африканское отродье» (Liv. XXV, 40), Ганнон просто тешил своё больное самолюбие, поскольку не мог превзойти Муттина ни талантом, ни славой. Пуниец снова сгорал от зависти, взирая на подвиги лихого кавалериста, и терпеливо выжидал момент, чтобы проявить себя во всей красе. И когда Муттин отправился в Гераклею, Ганнон решил, что пришел его час.
Карфагенянин бросился к Эпикиду и стал убеждать его перейти Гимеру и вступить в сражение с Марцеллом. А поскольку придумать внятного объяснения своему глупому плану не смог, то прибегнул к аргументу, который был старым как мир. Если они сейчас разобьют римлян, то героями дня будут Ганнон и Эпикид, если же будет одержана совместная победа над Марцеллом, то вся слава достанется ливофиникийцу. Однако Эпикид не поддавался на провокации и упорно отказывался выходить на битву с квиритами. Он отдавал себе отчет в том, к каким катастрофическим последствиям это может привести. Но Ганнон продолжал давить на коллегу и в итоге добился своего. То ли слова нашел нужные, то ли Муттин задержался в Гераклее дольше, чем рассчитывал, и карфагенянин этой задержкой воспользовался. Но как бы там ни было, Ганнон и Эпикид стали переводить войска через Гимеру.
Марцелл оказался в трудном положении. С одной стороны, неудача в последнем сражении требовала соблюдать осторожность, а с другой стороны, полководец горел желанием восстановить свою пошатнувшуюся репутацию военачальника. Он полагал, «что недостойно его, побеждавшего на суше и на море, сумевшего отбросить от Нолы гордого победой под Каннами Ганнибала, теперь отступить перед врагом» (Liv. XXV, 41). Как и Ганнона, Марка Клавдия одолевали личные амбиции. Как следствие, легионы стали строиться в боевые порядки.
Марцелл готовил войско к битве, когда ему доложили, что из вражеского лагеря прибыло десять нумидийских всадников и спрашивают консула. Полководец удивился, но от встречи не стал отказываться. И как оказалось не зря. Нумидийцы поведали командующему о том, что в их рядах произошел мятеж, после чего три сотни кавалеристов ушли в Гераклею, а следом за ними отправился и Муттин. Приведет он их обратно или нет, знают одни только боги, но их товарищи, которые в данный момент остались в лагере, воевать не хотят. И всё потому, что карфагенянин Ганнон пренебрег советами Муттина и хочет вступить в битву с римлянами. А без их командира нумидийцы в бой не пойдут, они не доверяют Ганнону и Эпикиду, которые приведут армию к гибели. Поэтому пусть римляне атакуют, нумидийская кавалерия в битве участия принимать не станет, хотя и будет присутствовать на поле боя. Сказав всё это, посланцы удалились, оставив Марцелла пребывать в глубоком раздумье.
Марк Клавдий знал, что нумидийцам ничего не стоит его обмануть, поскольку этот народ ради денег и собственной выгоды может предать кого угодно. Тем не менее предложение было очень заманчивым, и полководец решил рискнуть. Но первое, что сделал Марцелл, это распространил среди воинов слух о том, что в предстоящей битве нумидийская конница сражаться не будет. Он знал, насколько его легионеры боятся этих неуловимых всадников, и поэтому решил таким способом перед битвой поднять их боевой дух. Римляне эту весть встретили одобрительными криками и принялись с восторгом колотить по щитам мечами и копьями. Грохот железа прокатился по равнине и достиг армии Ганнона и Эпикида. Их войска уже переправилась через Гимеру и закончили построение к бою.
Военачальники уже и сами были не рады, что всё это затеяли, поскольку до них дошли слухи о том, что среди нумидийцев опять начались какие-то волнения. Но выбора не оставалось. Прикрыв фланги кавалерией, Ганнон и Эпикид повели войска в атаку, а навстречу им, мерно печатая шаг, пошли римские легионы. Когда оба войска сблизились, гастаты метнули во врагов пилумы, выхватили из ножен мечи и бросились вперед. Навстречу им устремились греки и карфагеняне, армии столкнулись, и началась рукопашная. Через некоторое время Марцелл приказал вывести из сражения гастатов и ввести в бой принципов. Принципы забросали неприятельские ряды копьями, после чего врубились в боевые порядки эллинов и пунийцев, заставив противника попятиться. В этот момент в битву вступили боевые слоны, и римское наступление остановилось. Наступил решающий момент, и Ганнон приказал нумидийской коннице ударить по вражеским флангам. Но всадники продолжали спокойно стоять на своих местах и только весело скалились, слушая заунывные призывы карфагенского полководца. И пока Ганнон срывал голос перед нумидийцами, римляне в центре опрокинули карфагенскую и греческую пехоту. Увидев, что пехотинцы побежали к Гимере, нумидийские всадники поспешно покинули поле боя и разъехались по соседним городам. Разгром был сокрушительный, Ганнон и Эпикид потеряли несколько тысяч воинов и восемь слонов: «Это было последнее сражение, данное Марцеллом в Сицилии. Он победителем вернулся в Сиракузы» (Liv. XXV, 41).
Марк Клавдий Марцелл выполнил волю сената и народа Рима, взял Сиракузы и разгромил главные силы карфагенян и их союзников на Сицилии. Луций Анней Флор дал очень точную и емкую характеристику действиям римского полководца в этой кампании: «Сицилия была вручена Марцеллу и сопротивлялась недолго: весь остров одолели в одном городе. Колоссальная, еще никому не уступавшая столица Сиракузы в конце концов сдалась, хотя и оборонялась гением Архимеда. Не помогли ей устоять ни три линии стен, ни столько же крепостей, ни отделанная мрамором гавань, ни прославленный источник Аретузы, однако красота спасла побежденный город [от уничтожения]» (I, XXII, 33–34).
8. После победы
Когда в марте 211 г. до н. э. новые консулы вступили в должность, началось распределение провинций. Особое внимание сенаторы уделили Сицилии, и поскольку на острове продолжала бушевать война, было решено оставить там Марцелла в ранге проконсула. «Отцы отечества» исходили из того, что Марк Клавдий действовал вполне успешно, хорошо знал театр военных действий, а потому не видели смысла что-либо менять в данной ситуации. Но новых войск Марцеллу не дали, порекомендовав брать пополнение из легионов Публия Корнелия Лентула. Наместником провинции Сицилия был назначен претор Гай Сульпиций. Сульпицию было приказано пополнить свои войска легионерами, сосланными на Сицилию после прошлогоднего сокрушительного поражения Фульвия Флакка в Апулии. Случилось так, что Флакк пошел на поводу у своих воинов и опрометчиво вступил в сражение с армией Ганнибала. Итог авантюры был печальный – из 18 000 легионеров в живых осталось только 2000, которых и сослали на Сицилию. Где они и встретились с товарищами по несчастью, принимавшими участие в битве при Каннах: «И тем, и другим, к вящему их позору запрещено было зимовать по городам и разбивать зимний лагерь ближе чем в десяти милях от какого бы то ни было города» (Liv. XXVI, 1).
Но ничего выдающегося Марцелл в Сицилии больше не совершил и вскоре отправился в Рим, вместо него командование легионами принял претор Марк Корнелий Цетег. Марк Клавдий сделал в сенате подробный доклад о положении дел на острове, а затем попросил разрешения вступить в Рим во главе триумфального шествия. И здесь перед сенаторами встал принципиальный вопрос – удостаивать триумфа завоевателя Сиракуз или нет? Плутарх пишет, что против предоставления триумфа выступили враги Марцелла, апеллируя тем, что война на Сицилии ещё не закончена (Marcell, 22). И определенный резон в их словах был, поскольку в Акраганте по-прежнему находился карфагенский гарнизон, а Муттин вновь собрал под своё знамя нумидийцев. Боевые действия продолжались, и поэтому слова Марцелла о том, что «с провинцией все улажено и устроено» (Liv. XXVI, 21), звучали лукаво. Но был ещё один тонкий момент – легионы Марка Клавдия остались на Сицилии под командованием другого военачальника и не могли принять участие в торжественном шествии! Кто будет сопровождать Марцелла во время триумфального прохождения по улицам города? А ведь, по мнению некоторых сенаторов, именно легионеры были свидетелями того, заслужен триумф или нет.
Несколько иную версию развития событий излагает Валерий Максим. В «Законах о триумфах» он пишет следующее: «И в самом деле, закон, о котором я говорю, так тщательно соблюдался, что триумфа не были удостоены ни Публий Сципион, возвративший Испанию, ни Марк Марцелл, захвативший Сиракузы, потому что они были посланы вести военные действия без каких-либо полномочий магистратов. Надо, конечно, одобрить охотников за славой, которые заслужили всяческую похвалу в виде лавровых ветвей, сорванных их проворными руками на безлюдных горах, или носов пиратских кораблей: Испания была вырвана из Карфагенской державы, от нее же были отрезаны Сиракузы, главный город Сицилии, но и они не могли стать основанием для триумфальных колесниц. И о каких людях идет речь! Сципион и Марцелл – их имена сами по себе бесконечный триумф. Но хотя сенат охотно короновал бы их, более суровые защитники правды и доблести, несущие на своих плечах благо нашей отчизны, сочли, что лавры следует сохранить для более законного деяния» (II, 8. 5). Но как бы там ни было, сенат принял компромиссное решение и удостоил Марцелла овации: «Справляющий овацию не едет на запряженной четверкою колеснице, не увенчивается лавровым венком, вокруг него не гремят трубы; он идет пешком, обутый в сандалии, в сопровождении целой толпы флейтистов, и голова его увенчана миртом – зрелище скорее мирное и приятное, чем внушающее страх» (Marcell, 22). Впрочем, без триумфа Марк Клавдий всё же не остался и в соответствии с римскими традициями справил его на Альбанской горе собственной властью и за свой счет. После чего вступил в Рим с «овацией». Тит Ливий оставил яркое описание этой торжественной процессии: «перед ним несли изображение взятых им Сиракуз, катапульты, баллисты и разное оружие; драгоценности, накопившиеся за годы долгого мира и царственного изобилия: множество серебряных и бронзовых изделий, прочую дорогую утварь и одежду и много знаменитых статуй, которыми Сиракузы были украшены как немногие из греческих городов. В знак победы над карфагенянами вели восемь слонов, и еще одно замечательное зрелище – в золотых венцах шествовали сиракузянин Сосис и Мерик, испанец: один ночью ввел римлян в Сиракузы, другой предал Остров с находившимся там гарнизоном