– Донкастерскую «Футурити» Глинер выиграл по колено в грязи, – задумчиво сказал я. – Я сам это видел. Очень тяжелая была скачка.
– То-то и оно, – сказал Бразерсмит. – Однако после этого я устроил ему полный осмотр. Проблемы начались не сразу. На самом деле вообще ничего такого заметно не было, пока он не принял участие в «Гинеях». С этой скачки он вернулся абсолютно разбитым. Поначалу мы думали, что это вирус, но через несколько дней стала прослушиваться сильная аритмия, и тогда уже все сделалось ясно.
– А что за вирус? – спросил я.
– Так, погодите… В тот вечер после «Гиней» у него была небольшая лихорадка, как будто начинается конский грипп или что-то в этом духе. Но дальше это не развивалось, так что дело было не в этом. Так что да, это все сердце. Но мы этого предвидеть не могли.
– А у какого процента лошадей развиваются проблемы с сердцем? – спросил я.
Неотступно терзавшая его тревога слегка улеглась: это была менее болезненная тема.
– Ну, примерно у десяти процентов лошадей бывает аритмия. Далеко не всегда это что-то серьезное. Владельцы таких лошадей стараются не покупать, но вот, например, у Найт Нерса шумы в сердце, а он «Чемпион Хердл» выиграл.
– А многих ли лошадей приходится отстранять от скачек из-за проблем с сердцем?
Он пожал плечами:
– Ну, может быть, двух или трех из ста…
А у Джорджа Каспара каждый год тренировалось никак не меньше ста тридцати лошадей…
– Скажите, – спросил я, – а в среднем лошади Джорджа Каспара более склонны к сердечным заболеваниям, чем у других тренеров?
Тревога вернулась с полной силой.
– Я даже не знаю, следует ли мне отвечать на такой вопрос…
– Но если нет, то в чем проблема? – сказал я.
– Но вы-то с какой целью спрашиваете?..
– Мой клиент, – соврал я с прискорбной непринужденностью, – хочет знать, стоит ли ему посылать к Джорджу Каспару очень многообещающего годовалого жеребчика. И он попросил меня разузнать насчет Глинера и Зингалу.
– А, понятно! Да нет, я бы не сказал, что у него их больше. Ничего особенного. Разумеется, Каспар великолепный тренер. И если ваш клиент не станет особо жадничать, когда его лошадь будет двухлеткой, никакого риска нет.
– Что ж, спасибо. – Я встал и пожал ему руку. – Ну а у Три-Нитро, я так понимаю, никаких проблем с сердцем нет?
– Вообще никаких. Здоровехонький конь. И сердце у него звучит как гонг, звонко и отчетливо.
Глава 6
– Ну что ж, вот и делу конец, – сказал Чико за пирогом и кружкой пива в «Белом олене». – У миссис Каспар попросту не все дома, а лошадей Джорджа Каспара никто не портит, кроме самого Джорджа Каспара.
– Она будет не в восторге, – заметил я.
– А ты ей об этом скажешь?
– Прямо сейчас. Если мне удастся ее убедить, авось она успокоится.
Я позвонил домой к Джорджу Каспару и спросил Розмари, представившись мистером Бернсом. Она подошла к телефону и сказала «алло» тем вопросительным тоном, которым люди обычно разговаривают с незнакомцами.
– Мистер… Бернс?
– Это Сид Холли.
Немедленно включилась тревога.
– Я не могу разговаривать.
– Тогда, может быть, встретимся?
– Ни в коем случае. У меня нет повода ехать в Лондон.
– Да я тут, в Ньюмаркете, недалеко от вас, – сказал я. – Мне вам нужно кое-что рассказать. И, по правде говоря, я не думаю, что вам нужно переодеваться и так далее.
– Я не могу допустить, чтобы меня видели с вами в Ньюмаркете.
Наконец мне удалось ее уговорить, что она приедет на своей машине, подберет Чико и отправится с ним туда, куда он скажет. Мы с Чико нашли место на карте, которое устроило бы любого параноика. Двор церкви в Бартон-Миллсе, в восьми милях в сторону Нориджа.
Мы припарковали машины у ворот бок о бок, и мы с Розмари отправились бродить среди могил. Розмари снова была в бежевом плаще и шарфе, но уже без парика. Ветер задувал ей в лицо пряди ее каштановых волос, и она раздраженно отбрасывала их в сторону – не так нервно, как тогда, когда она приезжала ко мне домой, но все же куда резче, чем требовалось.
Я ей рассказал, что съездил на конефермы к Тому Гарви и Генри Трейсу и повидался с владельцами. Я ей рассказал о своем разговоре с Бразерсмитом и передал все, что они мне говорили. Она выслушала меня и покачала головой.
– Этих лошадей испортили, – упрямо сказала она. – Я в этом уверена.
– Но как?
– Я не знаю как! – Она почти кричала, мышцы вокруг рта дергались в нервной судороге. – Но я тебе говорю! Я говорю, они доберутся до Три-Нитро! До «Гиней» осталась неделя. Ты должен его уберечь в течение этой недели.
Мы шли по дорожке мимо тихих холмиков и серых каменных плит, изъеденных непогодой. Траву тут косили, но ни цветов, ни скорбящих не было. Здешние покойники умерли слишком давно и были давно забыты. Свежее горе и слезы теперь царили на новом муниципальном кладбище за пределами городка: груды бурой земли, яркие венки и скорбь, выстроившиеся ровными рядками.
– Джордж удвоил охрану при Три-Нитро, – сказал я.
– А то я не знаю! Не говори глупостей.
Я нехотя сказал:
– При обычных обстоятельствах он должен дать Три-Нитро серьезную нагрузку перед «Гинеями». Скорее всего, в субботу утром.
– Видимо, да. Что ты имеешь в виду? К чему ты это?
– Ну… – Я замялся, решая, стоит ли выдвигать слишком смелую гипотезу, не проверив ее. С другой стороны, а как ты ее проверишь?
– Ну же! – резко бросила она. – Что ты хотел сказать?
– Ну, ты могла бы… э-э-э… удостовериться, что он принял все необходимые меры предосторожности перед тем, как провести Три-Нитро последний резвый галоп.
Я сделал паузу.
– Седло, там, проверил… ну, все такое.
– Что ты такое несешь? – сердито спросила Розмари. – Бога ради, говори толком! Хватит ходить вокруг да около.
– Немало скачек было проиграно из-за того, что лошадям на предварительной тренировке дали слишком большую нагрузку.
– Ну конечно! – раздраженно сказала Розмари. – Кто же этого не знает? Но Джордж такого ни за что не допустит!
– Ну а что, если седло утяжелили свинцом? Что, если устроить трехлетке резвый галоп с пятьюдесятью фунтами лишнего веса? А потом, несколько дней спустя, заставить выступить в ответственной скачке? Так ведь ничего не стоит перенапрячь сердце.
– Боже мой! – воскликнула Розмари. – Боже мой!
– Я не хочу сказать, что с Зингалу и Глинером произошло именно это или что-то вроде этого. Но отдаленная возможность имеется. И если дело именно в этом… тут должен быть замешан кто-то с конюшни.
Ее снова начало трясти.
– Ты должен продолжить расследование, – сказала она. – Пожалуйста, постарайся! Вот, я тебе денег привезла. – Она сунула руку в карман плаща и достала бежевый конвертик. – Тут наличные. Чек я тебе выписать не могу.
– Я их не заработал, – сказал я.
– Нет-нет, бери, бери!
Она очень настаивала, и в конце концов я сунул конвертик в карман, не открывая.
– Разреши мне поговорить с Джорджем, – сказал я.
– Нет. Джордж будет в ярости. Я сама… в смысле, я его предупрежу насчет последнего резвого галопа. Он думает, что я психичка, но, если я буду твердить об этом достаточно долго, он прислушается. – Она взглянула на часы и занервничала еще сильнее. – Все, мне надо ехать. Я сказала, что поеду погулять на Пустошь. Я этого раньше никогда не делала. Мне пора возвращаться, а то начнутся вопросы.
– Вопросы? У кого?
– У Джорджа, разумеется.
– Он что, в любую минуту знает, где ты?
Мы довольно быстро шагали обратно к церковным воротам. Розмари, казалось, готова была вот-вот пуститься бегом.
– Мы же все время разговариваем. Он спрашивает, где я была. Нет, он не подозрительный, это просто привычка. Мы же всегда вместе. Ну, ты же знаешь, что такое конюшня. Владельцы могут приехать в любое время. И Джордж предпочитает, чтобы я была дома.
Мы дошли до машин. Она неуверенно простилась, села в машину и умчалась в сторону дома. Чико, ожидавший меня в «скимитаре», заметил:
– Тихо тут, а? Небось даже привидения скучают!
Я сел в машину и бросил конвертик Розмари ему на колени.
– Пересчитай, – сказал я, заводя мотор. – Поглядим, много ли мы заработали.
Чико вскрыл конверт, достал плотную пачечку крупных купюр, послюнил пальцы.
– Ничего себе! – сказал он, закончив считать. – Совсем очумела.
– Она хочет, чтобы мы продолжали расследование.
– Тогда знаешь, что это за деньги, Сид? – сказал Чико, перелистывая пачку. – Это обязательства. Чтобы тебе неудобно было бросить расследование.
– Что ж, это сработало.
Часть доброхотного даяния Розмари мы потратили на то, чтобы заночевать в Ньюмаркете и побродить по барам. Чико общался с конюхами, я – с тренерами. Был вечер вторника, всюду было очень тихо. Я ничего интересного не узнал и выпил больше чем достаточно виски, Чико вернулся с икотой и практически больше ни с чем.
– Ты слышал про Инки Пула? – спросил он.
– Это песня такая?
– Нет, это рабочий жокей. А что такое рабочий жокей? Чико, сынок, рабочий жокей – это такой парень, который работает лошадь на галопе.
– Да ты пьян! – сказал я.
– Ничего подобного. Что такое рабочий жокей?
– То, что ты сказал. На скачках от него проку мало, зато он может хорошенько погонять лошадь дома.
– Инки Пул, – сказал Чико, – рабочий жокей Джорджа Каспара. Инки Пул работает Три-Нитро дома резвым галопом. Ты же просил узнать, кто проводит галоп Три-Нитро?
– Ну да, просил, – сказал я. – А ты ужрался.
– Инки Пул, Инки Пул! – твердил Чико.
– Ты с ним разговаривал?
– В жизни его не видел. Там были конюхи, они мне сказали. Рабочий жокей Джорджа Каспара – Инки Пул.
Вооружась биноклем, висящим на ремешке у меня на шее, я в половине восьмого утра поднялся на Уоррен-хилл, чтобы понаблюдать за утренней разминкой. Казалось, прошла целая вечность с тех пор, как я был одной из таких унылых фигурок в свитерах и шерстяных шапочках, с тремя лошадьми, у которых надо вычистить и отбить денники, койкой в общежитии и промокшими насквозь бриджами, сохнущими на кухне. Отмерзшие пальцы, очередь в душевую, висящий в воздухе мат и невозможность побыть одному.