ди тебя, не только ради государства, – я предпочел бы, чтобы разбитому врагу не было дороги в Италию. Позволь нам все, что удалось тебе сделать на благо римского государства, приписать твоим замыслам, а все неудачи объяснить превратностями военного счастья» (XXVIII, 42). Жестко, но справедливо. И что примечательно, в ответной речи Публий ответил Фабию Максиму по всем пунктам, кроме одного – порыва армии Гздрубала в Италию. Полководец понял, что сенаторы очень хорошо помнят о допущенной им стратегической ошибке, и предпочел обойти эту скользкую тему.
Даже такой апологет Римской республики, как Теодор Моммзен, весьма критически отнесся к итогам битвы при Бекуле: «Намерение Сципиона соединить с возложенной на него оборонительной войной и наступательную оказалось необдуманным и неблагоразумным; главную задачу испанской армии с успехом выполняли с несравненно меньшими средствами не только отец и дядя Сципиона, но даже Гай Марций и Гай Нерон; но победоносный полководец, стоявший во главе сильной армии, в своей самонадеянности не удовольствовался такой задачей и сделался главным виновником крайне опасного положения, в которое попал Рим летом 547 г., когда наконец осуществилось намерение Ганнибала напасть на римлян с двух сторон. Но боги прикрыли лаврами ошибки своего любимца. Италия удачно спаслась от опасности; римляне удовольствовались бюллетнями о сомнительной победе при Бекуле, а когда стали поступать известия о новых победах в Испании, они позабыли о том, что им пришлось иметь дело в Италии с самым даровитым из карфагенских полководцев и с самыми отборными войсками испано-финикийской армии»[75]. Если уж САМ Моммзен такое говорит!
Подведем итоги. После битвы при Бекуле Сципион совершил грубейшую стратегическую ошибку, позволив Гасдрубалу Баркиду начать поход в Италию. Для Публия Бекула могла стать тем, чем в итоге для Ганнибала стали Канны – началом грядущего поражения. Но Фортуна всегда благоволила к Сципиону, не оставила она своего любимца и на этот раз, поскольку другие люди исправили допущенную им ошибку.
7. Итальянский поход Гасдрубала
Гасдрубал Баркид встретился с братом и Гасдрубалом, сыном Гискона. Решение, которое предстояло принять карфагенским военачальникам, было воистину судьбоносным – как организовать вторжение в Италию и при этом сохранить позиции карфагенян в Испании. Мнения высказывались самые разные. Гасдрубал, сын Гискона, поведал о том, что карфагеняне могут рассчитывать только на верность испанцев, проживающих на западе Иберийского полуострова. Воинственные племена, живущие на побережье океана и в районе города Гадеса[76], были готовы сражаться с римскими захватчиками. Командующий только что прибыл из Лузитании и поэтому очень хорошо знал то, о чем говорил.
Братья Баркиды были согласны с Гасдрубалом. Сципиону удалось заключить союз со многими иберийскими вождями, и ситуация складывается так, что переход испанцев на сторону римлян будет продолжаться. Поэтому будет правильно, если Гасдрубал, сын Гамилькара, пополнит свою поредевшую от частых дезертирств армию испанскими воинами и выступит в поход на Италию. Уведя испанских солдат из родных мест, он тем самым гарантирует себе их верность. По пути в ряды карфагенской армии вольются кельты, и в этом случае силы, которые Гасдрубал приведет в Италию, будут весьма значительными. И тогда для римлян наступят страшные времена. Ганнибал выступит навстречу брату, карфагенские армии объединятся, и поход на Рим станет реальностью.
Обратной стороной медали было то, что уход армии Гасдрубала Баркида значительно ослаблял позиции карфагенян на Иберийском полуострове. Но военачальники решили и эту проблему. Магон передавал свои войска под командование Гасдрубала, сына Гискона, а сам с большой суммой денег отправлялся на Балеарские острова и вербовал наемников. Масинисса должен был увеличить свой отряд до трех тысяч всадников. Таким образом, количество карфагенских армий в Иберии сокращалась до двух, но по численности они равнялись предыдущим трем. Пока Магон собирает новую армию, Гасдрубал, сын Гискона, отступит обратно в Лузитанию и будет избегать сражений с римлянами. Масинисса же станет совершать набеги на вражеские земли и оказывать поддержку союзникам.
Закончив совещание, военачальники отправились к своим войскам. На следующий день армия Гасдрубала Баркида выступила к Пиренейским горам. Начался второй поход карфагенян в Италию, имевший судьбоносные последствия как для Рима, так и для Картхадашта.
Весть о том, что Гасдрубал, сын Гамилькара, выступил в поход на Италию, поразила римлян, словно удар грома. Армия Ганнибала продолжала свирепствовать на юге Италии, а с севера уже подкрадывался новый враг. И перед сенаторами встали два извечных вопроса – кто виноват и что делать? Впрочем, в отличие от второго вопроса, на первый было очень легко ответить.
Виноват в случившемся был только один человек – Публий Корнелий Сципион, командующий испанскими легионами. В сенате уже знали о том, что случилось при Бекуле и как повел себя командующий после битвы. Бодрые рапорты Сципиона не отвечали реальному положению дел, а командующий испанскими легионами, вместо того чтобы перехватить Гасдрубала, занялся какими-то невнятными переговорами с вождями иберийских племен (XXVII, 20). Перевалы в Пиренеях прикрывал небольшой римский отряд, и в том, что он не сдержит натиск карфагенской армии, никто в сенате не сомневался. «Отцам отечества» предстояло решить, как поступить в такой критической ситуации, которая усугубилась гибелью двух консулов – Марка Клавдия Марцелла и Тита Квинкция Криспина.
Первое, что решили сделать сенаторы, так это подобрать достойные кандидатуры на консульские должности в будущем году. И первым, кого назвали государственные мужи, был Гай Клавдий Нерон. После того как Гай Клавдий покинул Испанию и вплоть до того момента, как его имя прозвучало в сенате, информация о нем в письменных источниках практически отсутствует. Только Тит Ливий упоминает о том, что в битве при Канузии Нерон командовал одним из флангов армии Марцелла (XXVII, 14). Поэтому будет вполне логичным предположить, что, вернувшись в Италию из Иберии, Нерон вновь стал служить под началом Марка Клавдия. Мы помним, что до того, как его назначили командующим испанскими легионами, Гай Клавдий был легатом у Марцелла, и поэтому в новом назначении не было ничего необычного. Военачальники очень хорошо знали друг друга.
Но коллегу Нерона по должности долго не могли выбрать, поскольку сенаторы исходили из личных качеств Гая Клавдия. Кто-то заявил, что «он человек превосходный, но более пылок и скор, чем требуется в такое время и против такого врага, как Ганнибал: рядом с таким консулом должен стоять и его сдерживать разумный и осмотрительный человек» (Liv. XXVII, 34). Стали искать разумного и осмотрительного человека. Проблема была в том, что консулом не мог стать ни Квинт Фабий Максим Кунктатор, ни Марк Валерий Левин, поскольку один из консулов должен быть плебейского рода. Вспомнили было про Тита Манлия, но он был личностью непредсказуемой, один раз уже демонстративно отказался от консульской должности и вполне мог отказаться вторично. Мы не знаем, кто был тот умник, что вспомнил о Марке Ливии, но когда это имя прозвучало, «отцы отечества» чрезвычайно обрадовались. Кроме самого кандидата, который скромно сидел на своем месте и не выражал никаких восторгов по поводу грядущего назначения.
Я полагаю, что рассказы античных авторов о пресловутой «мудрости» сената являются, мягко говоря, преувеличением. Потому что не иначе как глупостью действия сенаторов в данный момент назвать трудно. Ибо вряд ли можно было найти в Риме двух людей, которые бы столь сильно ненавидели друг друга, как Нерон и Ливий. Последний открыто говорил, что именно благодаря лжесвидетельству Гая Клавдия был несправедливо осужден и провел в добровольном изгнании почти восемь лет. Чем и о чем думали сенаторы, когда выдвигали эту парочку на должности консулов, непонятно. Ведь на войне бывает всякое, и не исключено, что личная неприязнь между двумя командующими могла оказать роковое влияние на ход военных действий. История знает немало подобных примеров. Но «отцов отечества» такие мелочи не интересовали, и они единодушно одобрили кандидатуру Марка Ливия.
Однако будущий консул ничего не забыл. Он помнил, как сразу же после победоносного завершения Иллирийской кампании в 218 г. до н. э. предстал перед неправедным судом сограждан. Жестоко обидевшись на неблагодарных соотечественников и разочаровавшись в справедливом отношении к людям, храбро сражавшимся за свою страну, Ливий удалился в деревню. Многие годы он жил в уединении, не появлялся в Риме и вообще старался поменьше общаться с окружающими. Бывший консул отпустил длинные волосы, отрастил бороду, ходил в рваной одежде и всем своим видом демонстрировал, до чего его довело несправедливое отношение сограждан. Марк Ливий обладал сильным характером и железной волей, и не исключено, что он так и прожил бы в добровольном изгнании до конца своих дней. Его не волновало ни нашествие Ганнибала, ни критическое положение, в котором оказалось государство, ни гибель десятков тысяч римских граждан на поле боя. Боги разгневались на Рим, и Ливий полагал, что несчастья, обрушившееся на квиритов, вполне ими заслужены. Ибо не может быть счастья и благополучия там, где попираются правда и справедливость. В довершение всех бед тесть Марка, знатный гражданин Капуи Пакувий Калавий (Liv. XXIII, 2), при поддержке многочисленных сторонников сдал город Ганнибалу. Однако в 211 г. до н. э. Капуя капитулировала перед римлянами. Но Ливий всё равно старался не вспоминать о Риме и думал, что в городе о нем тоже забыли.
Когда в 210 г. до н. э. к изгнаннику прибыли посланцы от консулов Марка Клавдия Марцелла и Марка Валерия Левина и потребовали, чтобы он вернулся в Рим, Ливий немало удивился. Опальный полководец стоял перед послами в дырявой одежде, с растрепанными длинными волосами, почесывал взлохмаченную бороду и думал, как ему поступить. Марк не хотел ехать в Рим, но и проигнорировать приказ консулов не мог. Махнув на всё рукой, он отправился в столицу в том виде, в каком принимал посланцев Марцелла и Левина – оборванный, небритый и нестриженый. Оказавшись в городе, Ливий отказался приводить себя в порядок, и дело дошло до цензоров, которые заставили упрямца подстричься, сбрить бороду и одеться в нормальную одежду. После чего ему велели прийти на заседание сената и принимать участие в жизни государства.