для покупки коней всадникам было дано из казны по десять тысяч ассов» (Liv. I, 43). Но коня могли отобрать за какой-либо вопиющий проступок. Так произошло после битвы при Каннах, когда были осуждены квестор Марк Цецилий Метелл и группа его единомышленников за то, что после разгрома римской армии решили покинуть Италию. Вместе с ними наказали и воинов, вернувшихся из карфагенского плена: «У тех и других были отобраны казенные кони (у кого они были), а сами они исключены из триб и зачислены в эрарии»[80] (Liv. XXIV, 18). Проще говоря, если у всадника забирали коня, то это считалось величайшим позором.
На этой почве разразился скандал между цензорами Гаем Клавдием и Марком Ливием, когда они начали перепись всадников и оценку их имущества: «Оказалось, что у обоих цензоров лошади от государства. Когда дошли до трибы Поллии, к которой был приписан цензор Марк Ливий, глашатай смешался и замолчал. «Называй Марка Ливия!» – крикнул Нерон, то ли не забывший старой вражды, то ли в припадке неуместной строгости. Марку Ливию, как осужденному народом, велено было продать лошадь. Точно так же Марк Ливий, когда дошли до Арниенской трибы и до имени его коллеги, велел тому продать лошадь и привел два основания своему приказу: во-первых, тот лжесвидетельствовал против него; а во-вторых, примирился с ним притворно. Столь же безобразная перебранка, одинаково ронявшая достоинство обоих, пришлась на конец их цензуры. Гай Клавдий, поклявшись, что он действует согласно законам, отправился в государственное казначейство; в список оставленных им в эрариях он вставил имя своего коллеги. Затем в казначейство пришел и Марк Ливий и, за исключением Мециевой трибы, которая его не осудила, а по осуждении не выбирала его ни в консулы, ни в цензоры, оставил в эрариях весь римский народ – тридцать четыре трибы, – ибо они, по его словам, невинного осудили, а осужденного избрали в консулы и в цензоры и не могут отрицать, что провинились – либо один раз при вынесении приговора, либо дважды при выборах. Среди граждан из этих тридцати четырех триб в эрариях окажется и Гай Клавдий, и найдись только в прошлом пример человека, оставленного в эрариях дважды, он, Марк Ливий, и еще раз отметил бы этим клеймом Гая Клавдия, особо включив его имя в список. Постыдно такое состязание цензоров в стараниях позорить друг друга, но порицание народа за непостоянство приличествует цензору и достойно суровости тех времен» (Liv. XXIX, 37). И это были те самые люди, которые плечом к плечу сражались против Гасдрубала при Метавре!
О том, что Салинатор действительно старался по мере возможности навредить осудившим его согражданам, свидетельствует и Светоний: «Салинатор в бытность свою цензором заклеймил за легкомыслие все римские трибы, потому что они, обвинив и осудив его после первого его консульства, тем не менее вновь избрали его и консулом и цензором» (Tib. 3). Эти склоки возмутили народ. Тит Ливий пишет о том, что простые граждане невзлюбили цензоров, а народный трибун Гней Бебий, недовольный их деятельностью, вызвал Нерона и Салинатора на суд. Но сенаторы воспротивились этому решению, поскольку резонно опасались, что в дальнейшем цензоры могут оказаться в зависимости от народного волеизъявления (Liv. XXIX, 37). Вне всякого сомнения, цензорство Гая Клавдия и Марка Ливия запомнилось римлянам надолго.
В следующий раз мы встречаем Нерона при исполнении дипломатической миссии. Вместе с Публием Семпронием Тудитаном и Марком Эмилием Лепидом он отправился в Александрию к царю Птолемею V Эпифану (XXXI, 2). Согласно официальной версии, послы должны были сообщить царю о победе над Карфагеном и поблагодарить за верность союзу с Римом. В действительности, дипломаты должны были обсудить с царскими советниками (Птолемей был ещё мал) вопрос о грядущей войне между Римом и Македонией, поскольку квиритам по-прежнему была необходима поддержка Египта. Юстин излагает ситуацию несколько иначе. Согласно его версии, послы были отправлены к македонскому базилевсу Филиппу V и правителю державы Селевкидов Антиоху III Великому, чтобы предостеречь их от покушений на территориальную целостность Египта. Что же касается Марка Эмилия Лепида, то он должен был в качестве опекуна управлять государством при малолетнем Птолемее (Justin. XXX, 3). По мнению Полибия, послы должны были встретиться с Филиппом V, Антиохом III и Птолемеем V. Их конечной целью было примирение государства Птолемеев и державы Селевкидов (Polyb. XVI, 27).
Как следует из текста «Всеобщей истории» Полибия, посольство задержалось в Балканской Греции и на Родосе. Связано это было с тем, что вот-вот могла начаться новая война с Македонией и римские уполномоченные усиленно искали в Элладе союзников. Находясь в Афинах, послы узнали о том, что македонский военачальник Никанор совершил набег на Аттику, и решили вмешаться в ход событий. Они пригласили Никанора на переговоры и попросили его передать Филиппу требования сената. Смысл ультиматума был в том, «чтобы царь не воевал ни с одним из эллинских народов, а за обиды, нанесенные Атталу, дал бы ответ перед судом правым; если царь согласен на это, то может жить в мире с римлянами, если не согласен, то последует война» (Polyb. XVI, 27). Зная Филиппа, его ответ можно было предсказать заранее. Полибий четко обозначает маршрут римского посольства в Греции – посещение Фойники и Афамании[81], Навпакта и Эгий. И везде дипломаты выступали с пламенными речами, агитируя эллинов за войну против Македонии.
Однако встреча послов с царем Филиппом всё же состоялась. Весть о том, что македонская армия осадила Абидос[82], застала римскую делегацию на Родосе. По большому счету, это было не их дело, но послы решили выразить «озабоченность» положением дел в Анатолии и под этим предлогом попытаться остановить македонскую экспансию в регионе. А заодно выполнить волю сената и провести переговоры с царем Филиппом. Представляется вполне логичным, что на встречу с базилевсом должен был отправиться победитель при Метавре, но богатый жизненный опыт Нерона и Тудитана подсказывал им, что этого делать не стоит. Дело в том, что для Филиппа V не существовало никаких авторитетов, и царю было абсолютного всё равно, кто стоит перед ним. Поэтому было решено, что в царскую ставку отправится Марк Эмилий Лепид, как самый молодой из членов представительной делегации. Пусть набирается ума-разума, а если случится какая конфликтная ситуация, то с него по молодости и спросу никакого. Зато старшие товарищи сохранят лицо.
Гай Клавдий и Публий Семпроний в своих предчувствиях не ошиблись, поскольку из этой встречи ничего хорошего не получилось. Лепид говорил с Филиппом дерзко и нагло, но базилевс быстро пресек его пустословие. И сохранил жизнь Лепиду по трем причинам: «во-первых, за юность его и неопытность, во-вторых, за то, что он, как и было на самом деле, красивейший из современников, в-третьих, за то, что он римлянин» (Polyb. XVI, 34). А на прощание царь сказал послу такие слова: «Я желаю прежде всего, чтобы вы помнили о договоре и жили со мной в мире. Если же вздумаете испытывать мое терпение и попытаетесь пойти на меня войною, я сумею дать вам урок, и вы на поле брани убедитесь, что мощь македонского царства и слава его ни в чем не уступают римским» (XXXI, 18). После чего молодого человека отпустили на все четыре стороны. Получается, что Нерон и Тудитан проявили благоразумие, отправив на переговоры не обладающего дипломатическим опытом коллегу, поскольку благодаря скандалу выяснили намерения македонского царя. Филипп V отказался признавать за квиритами право вмешиваться в дела Малой Азии в качестве третейского арбитра, и Абидос македонцы взяли, несмотря на «озабоченность» римского посольства. Что в итоге и привело к большой войне между Римом и Македонией.
Больше никакой информации о Гае Клавдии Нероне в трудах античных авторов нет. Мы даже не знаем, когда этот выдающийся человек умер. Плутарх не посвятил ему биографии, римские писатели редко упоминали в своих книгах. В наши дни из римских полководцев времен Второй Пунической войны на слуху имена Фабия Максима Кунктатора, Марка Клавдия Марцелла и Сципиона Африканского. Про Нерона забыли, а его великая победа при Метавре, имевшая решающее значение для победоносного окончания римлянами второй войны с Карфагеном, оказалась в тени битвы при Заме.
В 206 г. до н. э. Публий Сципион в битве при Илипе разгромил войска Магона и Гасдрубала, сына Гискона, после чего владычеству карфагенян на Иберийском полуострове пришел конец. Приведя к покорности испанские племена, Публий вернулся в Рим и был избран консулом на следующий год. Вскоре легионы Сципиона высадились в Африке и нанесли ряд поражений карфагенянам. В битве на Великих Равнинах весной 203 г. до н. э. Публий Корнелий уничтожил объединенную армию нумидийского царя Сифакса и Гасдрубала, сына Гискона. Царем Нумидии стал союзник римлян Масинисса. Карфагенское правительство было вынуждено отозвать из Италии Ганнибала, и осенью 202 г. до н. э. два лучших полководца эпохи встретились на равнине у города Зама. Ганнибал был разбит. По условиям мирного договора, Карфаген в течение пятидесяти лет выплачивал Риму колоссальную контрибуцию в 10 000 талантов серебра, лишился всех заморских владений и обязался вернуть Масиниссе земли его предков. Какие именно это были территории, в договоре не указывалось, что развязывало нумидийскому царю руки в отношениях с соседями. На корню рубилась военная мощь державы – карфагеняне должны были выдать все боевые корабли, за исключением десяти, всех слонов и не начинать войны без разрешения римского народа. Особенно убийственным был последний пункт, отдающий Карфаген на растерзание Масиниссе. Также карфагеняне возвращали римлянам всех пленных, перебежчиков и беглых рабов (Liv. XXX, 37, Polyb. XXX, 37).
Сципион приказал вывести в открытое море карфагенский флот и поджечь. Огромное пламя охватило несколько сотен кораблей, черный дым взметнулся к небесам. Для тысяч пунийцев, столпившихся на берегу, уничтожение флота было равносильно гибели родного города. Сила и величие Карфагена обращались в дым и пепел, вместе с кораблями в огне гигантского пожара сгорала и карфагенская слава. Огненный столб, поднявшийся над морем, ознаменовал превращение некогда могучего города в заурядное государство и рождение новой мировой сверхдержавы – Римской республики.