– Я думал, она умирает, – сказал мальчик. – У нас раньше кролик был… он вот так вот задышал, задышал, глаза у него закрылись, мы хотели его разбудить, но не смогли, и он умер.
– Нет, мама очнется.
– Вы уверены?
– Да, Марк, уверен.
Мальчик явно приободрился и принялся охотно рассказывать, что пони зовут Черныш и это его собственный пони, а папа уехал и вернется только завтра утром, и дома только они с мамой, и мама выезжает Бинго, потому что его собираются продать одной девушке под конкур.
Вернулся Чико и сказал, что «скорая» уже выехала. Мальчонка повеселел и сказал, что надо поймать лошадей, потому что они носятся с распущенным поводом, а если седла и уздечки испортятся, то папа будет злой как черт.
Мы с Чико расхохотались от этих недетских слов, произнесенных таким серьезным тоном. Чико с Марком остались караулить пострадавшую, а я по одной поймал лошадей, приманив их конским печеньем, которое нашлось в карманах у Марка, и привязал их к кольцам в стене. Бинго, как только я расстегнул раздражавшие его подпруги и снял седло, успокоился, а Марк ненадолго оставил свою маму, чтобы похлопать пони по шее и скормить ему еще несколько печений.
Чико сказал, что в скорую и в самом деле пятнадцать минут назад звонил ребенок, но он бросил трубку прежде, чем его успели спросить, где он живет.
– Не говори ему, – сказал я.
– Добренький ты.
– Он отважный малыш.
– Да, для мелкого спиногрыза неплох. Пока ты ловил этого дикого мустанга, он мне рассказал, что его папаша частенько бывает злой как черт… – Он взглянул на женщину – она все еще не пришла в себя. – Ты в самом деле думаешь, что с ней все в порядке?
– Очухается. Надо только подождать.
Тем временем подъехала «скорая», но, когда санитары погрузили маму в машину и собрались уезжать, Марк снова разволновался. Он хотел поехать с ней, а его одного не брали. Женщина ворочалась и что-то бормотала, его это пугало.
Я сказал Чико:
– Отвези его до больницы. Следуйте за «скорой». Пусть дождется, когда она придет в себя и поговорит с ним. А я пока пройдусь по дому. Его отца до завтра не будет.
– Очень кстати! – ядовито заметил Чико. Он усадил Марка в «скимитар» и отъехал. В заднее стекло я видел, что они сидят, обернувшись друг к другу, – явно разговаривали.
Я вошел через открытый черный ход так уверенно, словно меня пригласили. Нет ничего страшного в том, чтобы войти в клетку тигра, если тигра в ней нет.
Дом был старый, а мебель вся новенькая и шикарная – пожалуй, даже чересчур. Кричащие пышные ковры, стереосистема с громадными колонками, лампа в виде золотой нимфы и глубокие кресла с обивкой в черно-горчичный зигзаг. Гостиная, столовая вылизаны до блеска, совершенно не заметно, чтобы тут жил ребенок. На кухне все прибрано, нигде ни соринки. Кабинет…
Вот подчеркнутая аккуратность кабинета заставила меня призадуматься. Ни один торговец лошадьми, которого я встречал, никогда не складывал свои книги и бумаги такими аккуратными ровненькими стопочками. И все конторские книги, которые я открывал, были заполнены необычайно тщательно.
Я заглядывал в ящики, в шкафы, изо всех сил стараясь ничего не потревожить и оставить все как было, но смотреть там было не на что, кроме выставленной напоказ честности и добросовестности. Ни один ящик, ни один комод не запирался. «Такое впечатление, – цинично подумал я, – будто все это устроено нарочно с расчетом на вторжение налоговых детективов». А подлинные конторские книги – если он вообще их ведет – хранятся где-нибудь в другом месте, в жестянке из-под печенья, в подземном тайнике.
Я поднялся наверх. Комнату Марка я узнал сразу, однако все игрушки были разложены по коробочкам, все вещи убраны в шкаф. Еще там имелись три свободные спальни, со сложенными одеялами, проглядывающими под покрывалами, и еще одна спальня с прилегающими к ней гардеробной и ванной, обставленная все так же дорого и шикарно.
Овальная темно-красная ванна с кранами в виде золоченых дельфинов. Гигантская кровать с ярким парчовым балдахином, совершенно не гармонирующим с паласом от стенки до стенки. На замысловатом кремовом с золотом туалетном столике не теснились баночки и пузыречки, в гардеробной нигде не валялись позабытые щетки.
Мама Марка носила меха, блестки, бриджи и жакеты. Папа Марка носил прочный твид, пальто из викуньи и больше десятка костюмов, явно купленных потому, что они были дорогие, – но ни одного пошитого на заказ у хорошего портного. «Куча шальных денег – и ни малейшего представления о том, что с ними делать», – подумал я. Похоже, Питер Рэммилиз был жуликом по натуре, а не по необходимости.
Все та же немыслимая аккуратность царила повсюду, в каждом ящичке, на каждой полочке, и даже пара пижам в корзине для грязного белья были аккуратно сложены.
Я порылся в карманах его костюмов – но он и в карманах ничего не носил. И нигде в гардеробной ни единого клочка бумаги.
Разочарованный, я поднялся на третий этаж. Там было шесть комнат. В одной лежало несколько пустых чемоданов, в остальных не было ничего.
«Ни один человек, – думал я, спускаясь вниз, – не будет таким аккуратным, если ему нечего скрывать». Но такое доказательство не предъявишь в суде. Текущая жизнь семейства Рэммилиз представляла собой дорогостоящую пустоту, а никаких следов прошлого тут не было. Ни сувениров, ни старых книг, ни даже фотографий – кроме одного-единственного сделанного во дворе снимка Марка верхом на пони.
Я осматривал внешние строения, когда вернулся Чико. Животных на ферме не было, кроме семи лошадей в денниках и тех двух, что стояли на привязи в манеже. Никаких признаков деятельного хозяйствования. Никаких призовых розеток в амуничнике – лишь пустота, чистота и запах седельного мыла. Я вышел встретить Чико и спросить, куда он девал Марка.
– Медсестры пичкают его бутербродами с джемом и пытаются дозвониться до отца. Мама пришла в себя и разговаривает. А ты как? Сядешь за руль?
– Нет, веди сам. – Я сел рядом с ним на пассажирское сиденье. – Этот дом – самый подозрительный образец дома без прошлого, что я когда-либо встречал!
– Вот как?
– Угу. И никаких шансов найти хоть какую-то зацепку на Эдди Кейта.
– Зря съездили, выходит.
– Зато Марку помогли.
– Ага. Славный такой спиногрызик. Говорит, что, когда вырастет, станет грузчиком и будет таскать мебель. – Чико покосился на меня и усмехнулся. – Я так понял, они уже три раза переезжали только на его памяти.
Глава 10
Большую часть субботы мы с Чико мотались по Лондону, проверяя адреса на букву «М» из списка получателей полироля. В шесть вечера, сбив ноги и исполнившись жажды, мы встретились в знакомом нам обоим пабе в Фулхэме.
– Не стоило браться за это в субботу, да еще и в предпраздничные выходные, – заметил Чико.
– Не стоило, – согласился я.
Чико алчно смотрел, как пиво льется в кружку.
– Половины народу не было дома.
– И моих тоже. Почти всех.
– А те, кто был дома, смотрели скачки или борьбу или тискали своих подружек и не желали ничего слышать.
Мы взяли его пиво и мой виски, отошли к маленькому столику и принялись пить и обмениваться результатами. Чико в конце концов удалось поймать четверых, а мне только двоих, но в конечном счете результаты были одни и те же.
Все шестеро, какие бы другие списки они ни упоминали, регулярно получали журнал «Старина для всех».
– Значит, он и есть, – сказал Чико. – Это точно!
Он привалился к стене и блаженно расслабился.
– До вторника мы все равно больше ничего сделать не сможем. Все закрыто!
– А завтра ты занят?
– Сжалься! Меня ждет девушка в Уэмбли!
Он взглянул на часы и залпом допил свое пиво:
– Все, Сид, пока, а то я опоздаю! Она не любит, когда я потный.
Он ухмыльнулся и убежал. Я не спеша допил виски и пошел домой.
Побродил по квартире. Сменил аккумуляторы. Поел кукурузных хлопьев. Достал племенные книги и нашел там лошадей, принадлежащих синдикатам. Лошади демонстрировали самые непредсказуемые результаты: то проигрывали при хороших шансах, то выигрывали при плохих. Все признаки постоянного и искусного мухлежа. Я зевнул. Обычное дело.
Я еще немного поболтался по квартире: мне не сиделось на месте и отчаянно недоставало покоя, который обычно я испытывал у себя дома, когда оставался один. Я разделся, влез в халат, отстегнул руку. Сел было смотреть телевизор, но никак не мог сосредоточиться. Выключил телевизор.
Я обычно снимаю руку уже после того, как надену халат, – тогда мне не приходится смотреть на тот огрызок, который висит у меня ниже левого локтя. Нет, я уже смирился с этой мыслью, но к виду собственной культи так и не привык, хотя она выглядит довольно аккуратно, совсем не так ужасно, как выглядела искалеченная кисть. Разумеется, испытывать отвращение к собственной руке довольно глупо, но я ничего не могу поделать. Я старался никому ее не показывать, кроме протезиста, – даже Чико. Я ее стыдился, хотя и это совершенно не логично. Человеку, у которого руки-ноги целы, никогда не понять этого дурацкого стыда, я и сам этого не понимал до того дня вскоре после первоначальной травмы, когда я побагровел до ушей только потому, что мне пришлось кого-то просить нарезать мне еду. После этого я не раз предпочитал скорее остаться голодным, чем просить. Когда у меня появилась электронная рука и мне больше никого ни о чем просить не приходилось, это стало буквально спасением.
Кроме того, новая рука означала возвращение к статусу нормального человека. Никто больше не относился ко мне как к идиоту, не смотрел на меня с жалостью, от которой меня корежило раньше. Никто не старался быть снисходительным, не помалкивал, чтобы не сболтнуть лишнего. Дни, когда я был калекой, теперь представлялись мне невыносимым кошмаром. Я не раз с благодарностью вспоминал того мерзавца, который меня от этого освободил.
С одной рукой я был самодостаточным человеком.
А совсем без рук…