Когда на следующий день Адранодор и Фемист вошли в здание государственного совета, то стоявшие у дверей стражники внезапно на них набросились и прикончили на месте. Когда весть об их насильственной смерти облетела Сиракузы, тысячи возмущенных людей устремились на городскую агору, угрожая расправиться с убийцами. Момент для архонтов был очень опасный, но власти ловко вышли из создавшегося положения. По их приказу из зала заседания вынесли окровавленные тела Адранодора и Фемиста, положили у входа в здание, после чего к возбужденной толпе обратился один из убийц Гиеронима, а ныне архонт Сопатр. Он вкратце обрисовал положение дел, произнес необходимые заклинания о свободе и демократии, а затем предложил истребить весь род Гиерона. Особенно оратор напирал на то, что именно женщины царской крови убедили своих мужей составить этот заговор. Искусно изменив вектор направления народной ярости, Сопатр достиг сразу двух целей – отвел от государственного совета обвинение в убийстве и чужими руками расправился с неугодными людьми. Народ единодушно постановил уничтожить всех родственников убитого царя.
Первыми жертвами козней Сопатра стали жены Адранодора и Фемиста – дочь Гиерона Дамарата и дочь Гелона Гармония. Тетка и племянница, их убили люди, посланные архонтами. После этого пришел черед другой дочери Гиерона – Гераклии. Трагедия заключалась в том, что она никаким образом не была связана с заговорщиками, а её муж Зоипп в это время находился в Александрии в качестве посла. Но убийц это не остановило, Гераклию схватили в собственном доме и перерезали горло, несмотря на мольбы женщины. После чего столь же цинично расправились и с её молодыми дочерями. Но не успели их тела остыть, как явился гонец и передал слова архонтов: «Не убивать их – передумали и пожалели» (Liv. XXIV, 26). Однако было уже поздно.
Это запоздалое решение резко изменило настроение толпы, уже жалевшей о скором и неправом судилище, послышались крики о том, что надо бы избрать новых членов государственного совета вместо убитых Адранодора и Фемиста. Властям очень не хотелось этого делать, но, опасаясь очередного возмущения, они пошли навстречу требованиям народа.
В назначенный день, когда граждане Сиракуз собрались выбирать архонтов, кто-то неожиданно прокричал имя Гиппократа. Затем прозвучало имя Эпикеда, и толпа восторженно стала их скандировать. Это было настолько неожиданно, что члены городского совета растерялись и не знали, что предпринять. Между тем помимо собственно граждан на площади находилось немало солдат, хорошо знавших братьев. Эти люди и задавали тон. Власти попытались было затянуть дело и перенести выборы, но в итоге были вынуждены уступить и объявить Гиппократа и Эпикида архонтами. Это была большая победа сторонников союза с Карфагеном, но до поры до времени новоизбранные архонты своих намерений не обнаруживали. Прежде чем перейти к открытым действиям против римлян, братья хотели укрепить свои позиции в городе. Осложняло обстановку и то, что курсировавший недалеко от Сиракуз римский флот из 100 боевых кораблей в один прекрасный день бросил якоря у городской гавани. Достаточно было малейшей искры, чтобы произошел мощный взрыв антиримских настроений и разрушил хрупкое равновесие в Сиракузах.
5. Начало противостояния
Пока все эти события происходили на Сицилии, Марцелла одолевали совсем иные заботы. Как следует из текста Тита Ливия (XXIV, 9), в 214 г. до н. э. Марк Клавдий в третий раз был избран консулом. Полководец находился в войсках под Нолой и на выборах не присутствовал, но сенат и народ всё равно оказали ему высокое доверие. Коллегой Марцелла по должности стал Квинт Фабий Кунктатор, и таким образом, на высших государственных постах республики оказались люди, успешнее всех воевавшие против Ганнибала. Плутарх сделал сравнительную характеристику дуэту знаменитых римских военачальников: «Среди полководцев самыми знаменитыми были Фабий Максим и Клавдий Марцелл, которые стяжали почти одинаковую славу, хотя и держались взглядов чуть ли не противоположных. Марцелл, как об этом говорится в его жизнеописании, отличался неукротимою предприимчивостью и гордостью, был могучий боец, по самой природе своей один из тех, кого Гомер называет «бранелюбивыми» и «доблестными»; дерзкому и неустрашимому Ганнибалу он противопоставил собственную дерзость и с первых же стычек повел дела отважно, без оглядки. Между тем Фабий, верный своим прежним расчетам, надеялся, что Ганнибал, без всяких битв и столкновений, сам нанесет себе непоправимый урон и окончательно истощит в войне свои силы – подобно борцу, который от чрезмерного напряжения очень быстро изнемогает. Поэтому, как сообщает Посидоний, римляне прозвали его “щитом”, а Марцелла “мечом”; по словам того же Посидония, твердость и осторожность Фабия, соединившись с рвением Марцелла, оказались спасительными для Рима. И верно, Марцелл был для Ганнибала словно бурный поток, и встречи с ним не раз приводили карфагенянина в трепет, сеяли смятение в его войске, меж тем как Фабий изнурял и подтачивал его незаметно, будто река, которая непрерывно бьет в берег, бесшумно и понемногу его подмывая, и в конце концов, Ганнибал, утомленный боями с Марцеллом и страшившийся Фабия, который от боев воздерживался, оказался в весьма затруднительном положении. Ведь почти все время его противниками оказывались эти двое, которых сограждане выбирали то преторами, то проконсулами, то консулами: каждый из них был консулом пять раз» (Fab. Max. 19).
В аналогичном ключе высказывается и Тит Ливий: «на пятом году Второй Пунической войны [214 г.] вступившие в должность консулы – Квинт Фабий Максим в четвертый, а Марк Клавдий Марцелл в третий раз – особенно занимали внимание граждан; давно уже такие люди не были одновременно консулами» (XXIV, 9). При этом писатель считает необходимым сделать оговорку относительно того, как было встречено назначение Кунктатора консулом в четвертый раз: «Военное время требовало своего, положение страны было угрожающим, и никому не приходило в голову искать подвоха или подозревать консула во властолюбии» (XXIV, 9). Но даже если кто-то и хотел в чем-то обвинить Фабия, то это было бы пустым сотрясением воздуха. Закон о выборах консулов, принятый после смерти Гая Фламиния, продолжал действовать.
Как историк, Тит Ливий хорош тем, что, используя документы государственных архивов, может по годам назвать количество римских легионов, задействованных на различных фронтах Второй Пунической войны. На 214 г. до н. э. писатель приводит следующие цифры: «Решено было выставить восемнадцать легионов: консулам – каждому по два; в Галлии, Сардинии и Сицилии разместить по два легиона; двумя командует в Апулии претор Квинт Фабий; двумя добровольческими под Луцерией – Тиберий Гракх; по легиону оставить проконсулу Гаю Теренцию в Пиценской области и Марку Валерию – при флоте под Брундизием и два – для охраны города. Чтобы получить такое число, следовало набрать шесть новых легионов. Консулам велено было прежде всего набрать их и построить флот, дабы вместе с кораблями, стоявшими у берегов Калабрии, получить флот в сто пятьдесят военных кораблей» (XXIV, 11). Обратим внимание, что историк не учитывает количество легионов, действовавших в Испании.
Тревожные вести приходили и из Сицилии, где юный царь Гиероним разорвал договор с Римом и заключил союз с Карфагеном. Как уже отмечалось, Тит Отацилий Красс, родственник Марцелла, был назначен командующим флотом, но проблема заключалась в том, что на боевые корабли не хватало подготовленных экипажей. И здесь римские граждане вновь проявили свои лучшие качества, которые столь выгодно отличали их от граждан Карфагена. По предписанию консулов, сенаторы издали указ, где было прописано о том, что если кто из граждан или его отец в 220 г. до н. э. имел имущество на сумму от 50 000 до 100 000 ассов, то он выставляет одного моряка и выплачивает ему жалованье за шесть месяцев. Если имущество гражданина оценивается от 100 000 до 300 000 ассов, то он снаряжает трех моряков и дает им годовое жалованье, если от 300 000 до 1 000 000, то в поход снаряжается пять моряков. Больше всего досталось сенаторам – каждый из них должен был отправить во флот по восемь моряков. Мало того, римляне снабдили экипажи кораблей месячным запасом продовольствия, и как констатировал Тит Ливий, «впервые римский флот был снаряжен на частные средства» (XXIV, 11). Римскому патриотизму и вере в конечную победу можно только позавидовать.
В это время дороги войны вновь привели Марцелла в Нолу. Ганнибал решил было овладеть Тарентом, но вместо этого внезапно повернул к Путеолам и провел три дня в бесцельных попытках овладеть городом. Шеститысячный римский гарнизон отразил все атаки, после чего карфагенская армия сняла осаду и стала разорять земли вокруг Неаполя. В это время и пришли к Ганнибалу в очередной раз представители Нолы. В городе вновь обострились противоречия между аристократами и простыми гражданами, решившими передать Нолу пунийцам. Но полководец отнесся к этому предложению скептически, поскольку уже дважды пытался завладеть этим городом, и оба раза безрезультатно. Посланцы продолжали настаивать, в конце концов, убедив полководца принять их предложение. Карфагенская армия выступила в поход на Нолу, однако время было потеряно.
В источниках нет информации о том, каким образом Марцелл обо всём этом узнал, Тит Ливий просто сообщает, что его позвали в город местные аристократы. Переправившись через Вултурн, консул вступил в Нолу, приведя с собой 6000 легионеров и 500 всадников. Не так уж и много, но вполне достаточно, чтобы удержать городские укрепления. Однако Гай Клавдий горел желанием помериться с Ганнибалом силами в чистом поле и поэтому призвал на помощь легионы под командованием пропретора Помпония. И пока карфагенская армия пылила по дорогам Италии, консул, как ему казалось, разработал хитроумный план по разгрому врага. Марцелл вызвал легата Гая Клавдия Нерона и приказал ему возглавить отряд отборной кавалерии. Легат должен был покинуть Нолу через ворота, противоположные тем, у которых появится Ганнибал, обойти город и в разгар сражения ударить в тыл карфагенской армии. Вскоре конница под командованием Нерона ушла из Нолы, а Марцелл стал готовить легионы к битве.