Эта фантазия может завести далеко, как и та, что заставляет нас жениться и заводить много-много детей.
Штаб ЛПКУ располагался в общежитии для старшекурсников. Я трижды трезвонила в интерком, пока мне не соблаговолили ответить.
— Что? — раздался нервный женский голос.
— Эээ… Я на Марш Змей.
— Уверена?
— Гм… да.
Она впустила меня, не говоря ни слова.
Дверь в квартиру 3В была открыта, но я с трудом могла различить, что там внутри, ибо у стен и поперек прохода были навалены транспаранты с надписями протеста. «МЫ ИДЕМ ЗА ТЕХ, КТО НЕ МОЖЕТ ХОДИТЬ», — гласил один. «ПРОГУЛКА НИКОМУ НЕ ВРЕДИТ», — было написано на другом. Эти слоганы были ненамного удачнее тех слабеньких лозунгов, которыми Скотти и Мэнда размахивали на том провальном митинге возле школы. Но как бы то ни было, я новичок, и лучше попридержать свое мнение при себе. Одно было ясно: транспарантов было явно больше, чем тех, кто должен был их нести.
— Эти джинсы фирмы «Gap»? — услышала я неповторимый голос Пола Парлипиано. Не совсем приветствие, но лучше, чем ничего.
Я обернулась, внезапно обнаружив эстетическую привлекательность моей слегка пополневшей задницы.
— Да, именно.
Он раздраженно выдохнул:
— «Gap» — дерьмо.
Он пустился в объяснения, что джинсы этой фирмы продаются в магазинах, которые ущемляют права на работу миллионов подростков.
— Я не знала.
— Невежество — это не оправдание, Джессика, — сказал он.
— Гм, хорошо. Прости.
Затем в течение минуты все было хорошо, Пол представлял мне некоторых членов ЛПКУ: афро-американку в хипповой юбке по имени Кендра, маленького испанского хипстера Хьюго, тощего белокожего мальца с дредами по имени Зак. Для людей, которые так пекутся о правах человека, эти были чересчур заинтересованы мной.
Я подкрепилась глотком колы из бутылочки, которую достала из рюкзака, и пришла в готовность делать, что скажут, как вдруг Пол спросил:
— Ты пьешь кока-колу?
Я тупо взглянула на этикетку.
— Брось кока-колу! — закричали все.
Он опять начал объяснять, что кока-кола — самый коварный промоутер в корпоративном империализме. Я обычно не видела Пола Парлипиано без давящего окружения Пайнвилля. Свобода сделала его очень… самоуверенным, скажу я вам.
— Извини, — ответила я. — Я не знала.
Он нежно положил руку на мое плечо с глубокой жалостью.
— Невежество — это не оправдание, Джессика, — повторил он.
— Почему? — спросила я. — Как я могу знать то, чего не знаю?
Блин. Гениально, Джесс.
Затем Пол разразился длинной педагогической тирадой, смысл которой сводился к тому, что наша генеральная цель — создать прочные связи, стягивающие наше общество, а не усугублять различия, разделяющие нас, что все люди в мире должны жить как единое целое в мировом согласии и т. д. Точно так же говорила мне Хэвиленд, когда сообщила, что мое мнение больше не требуется «Крику чайки».
— Что ты должна на это сказать? — спросил он, закончив речь.
Что я должна на это сказать? ЧТО я должна на ЭТО сказать?
— Ну…
Вот он стоит, Пол Парлипиано, моя любовь на все времена, гей моей мечты, опустив свой нос и глядя на меня, словно я была лишней хромосомой. Он, конечно, был неизмеримо крут сейчас, однако я-то знала, откуда он такой взялся.
— Я думаю, такая точка зрения порождает конформизм.
Темно-карие глаза вылупились на меня из глубин его идеально правильного черепа.
— Что?!
— ЛПКУ вроде бы принимает людей разных рас, вероисповеданий и образа жизни, что хорошо. Но по сути вы просто группа одинаково думающих людей, которые хотят говорить с такими же одинаково думающими, как и вы.
Он просто стоял, выпучив глаза, красивый до невозможности.
— Вы ничего не хотите делать с теми, кто не разделяет вашу политкорректную точку зрения, и отфильтровываете любое противоположное мнение, которое может оказаться сильнее вашего.
Я почувствовала, что на меня смотрят все, однако продолжала:
— Я имею в виду, что вы даже не знаете, против чего конкретно надо протестовать, поэтому протестуете против всего!
В абсолютной леденящей тишине мне показалось, что на кончике моего носа выросла сосулька.
— Такие обвинения затрагивают каждого, кто страдает от мировой несправедливости, — наконец отозвался потрясенный Пол. — Как мы вообще можем измерить степень угнетенности?
— Но вы же в действительности не выдержите, если будете протестовать против всего!
— Ты ошибаешься, — проговорил Пол, вновь обретя холодность.
— Видишь? Точно как я говорила. Я имею право на свое мнение.
— Не имеешь, если твое мнение неправильное.
— Это мое мнение, — фыркнула я. — По определению, оно не может быть неправильным.
— Но оно неверное, — настаивал он.
Как такое могло случиться? Это же Пол Парлипиано, моя первая страсть, гей моей мечты, любовь на все времена…
В этот момент я открыла для себя фундаментальную правду относительно любви на все времена: легче убедить себя, что любишь кого-то, если ты его совсем не знаешь. Теперь я увидела самую суть Пола, по-настоящему узнала его и поняла, что заблуждалась на его счет. Вы думаете, это потому, что он гей? Нет, дело было в другом, я бы даже поняла, если бы он испытывал ко мне отвращение как женщине. А вот с его упертостью я ничего поделать не могла. Мне не нравятся люди, которые указывают мне, что нужно делать.
— Пол, я никогда не думала, что скажу это, но я не думаю, что ты и ЛПКУ мне подходите. Я выхожу из игры.
Его ответ ошарашил меня.
— Ты что — отыгрываешься за мою сестру?
— Тэрин? Почему я должна злиться на нее?
Он поджал губы.
— Ну значит, тебе надо узнать ее получше, — проговорил он, указывая на дверь.
— Отлично.
— Ничего личного, — произнес он манерно. — Может быть, увидимся здесь на следующий год.
— Да, возможно, — сказала я, удивляясь, почему после всего этого Колумбийский университет не потерял для меня своей привлекательности, если местные так реагируют на меня, и наоборот.
— Хотя я должен сказать, что разочаровался в тебе, Джессика.
— Аналогично, Пол, аналогично.
Я попыталась дозвониться на сотовый Бриджит, но она не брала трубку. Все, что я знала, это что она еще в метро — так быстро начался и кончился для меня марш протеста. Я подумала, что мы с ней встретимся в книжном магазине, даже если у меня не было особого желания видеть Хай. Разумеется, когда я подошла к магазину, Хай была повсюду — на огромных постерах и ядовито-розовых принтах обложки ее книги. Я сделала глубокий вдох и вошла.
Я шла, ориентируясь на звук голоса Хай, усиленный микрофоном, пока наконец не увидела ее. Хай окружало около пятидесяти человек — большинство девочки младшего школьного возраста: все они выстроились в очередь, ожидая, пока Хай подпишет им книгу.
Бриджит среди них не было.
Хай выглядела так, словно была родом не из Нью-Джерси или все еще находилась под прикрытием в Пайнвилле. Ее блестящие черные волосы были мелированы сполохами розового (подходящие по цвету к обложке) и подстрижены, как небрежный боб (выглядело так, будто она только что встала с постели, однако в действительности над ее головой изрядно потрудился стилист). На ней был топик в кантри-стиле и кожаная юбка, купленные в магазине секонд-хенд (все это винтажное барахло, как я прочитала в журнале «Вог» через плечо Бриджит, стоит как новое, если вставлена новая молния, или пришиты пуговицы, или еще что-нибудь). Загорелая кожа, щеки — румяные, и она будто только что вернулась из отпуска (или с «каникул», как называют отпуска такие люди. Бали, без сомнения. Или остров, которого и на картах-то нет). Ее белоснежные зубы изумительно контрастировали с сияющими ярко-розовыми губами.
Я терпеливо стояла в отделе научной фантастики, пока Хай не закончила подписывать книги. Когда последняя девочка отошла с автографом, Хай подняла голову и махнула мне рукой. На ее лице играла улыбка, словно она была безумно счастлива меня видеть.
— Привет, — сказала я.
— Привет, девочка, — она перегнулась через стол, чтобы обнять меня. К моей досаде, я позволила ей это сделать. — Я всегда знала, что рано или поздно ты появишься.
— Ну… эээ… да.
Я. Безбожно. Вру.
— Читала книгу-то? — спросила она.
— Ага.
— И?
И.
— И…
И что, Джессика? Что?
— Я ее читала, думая, что возненавижу тебя еще больше, — сказала я. — Но…
— Но? — заинтересованно спросила она, удивленная, что я не собираюсь продолжать этот разговор о ненависти.
— Но я думаю, что должна поблагодарить тебя.
— За что?
— За то, что, несмотря на отвращение и стыд при чтении, я увидела в этой книге себя — такую, какой могла бы стать, если бы не была такой дурой.
— О чем ты?
— Ну, о Джейн Свит, ты же сделала ее похожей на меня, только лучше.
— Лучше?
— Лучше. Круче. Она верит в себя, ее все любят.
Она вытаращила на меня глаза и недоверчиво покачала головой.
— Девочка моя, я всегда видела тебя именно такой.
— Что?
— Я всегда считала, что ты далеко пойдешь, — пояснила она. — Но ты просто этого не знаешь, потому что замкнулась в своем мирке и не получаешь того внимания и уважения, которого заслуживаешь.
— Ты под кайфом, что ли? — спросила я недоверчиво.
— Нет, — она рассмеялась.
— Тогда как ты можешь говорить, что Джейн Свит — это я?
— Могу, — она вытащила пачку сигарет и постучала ими по своей руке. — Потому что это написала я.
Просто нереально, да? Как же сильно мнение окружающих о тебе отличается от твоего собственного мнения! С тех пор как я прочла книгу Хай, я чувствовала себя неуютно, сравнивая себя и мое крутое альтер-эго. И вот Хай сообщает мне, что я и есть это альтер-эго.
Я была готова запротестовать, когда вдруг вспомнила, что произошло за час до нашего разговора. Я отшила свою любовь на все времена, хотя ему я, очевидно, нравилась. Какое мне еще нужно доказательство ее правоты? Хай права. Я и есть мое альтер-эго. Я просто не рассматривала себя в таком качестве. Сильной. Решительной. И вовсе не социальным изгоем.