«О господи! – подумал я. – Не думай об этом!» «Нет ни хорошего, ни плохого, это размышление делает все таковым». Ага, конечно, Гамлету бы мои проблемы.
Я как-то пережил эту ночь, и следующее утро, и полдня, но часов в шесть вечера сдался, сел в машину и поехал в Эйнсфорд.
«Если Дженни здесь, – подумал я, въезжая на задний объезд и беззвучно останавливаясь во дворе напротив кухонной двери, – я просто развернусь и уеду обратно в Лондон. А так я хотя бы убил часть времени на дорогу». Но меня никто не встретил. Я вошел через черный ход, за которым начинался длинный коридор, ведущий вглубь дома.
Чарлз в одиночестве сидел в малой гостиной, которую он звал «кают-компанией», и разбирал свою любимую коллекцию рыболовных мушек.
Он поднял глаза. Не удивился. Не стал суетиться и рассыпаться в приветствиях. Хотя раньше я никогда не приезжал сюда без приглашения.
– Привет, – сказал он.
– Привет.
Я стоял, он смотрел на меня и ждал.
– Мне не хотелось быть одному, – объяснил я.
Он сощурился, разглядывая сухую мушку.
– Вещи с собой?
Я кивнул.
Он указал на поднос с напитками:
– Угощайся. А мне розового джина налей, пожалуйста. Лед на кухне.
Я принес ему коктейль, налил себе, сел в кресло.
– Готов все рассказать? – спросил он.
– Нет.
Он улыбнулся:
– Ну что, тогда поужинаем и сыграем в шахматы?
Мы поели, сыграли две партии. Первую он выиграл без труда и сказал мне, чтобы я был внимательней. Вторая партия тянулась полтора часа и закончилась вничью.
– Так-то лучше! – подытожил Чарлз.
Душевное равновесие, которое я никак не мог обрести у себя дома, в обществе Чарлза мало-помалу возвращалось ко мне, однако я и понимал, что дело скорее в том, что с Чарлзом легко и что его просторный старинный дом как будто пребывает вне времени, чем в том, что моя внутренняя травма начала исцеляться. Как бы то ни было, ночью я крепко проспал несколько часов подряд, впервые за несколько дней.
За завтраком мы обсуждали предстоящий день. Сам Чарлз собирался на стипль-чез в Тоустере, в сорока пяти минутах езды на север. Чарлз был там распорядителем – почетная должность, которая ему очень нравилась. Я рассказал ему о Джоне Викинге и о гонках воздушных шаров, а также о визитах к людям на букву «М» и о «Старине для всех», а он улыбался с той знакомой смесью удовлетворения и радости, как будто бы я – его собственное творение, которое оправдывает все ожидания. Это же он изначально натолкнул меня на мысль сделаться сыщиком. И каждый раз, как у меня что-то получалось, Чарлз принимал это на свой счет.
– Миссис Кросс тебе говорила про звонок? – спросил он, намазывая тост маслом. Миссис Кросс была его экономка, молчаливая, деловитая и добрая.
– Какой звонок?
– Кто-то позвонил сюда около семи утра, спросил, здесь ли ты. Миссис Кросс ответила, что ты спишь, и спросила, что тебе передать, но звонивший сказал, что перезвонит попозже.
– Может, Чико? Он увидел, что меня нет дома, и мог догадаться, что я поехал сюда.
– Миссис Кросс сказала, что этот человек не представился.
Я пожал плечами и потянулся за кофейником.
– Что ж, должно быть, это не срочно, иначе он попросил бы меня разбудить.
Чарлз улыбнулся:
– Миссис Кросс спит в бигуди и мажется на ночь кремом. Она бы ни за что не допустила, чтобы ты увидел ее в семь утра, – разве что в случае землетрясения. Она считает тебя очень милым молодым человеком. Она мне так и говорит каждый раз, как ты приезжаешь.
– Ой, ради бога!
– Ты вечером сюда вернешься? – спросил Чарлз.
– Не знаю пока.
Он сложил салфетку и поднял взгляд:
– Я рад, что ты приехал вчера.
Я посмотрел на него.
– Угу, – сказал я. – Ладно, вы хотите это услышать – так и быть, я скажу. И серьезно.
Я немного помолчал, подбирая самые простые слова, которые могли бы передать то, что я чувствую. Нашел их и произнес:
– Здесь я дома.
Он быстро взглянул на меня, и я криво усмехнулся – над собой, над ним, над всем этим чертовым миром.
Хайлейн-парк был роскошной усадьбой, пытающейся как-то сжиться с пластмассовым веком. Сам дом, точно взбудораженная девица, открывался для публики всего несколько раз в году, но парк постоянно сдавали в аренду под всякие фестивали, бродячие цирки и прочие мероприятия вроде первомайской ярмарки.
Надо сказать, они не прилагали особых усилий, чтобы заманить к себе побольше народу. Никаких тебе транспарантов, орущей попсы, афиш с буквами, которые можно прочесть с десяти шагов, – наоборот, все чуточку смущенно и застенчиво. И потому толпа, стекавшаяся на праздник, выглядела особенно впечатляюще. Я дождался своей очереди, расплатился у ворот, проехал по кочковатому лугу и послушно припарковал машину на стоянке, размеченной натянутыми веревками. За моей машиной последовали другие, аккуратно выстраивающиеся в рядок.
В толпе виднелось некоторое количество всадников, деловито проезжающих легким галопом то туда, то сюда, однако карусели пока что стояли тихие и пустые, и никаких воздушных шаров видно не было.
Я вышел из машины, запер ее за собой и подумал, что приезжать в час тридцать, пожалуй, было рановато: ничего еще не началось.
О, как же я ошибался!
– Это он? – спросил чей-то голос у меня за спиной.
Я обернулся и увидел, что в узкое пространство между моей машиной и соседней вошли двое: незнакомый мне мужчина и очень знакомый мальчонка.
– Да! – радостно воскликнул мальчик. – Привет!
– Привет, Марк! – сказал я. – Как мама?
– Я рассказал папе, что вы приезжали. – малыш оглянулся на мужчину рядом с ним.
– А, вот оно что!
Я-то думал, что его появление в Хайлейне – всего лишь удивительное совпадение, но не тут-то было.
– Он вас описал, – сказал мужчина. – Рука эта и то, как вы ловко управляетесь с лошадьми… Я сразу понял, о ком идет речь.
Он смотрел и говорил жестко и опасливо. Эту манеру я теперь распознавал с первого взгляда: человек, который знает за собой вину и предвидит неприятности.
– Мне не понравилось, что вы что-то разнюхивали у меня дома.
– Ну, вас-то дома не было, – сдержанно возразил я.
– Угу, меня не было. А пацан бросил вас там одного без присмотра.
Ему было лет сорок. Жилистый дядька, на котором крупными буквами написано, что ничего хорошего встреча с ним не сулит.
– Я и машину вашу узнал! – гордо сообщил Марк. – Папа говорит, что я умница!
– Дети наблюдательны, – добавил его отец с мерзкой ухмылкой.
– Мы вас караулили, ждали, пока вы выйдете из того большого дома, – сказал Марк. – А потом ехали за вами всю дорогу. – Он лучезарно улыбнулся: мол, правда, весело? – Вот, это наша машина, рядом с вашей. – Он похлопал светло-коричневый «даймлер».
«Тот телефонный звонок, – мимоходом подумал я. – Это был не Чико. Это был Питер Рэммилиз, он меня разыскивал».
– Папа говорит, – радостно продолжал Марк, – что он меня сводит на карусели, а наши друзья вас пока покатают на нашей машине!
Отец гневно зыркнул на мальчишку – он явно не рассчитывал, что тот выложит так много, – но Марк этого не заметил: он смотрел куда-то мне за спину.
Я оглянулся. Между «скимитаром» и «даймлером» стояли еще двое. Крепкие неулыбчивые парни из братства мордоворотов. Чугунные кулаки, стальные башмаки.
– Давай полезай в машину! – распорядился Рэммилиз, кивая на свою машину, а не на мою. – В заднюю дверь!
«Да щас, – подумал я. – Он меня за дурака держит?» Я чуть пригнулся, делая вид, будто послушался, но вместо того, чтобы открыть дверцу, подхватил Марка правой рукой и бросился наутек.
Рэммилиз с воплем развернулся в мою сторону. Мордочка Марка напротив моего лица была изумленная, но смеющаяся. Я отбежал шагов на двадцать, поставил малыша на пути его разъяренного папаши, а сам побежал дальше, прочь от машин, в сторону толпы, собравшейся в центре площадки.
«Вот черт! – думал я. – А Чико-то прав! Нам теперь достаточно глазом моргнуть, как эти субчики вызывают громил! Пожалуй, это чересчур!»
А ведь ловушка, пожалуй, захлопнулась бы, не будь там Марка. Один удар по почкам – и я оказался бы в машине прежде, чем успел бы перевести дух. Но видимо, Марк был им нужен, чтобы меня опознать: они знали меня по имени, но не в лицо. Однако на открытом пространстве они меня ловить не станут, а к машине я буду возвращаться не один, а с толпой защитников. «Может быть, – с надеждой подумал я, – они сообразят, что дело не выгорело, и просто уедут».
Я добежал до края конкурного поля и оглянулся назад поверх головы девчушки, сосавшей рожок с мороженым. Громил отзывать никто и не подумал. Они упрямо трусили за мной следом. Я решил не ждать, что будет, если просто остаться на месте и попросить толпящихся вокруг обывателей спасти меня от негодяев, которые скрутят меня и утащат прочь, чтобы я потом очнулся с проломленной головой в закоулках Танбридж-Уэллса. Обыватели с собачками, бабушками, детскими колясками и корзинками для пикника, скорее всего, так и будут стоять разинув рот, а потом, когда все закончится, начнут гадать, что это было.
Я побежал дальше, огибая конкурное поле и натыкаясь на ребятишек каждый раз, как я оглядывался и видел, что те двое упорно меня преследуют.
Само конкурное поле было слева от меня, на нем шли соревнования. Снаружи стояли прицепы. За прицепами тянулась широкая полоса газона, вдоль которой я и бежал, а справа от меня был ряд ларьков, каких всегда полно на таких мероприятиях. Лавчонки, торгующие конной амуницией, одеждой для верховой езды, картинками, игрушками, хот-догами, фруктами, снова амуницией, инструментом, твидовыми куртками, тапками из овчины… – короче, толпы мелких торговцев.
Среди ларьков возвышались фургоны: фургоны с мороженым, прицепы конных клубов, художественные изделия, гадалка, благотворительная ярмарка, мобильный кинотеатр, где крутили фильмы про колли, какой-то могучий грузовик с откидной стенкой, где торговали оранжевой, желтой и зеленой кухонной утварью. Перед каждым из них – толпы народу, но спрятаться решительно негде.