти слова произносит сексапильная девятиклассница, которая начала встречаться со старшеклассником.
— Mo здесь самый лучший, — сообщила она мне. — Он просто котеночек. — И она мурлыкнула для пущего эффекта.
В «Серебряных лугах» знают, как отлично проводить время. Я осталась на бинго, на спортивные соревнования на инвалидных креслах, на программу «Музыка и Память», а также на полдник с чаем и печеньем. Этот санаторий для престарелых показался мне больше похожим на колледж, чем на Летнюю программу по искусству. Ну, знаете, парни и девушки болтаются без дела, развлекаются, повсюду гормоны. Только здесь лучше, потому что никому не нужно ходить на занятия, писать доклады и так далее.
Боже мой. Почему я не престарелая женщина, а старшеклассница? Была бы здесь новенькой.
Шестнадцатое августа
Мама сегодня не поднимется с постели.
Отец исчез из дому на заре, а когда вечером зайдет солнце, он сядет на свой велосипед и покатит куда глаза глядят.
Моя сестра в Калифорнии пойдет в магазин за новыми туфлями, пребывая в счастливом неведении о том, какой сегодня день.
А я буду сидеть и думать о том, что обязана своим появлением на свет дырочке в презервативе. Противозачаточной пилюле, которую забыли принять. Сбившейся с места диафрагме. Какой-то случайности. Я — вторая дочь, и они совсем не хотели иметь меня после первого сына, который не должен был умирать. Я буду раздумывать о том, что само мое существование неразрывно связано с этой смертью.
Я скажу это совсем тихо, потому что никто и никогда не произнесет это вслух:
— С днем рожденья, Мэтью Майкл Дарлинг. С днем рожденья тебя.
Двадцатое августа
Я пытаюсь быть милой с отцом. Пытаюсь, но безуспешно.
Я даже предложила ему ехать за мной на велосипеде, пока я буду бежать пятикилометровый кросс. Если бы он только знал, какая это была для меня огромная жертва. Я не только всю жизнь ненавидела, когда он катался за мной на велосипеде, но в последнее время сам бег превратился для меня в настоящую пытку.
Раньше я бегала без усилий, хоть и не любила этого занятия. Прошлой осенью я сломала ногу, но сейчас все тело как будто требует, чтобы его размяли. У меня такое ощущение, будто я набрала лишних двадцать килограммов, хотя весы показывают мой обычный вес. Каждый мой вздох затруднен, как будто я бегу в космическом скафандре, и при этом у меня не работает шланг подачи кислорода. Я знаю, что выгляжу я так же ужасно, как и чувствую себя, и мне совершенно не хочется, чтобы папочка лишний раз обращал на это мое внимание.