А где будут эти гонки?
Конное шоу, гонки воздушных шаров, качели-карусели – короче, все что угодно, это все будет на майских праздниках в Хайлейн-парке в Уилтшире. Джон Викинг там будет, это точно.
Я поблагодарил голос за помощь и положил трубку. Надо же, майские праздники на носу, а я и забыл. Для меня-то эти дни, как и любые праздники, были рабочими днями – как и для всякого человека, работающего на скачках. Наше дело – развлекать веселящуюся публику. Поэтому я обычно даже не замечал, как они приходят и уходят.
Пришел Чико, притащил рыбы с чипсами[7] на двоих в каком-то гигиеничном непромокаемом пакете, в котором вся картошка отмякла.
– А ты знаешь, что в понедельник у нас Первое мая? – спросил я.
– А как же? У меня ведь турнир по дзюдо для мелких спиногрызов!
Чико вывалил обед на две тарелки, и мы принялись есть, в основном руками.
– А я смотрю, ты ожил, – заметил Чико.
– Это временно.
– Тогда надо поскорей взяться за дела, пока ты еще с нами.
– Синдикаты, – сказал я.
Чико посолил картошку.
– И надо поосторожнее.
– Прямо сегодня и начнем?
– Конечно. – Он задумчиво помолчал, облизывая пальцы. – Нам ведь за это не платят, ты говорил?
– Платят, но не деньгами.
– Слушай, почему бы нам вместо этого не взяться за ту историю со страховками, а? Приятное, спокойное дело с гарантированной оплатой.
– Я обещал Лукасу Уэйнрайту прежде всего разобраться с синдикатами.
Чико пожал плечами:
– Что ж, хозяин – барин. Но это уже третий случай подряд, когда мы работаем даром, если считать твою жену и Розмари, которой ты вернул деньги.
– Ничего, потом наверстаем.
– То есть ты решил не бросать это дело?
Я ответил не сразу. Мало того что я еще не решил, хочу ли я продолжать работать, я не знал, смогу ли я. За последние несколько месяцев нам с Чико не раз влетало от плохих парней, пытавшихся нас остановить. Мы не могли рассчитывать на защиту, как те, кто работает в ипподромной службе безопасности или в полиции. Мы могли надеяться только на себя. Синяки и шишки были для нас частью работы, такой же как для меня в свое время были падения с лошади, а для Чико – травмы в спортзале. А вдруг после Тревора Динсгейта все стало иначе? И не всего на одну ужасную неделю, а навсегда, насовсем?
– Сид! – резко окликнул Чико. – Сид, очнись!
Я сглотнул:
– Ну… э-э-э… Давай разберемся с синдикатами. А там видно будет.
«А там я все пойму, – подумал я. – Я буду знать внутри себя, так это или не так. Если я больше не могу входить в клетку с тиграми, это конец. Одного из нас не хватит – нужны оба».
Если я больше не могу… Лучше бы мне умереть.
Первый синдикат из Лукасова списка организовали восемь человек, трое из которых были зарегистрированными владельцами, и находился он под началом Филипа Фрайерли. Зарегистрированные владельцы – это люди, которые устраивают распорядителей скачек, владельцы, которые всегда платят по счетам и соблюдают все правила, не причиняют никому хлопот и ценятся как основа и движущая сила всей отрасли.
Синдикаты – это способ вовлечь больше людей в скачки напрямую: это приносит пользу спорту и позволяет разделить расходы на содержание лошадей на более мелкие доли, что облегчает жизнь владельцам. Существуют синдикаты миллионеров и шахтеров, рок-музыкантов и завсегдатаев пабов. В синдикат может вступить кто угодно, от вашей тетушки Фло до гробовщика; все, что требуется от Эдди Кейта, – это убедиться, что все люди в списке именно те, за кого они себя выдают.
– Зарегистрированные владельцы нас не интересуют, – сказал я. – Нужно смотреть остальных.
Мы ехали через Кент, держа путь в Танбридж-Уэллс. Суперреспектабельный городок этот Танбридж-Уэллс. Пристанище отставных полковников и леди, играющих в бридж. Уровень преступности там ниже низкого. И однако же, именно там обитал некий Питер Рэммилиз, который, если верить осведомителю Лукаса Уэйнрайта, был вдохновителем и организатором всех четырех подозрительных синдикатов, хотя его собственное имя нигде не фигурировало.
– На Мэйсона, – сказал я, как бы между прочим, – напали, избили и бросили, сочтя мертвым, именно на улицах Танбридж-Уэллса.
– Нашел время сообщить мне об этом.
– Чико, – спросил я, – назад повернуть не хочешь?
– У тебя предчувствия или что?
Я помолчал, сказал:
– Да нет, ничего, – и погнал вперед – чуть быстрее, чем следовало на крутом повороте.
– Слушай, Сид, – сказал он, – нам не обязательно ехать в Танбридж-Уэллс. Сядем мы в лужу с этой историей.
– И что ты предлагаешь?
Он промолчал.
– Нет, ехать надо, – сказал я.
– Угу.
– Значит, надо понять, о чем спрашивал этот Мэйсон, и таких вопросов не задавать.
– Рэммилиз этот, – сказал Чико, – что он за человек?
– Сам я с ним не встречался, но я о нем слышал. Это фермер, который заработал кругленькую сумму благодаря махинациям с лошадьми. Жокей-клуб не признает его как зарегистрированного владельца, и на большинстве ипподромов его даже на порог не пускают. Он пытается подкупить кого угодно, от старшего распорядителя до разнорабочих, а кого нельзя купить, тем угрожает.
– Мило.
– Не так давно двое жокеев и один тренер потеряли лицензии по его милости. Одного из жокеев уволили из конюшни, и сейчас его дела настолько плохи, что он ошивается у выхода с ипподрома и просит денег у знакомых.
– Это не с ним я тебя видел не так давно?
– С ним.
– И сколько ты ему дал?
– Не будем об этом.
– Ну и размазня же ты, Сид!
– Не дай бог оказаться на его месте, тот самый случай, – сказал я.
– Ага, конечно. Так и представляю, как ты берешь взятку у мошенника-коневладельца. Почему-то с тобой такого не случалось.
– Как бы то ни было, – сказал я, – мы не пытаемся выяснить, правда ли, что Питер Рэммилиз распоряжается четырьмя скаковыми лошадьми, – это мы и так знаем. Нам надо выяснить, правда ли, что Эдди Кейт тоже это знает и помалкивает.
– Хорошо.
Мы ехали через сельскую глубинку Кента, и тут вдруг Чико спросил:
– А знаешь, почему мы добиваемся таких хороших результатов с тех пор, как работаем вместе?
– И почему же?
– Да потому, что все негодяи тебя знают. Я хочу сказать, большинство из них знает тебя в лицо. Так что, когда они видят, что ты встал на их след, они пугаются и начинают делать глупости – скажем, натравливают на нас каких-нибудь громил. И тут-то с ними становится все ясно: и кто они такие, и что затевают. Сиди они тихо, нам бы это не удалось.
Я вздохнул и сказал:
– Ну да, наверно, – и вспомнил о Треворе Динсгейте; я думал о нем и старался не думать. Без рук-то машину водить уже не сможешь… «Так, хватит об этом! – приказал я себе. – Просто забудь, это прямой путь к тому, чтобы превратиться в слизняка».
Я снова забыл сбросить скорость на повороте. Чико посмотрел косо, но промолчал.
– Погляди на карту, – сказал я. – Займись хоть чем-нибудь полезным.
Дом Питера Рэммилиза мы отыскали без особого труда. Мы въехали во двор небольшой фермы, которая выглядела так, словно окраины Танбридж-Уэллса нахлынули на нее, точно море, и она осталась торчать нелепым одиноким островом. Большой белый дом в три этажа, современная деревянная конюшня и огромный, длиннющий сарай. Выглядит не особо процветающе, однако и крапивой не зарастает.
Вокруг не было ни души. Я нажал на тормоза, и мы вышли из машины.
– С главного входа? – спросил Чико.
– На ферме все ходят через черный ход.
Однако не успели мы сделать и полдюжины шагов в ту сторону, как навстречу нам из дверей сарая выскочил запыхавшийся мальчонка:
– Вы «скорая»?
Он увидел мою машину, и его возбужденная мордашка разочарованно вытянулась. Мальчишке было лет семь, на нем были футболка и бриджи для верховой езды, лицо у него было заплаканное.
– Что случилось? – спросил я.
– Я в скорую звонил… давно уже…
– Может, мы сумеем помочь? – спросил я.
– Там мама! – сказал он. – Лежит и не просыпается!
– Идем – покажешь.
Мальчишка был коренастенький, темноволосый и кареглазый и ужасно напуганный. Он побежал в сарай, мы, не теряя времени, бросились следом. Войдя в дверь, мы сразу увидели, что это не обычный сарай, а крытый манеж для верховой езды – полностью закрытое пространство примерно двадцать на тридцать пять метров, освещенное через окна в крыше. Пол, от стенки до стенки, был устлан плотным ковром стружки, упругой и мягкой.
По манежу карьером носились пони и лошадь, а на земле, буквально под их копытами, лежала скорченная женская фигурка.
Мы с Чико бросились к ней. Женщина была молода. Она лежала на боку, щекой в пол. Она была в обмороке, но, как мне показалось, неглубоком. Она часто дышала, кожа под слоем косметики побледнела и пошла пятнами, но пульс на запястье прощупывался сильный и ровный. На полу, в нескольких футах, валялся шлем, который, очевидно, не помог.
– Беги, позвони еще раз в скорую, – сказал я Чико.
– Может, унести ее отсюда?
– Не надо, вдруг у нее что-то сломано. Если лишний раз двигать человека без сознания, можно причинить ему серьезный вред.
– Тебе видней!
Он повернулся и побежал к дому.
– С ней все в порядке? – с тревогой спросил мальчик. – Бинго принялся брыкаться, она упала, и он, по-моему, лягнул ее в голову.
– Бинго – это лошадь?
– У него седло съехало, – сказал мальчик.
И в самом деле седло болталось у Бинго под брюхом, и он до сих пор брыкался и козлил, как на родео.
– Тебя как зовут? – спросил я.
– Марк.
– Так вот, Марк, насколько я вижу, с мамой твоей все будет в порядке. А ты очень отважный малыш.
– Мне уже шесть! – сказал он: мол, какой я вам малыш?
Теперь, когда подоспела какая-никакая помощь, он уже не так боялся. Я опустился на колени рядом с его матерью и отвел темные волосы, упавшие ей на глаза. Она слабо застонала, веки у нее дрогнули. Да, она явно приходила в себя – за то короткое время, что мы тут пробыли, она успела почти очнуться.