Я хмыкнула и выпадала в осадок следующие полчаса, пока Бриджит не нашла чем меня отвлечь.
— Внимание, внимание! На горизонте появился новый душка! — воскликнула она, указывая на интригующего юношу на противоположной стороне трибуны. Его волосы были насыщенного темно-русого цвета, хорошо, если бы этот цвет еще отражал глубину его интеллекта. Прическа стильная; мозговитые очки в тонкой оправе. Его мускулатура явно была разработана во время долгих походов в лесу в одиночестве, а не в качалке за поднятием железа с кучкой тупиц. Парень улыбался немного нервно. Идеальная светлая кожа соответствовала обнаженной красотке, нарисованной на его футболке.
ОООХ. Он в моем вкусе. Клевый, но не слащавый, ударение на «клевый». О, да.
О, пусть он окажется именно тем душкой новеньким, о котором говорила Сара. В школе около тысячи учеников, но кажется, что это заведение значительно меньше. К тому времени, когда ты доживаешь до выпускного класса, ты уже либо знаешь всех лично, либо знаешь о каждом много правды и лжи. Этот парень точно не был девятиклассником, он был мужчиной. Скорее, Нирвану (так я его назвала) перевели к нам из другого района. Или это смущенный иностранный студент, прибывший по обмену, и нуждавшийся в знакомстве коренным жителем Нью-Джерси вроде меня, чтобы ему показали наш Садовый Штат.
Буквально через долю секунды я перестала фантазировать о достижении нирваны с этим красавчиком, потому что рядом с ним я увидела…
Человека, которого надеялась увидеть в классной комнате, но этого не случилось, ибо в нашем расписании перепутались все буквы алфавита и фамилии на «Ди» и на «Эф» больше не стояли рядом.
Я увидела…
Парня, Чье Имя…
Ох…
Пошло все к черту.
ПОШЛО ВСЕ К ЧЕРТУ. Я СДАЮСЬ.
Эти игры разума больше не работают. То, что я исключила его имя из словарного запаса, не смогло удалить его из памяти. Так что бредовая когнитивно-поведенческая терапия, о которой я прочла в книге по психологии, отправляется в утиль. Все. Теперь я буду произносить и писать его имя.
Маркус Флюти.
Вот тогда-то я и увидела Маркуса Флюти.
Вот, я написала это. И сказала.
МАРКУС ФЛЮТИ! МАРКУС ФЛЮТИ! МАРКУС ФЛЮТИ!
Боже, как здорово! Но еще лучше я себя чувствую, когда смотрю на него. Когда я его увидела, я вдохнула в грудь столько воздуха, что все остальные на стадионе могли просто задохнуться.
— О, Джесс, — сказала Бриджит. — Нет.
О, Джесс. Да.
— Нет, — тихо, но твердо повторила она.
Да.
— Только не снова Маркус Флюти, — сказала Бриджит.
Да. Маркус Флюти. Снова. Исноваисноваисноваисноваисноваиснова.
Теперь он был не в форме, состоящей из рубашки и галстука, в простой белой футболке с коротким рукавом, на груди которой было что-то написано, чего я не могла разглядеть. Солнце придало его рыжеватым волосам оттенок новой медной монетки. Его короткая стрижка отросла и теперь волосы стояли торчком. О-о-ох. Петушок-золотой-гребешок…
Нет.
Нет, Петушок-золотой-гребешок.
— Что же в нем такого, что ты, типа, готова описаться при виде его?
Хотела бы я знать. Что-то большее, чем наши ночные разговоры обо всем и ни о чем, которые были единственным (помимо бега) средством, помогавшим мне успокоиться и хоть как-то поспать ночью. И что-то большее, чем то, как он все усложнял, но при этом помогал увидеть проблему очень ясно, как бы новыми глазами. И нечто больше, чем просто тот факт, что он единственный парень, с которым я почти что занималась любовью.
Наверное, так происходит потому, что я понимаю: мы никогда не будем вместе.
— Хочу напомнить тебе, что ты его, типа, ненавидишь.
Я типа ненавижу его. Я типа люблю его. Я люблю его. Я его ненавижу.
— Я ненавижу его.
Бриджит вздохнула:
— Да.
Бриджит единственная во всей школе знает, насколько далеко мы зашли с Маркусом Флюти, что я чуть не позволила ему лишить себя девственности в прошлый новогодний вечер. Она единственная знает, почему я отказалась от близости с ним: тогда он набрался смелости и рассказал мне правду. Мол, все началось с игры — сможет ли хулиган и бывший наркоман уложить в постель главную Умницу класса, а закончилось влюбленностью с его стороны. И Бриджит, только она, знает, как я мучила себя каждый день после того. Господи, да как я вообще могла допустить мысль о том, чтобы переспать с Маркусом, когда он вместе с братом Хоуп принимал наркотики, и, казалось, совершенно не был расстроен смертью Хиза из-за передозировки? Бриджит. Она единственная знает об уничтоженном дневнике, который я вела в ту болезненную, безумную вторую половину моего одиннадцатого класса, в котором я описывала свои психически неуравновешенные переживания, связанные с Маркусом (и много с чем другим). Она единственная знает, что, несмотря на чувство вины и на то, что я устала быть игрушкой в чужих руках, я не могу перестать думать о нем.
Я заставила ее дать обещание никому не рассказывать об этом, и я уверена, что она сдержит слово. Недостаток внутренней глубины восполняется у Бриджит кристальной честностью. Она никогда не лжет. Уже одно это качество делает ее моим ближайшим союзником в Пайнвилльской школе, что, на самом деле, не так уж много и значит, поскольку выбор у меня невелик.
— Смотри, что я придумала, — вдруг сказала Бриджит чрезвычайно бодрым тоном. — Если бы всех людей на свете разделили на две половины: толстую и худую, то куда нужно было бы отнести Сару?
Да, это будет очень длинный год.
Маркус Флюти.
Аааааахххххххх. Я снова это сказала.
Ку-ка-ре-куууууууууууууууууууууууууууууууууууууууууууууууу.
Пятое сентября
Благодаря моему новому, «улучшенному» расписанию (по которому у меня теперь на одну физкультуру меньше и на один урок самостоятельной подготовки больше), единственное занятие, которое хоть как-то напоминает нормальную учебу, — это английский со Старой Девой. (Черт. Я имею в виду, с мисс Хэвиленд. Поскольку я уже вступила на тот путь, который приведет меня к тому, что я умру девственницей, то я обещаю больше не смеяться над «синими чулками».) Костяк нашей группы остался нетронутым, но к нам присоединили как минимум двенадцать других учеников, которым здесь было нечего делать. На самом деле, это нам не следовало вмешиваться в их учебный процесс, поскольку в расписании этот урок значился как «основы английского для девятого класса», а не как занятие для класса двенадцатого, выпускного.
Хэвиленд с радостью воспользовалась возможностью обратиться к более обширной и разнообразной аудитории, чем обычно. Не успела я присесть, как она уже взобралась на кафедру и приступила к одной из своих знаменитых речей. В основном она говорила о том, что тот, кто взломал компьютеры школьной администрации, явно очень смышленый человек, но что он использует свой ум не во благо, а во вред. Неужели мы не видим, что наше испорченное поколение воспринимает образование как нечто само собой разумеющееся? Что мудрость — это билет в большой мир? Что знание — это сила, и что потерянные зря дни окажут разрушительное воздействие на наши хрупкие подростковые умы?
Вообще-то меня восхищают ЛСД-шные пассажи Хэвиленд, напоминающие всем о ее хипповом прошлом, но на сей раз меня сильно отвлекало то, что я видела перед собой. Хэвиленд наконец-то отменила систему рассаживания учеников по алфавиту, даровав нам привилегию садиться с теми, с кем нам заблагорассудится. И как вы думаете, кто сел прямо передо мной, как не Маркус? Но об этом я из принципа не хочу больше говорить. Я просто снова начала писать его имя. Надо сбавить темп.
А кто еще мог сесть спереди и слева от меня, если не душка Нирвана? Я подумала, что лучше уже не будет. Тем не менее мне было немного жаль Нирвану. Я имею в виду: сколько уроков физкультуры и ланчей было запихнуто в его расписание? Более того, поскольку это был наш третий подряд год с Хэвиленд, она, как всегда, начала распинаться на тему возвращения в школу, которая уже надоела нам, ветеранам, но могла показаться важной новичку. По-моему, с ее стороны это как-то бесчувственно. Я решила, что после урока я подойду и представлюсь.
— Я не сторонница воинственной политики жесткого реагирования, которые в моде у нынешней администрации, — продолжала тем временем Хэвиленд. — Но иногда мне кажется, что наказание у доски — это единственное средство развить в вас чувство ответственности за ваши собственные поступки. Что вы думаете об этом?
Весь класс явно думал о том, как все скучают по тем временам, когда все, что от нас требовалось первого сентября, — было три абзаца на тему «Как я провел лето».
— Я согласен с вами, мисс Хэ, — сказал Скотти. — Вся эта политика жесткого реагирования — дерьмо.
— А почему, Скотт? Я бы хотела, чтобы ты развил тему.
О’кей, — развил тему Скотти. — Потому что отстой это все.
Мэнда, сидевшая за ним, положила руки на плечи своего бойфренда, чтобы поздравить его с глубокой мыслью. Кого-то такой ответ и удовлетворил бы, но с Хэвиленд этот номер не прошел.
— Так почему?
— На меня тут наезжали, когда я перешел в девятый класс, — сказал он. — Теперь я выпускник, капитан, и пришел час расплаты.
Скотти сделал паузу, во время которой вся его значительность рассеялась как дым.
— Политика жесткого реагирования — дерьмо, потому что я не могу и пальцем тронуть этих грязных девятиклашек, когда они начинают зарываться. Не имею право бить их, чтобы научить уму-разуму. Это несправедливо.
Он откинулся на спинку стула и поднял ладони вверх, чтобы Пи Джей и остальные «апостолы» оценили его блестящий вклад в дискуссию. Скотти успешно завершил трансформацию из простого парня в полного кретина. Мэнда быстро поцеловала его в шею. Подумать только, ведь всего полтора года назад я могла стать его подружкой. Нереально.
Хэвиленд несколько секунд стояла без движения, явно подсчитывая в уме, может ли она уйти на покой прямо сейчас, но получить при этом максимально возможную пенсию.