[12] тросов и горячего воздуха, в пятнадцати тысячах футах над землей и летим со скоростью пятьдесят семь миль в час, даже не чувствуя этого. «Полное безумие», – подумал я.
С земли мы должны были казаться просто черной точкой. Никакая машина за нами бы не угналась. Я ухмыльнулся в ответ Джону Викингу, такой же довольный, как и он, и он громко расхохотался.
– Подумать только! – сказал он. – Наконец-то мне попался человек, которого не тошнит от страха!
Он снова закурил, потом перекинул ведущий к горелке шланг с одного баллона на другой. Для этого нужно было завернуть кран на опустевшем баллоне, отвинтить переходник, накрутить его на соседний баллон и открыть кран. Горелка была двойная, и к ней вели два шланга – по одному на каждый комплект из четырех баллонов. Все это он проделал, не выпуская сигарету из зубов и щурясь сквозь дым.
Судя по карте, мы летели прямиком к воздушной трассе, ведущей в аэропорт Гатвик. Там взлетают и садятся огромные самолеты, совершенно не рассчитывающие встретить на своем пути незаконно затесавшийся туда воздушный шар.
Нет, пожалуй, по части любви к риску мне до него было далеко. Брать препятствия верхом на лошади по сравнению с этим детская забава. Но тут мне вдруг пришло в голову, что я ведь больше этим не занимаюсь – вместо этого я вожу за нос людей, которые грозятся отстрелить мне руку… и, пожалуй, тут, наверху, с психованным Джоном Викингом куда безопаснее, невзирая на сигареты, пропан, возможные столкновения с самолетом и все прочее.
– Ну ладно, – сказал он. – Пожалуй, вот так и будем лететь ближайшие часа полтора. Если вдруг почувствуете себя странно, так это от кислородного голодания.
Он достал из кармана шерстяные перчатки и натянул их:
– Вам не холодно?
– Есть немного.
Он ухмыльнулся:
– У меня-то под джинсами кальсоны и два свитера под штормовкой. Ну а вам придется померзнуть.
– Что ж, спасибо!
Я подложил карту себе под ноги и спрятал свою настоящую руку поглубже в карман штормовки. Джон Викинг заметил, что искусственную руку хотя бы не отморозишь.
Он включил горелку, взглянул на часы, на землю, на альтиметр и, похоже, остался всем доволен. Потом посмотрел на меня, несколько озадаченно, – и я понял, что теперь, когда у него появилось свободное время, он принялся гадать, как я вообще здесь очутился.
– Я приехал в Хайлейн-парк, чтобы встретиться с вами, – сказал я. – Я имею в виду, лично с вами, с Джоном Викингом.
Похоже, я застал его врасплох.
– Вы что, мысли читаете?
– Постоянно. – Я вынул руку из одного кармана, сунул ее в другой и вытащил пособие по навигации. – Хотел разузнать насчет этой книги. Там ваше имя на форзаце.
Он нахмурился, заглянул под обложку:
– Господи помилуй! А я-то думал, куда она подевалась. Где вы ее взяли?
– Вы ее никому не давали почитать?
– Насколько я помню, нет.
– Угу, – сказал я. – Я вам опишу одного человека, а вы мне скажете, знаете вы его или нет. Идет?
– Валяйте.
– Мужчина лет двадцати восьми, – сказал я. – Черные волосы, недурен собой, остроумен и обаятелен, держится непринужденно, нравится девушкам, очень приятен в общении, имеет привычку носить под носком пристегнутый к ноге нож, скорее всего, жулик.
– А, этот! – кивнул Джон Викинг. – Это мой кузен.
Глава 12
Его кузен Норрис Эббот. Викинг осведомился, что он натворил на этот раз, а я спросил, что он натворил раньше.
– Навыписывал чеков без покрытия, оплачивала его маменька.
Я спросил, где он живет. Джон Викинг этого не знал. Он видел его только изредка: обычно Норрис возникал у него на пороге без гроша в кармане, в надежде на дармовой обед.
– Выдает по шуточке в минуту в течение пары дней, потом исчезает.
– А где живет его маменька?
– Она умерла. Он теперь один. Ни родителей, ни братьев, ни сестер. У него вообще нет родни, кроме меня. – Он нахмурился и посмотрел на меня. – А вам это вообще зачем?
– Одна знакомая девушка хочет его разыскать. – я пожал плечами. – Ничего особенно важного.
Он тотчас утратил интерес к этой теме и снова включил горелку.
– Тут, на высоте, уходит вдвое больше топлива, чем ближе к земле, – объяснил он, когда горелка стихла. – Вот почему я взял так много газа. Тут-то какая-то ушлая холера и объяснила Попси, что я планирую лететь высоко, пересекая воздушные трассы.
По моим расчетам, трасса была уже недалеко.
– А неприятностей у вас не будет? – спросил я.
И опять увидел волчью ухмылку.
– Пусть сперва заметят! На радарах-то нас не видно. Мы слишком мелкие для их оборудования. Если повезет, мы потихоньку прошмыгнем, никто и не узнает.
Я взял карту и принялся ее изучать. На пятнадцати тысячах футов мы считаемся вне закона с того момента, как влетим в контролируемое воздушное пространство, и до момента приземления, за исключением последних двухсот футов. Воздушная трасса над Брайтоном начиналась в тысяче футов над уровнем моря, а холмы к северу от него – высотой восемьсот футов. Знает ли это Джон Викинг? Знает, конечно.
После часа пятидесяти минут полета он снова перекинул шланг с одного баллона на другой, выпустив наружу струйку жидкого газа, который брызнул сквозь соединение, словно вода из плохо прикрученного шланга. Струйка ударила в угол корзины и растеклась по прутьям в шести дюймах ниже перил.
Все это время Джон Викинг не переставал курить.
Жидкий пропан потек по стенке корзины. Джон Викинг выругался и наклонился к переходнику, чтобы затянуть его потуже. И подпалил газ сигаретой.
Нет, смертоносного взрыва не случилось. Струйка газа вспыхнула по всей длине, и пламя ударило в стенку корзины. Джон Викинг выкинул сигарету за борт, сдернул свою кепочку и принялся размашистыми движениями лупить по горящей корзине, я же сумел остановить утечку, завернув кран на баллоне.
Когда огонь улегся, а дым и брань развеялись, оказалось, что у нас в корзине дыра – дюймов шесть в диаметре, но в остальном ничто не пострадало.
– Эти корзины так легко не горят, – невозмутимо сказал он, как будто бы ничего не случилось. – Ни разу не видел, чтобы она прогорела больше, чем сейчас.
Он оглядел свою кепочку – та превратилась в обугленное кружево с козырьком – и сверкнул на меня безумно сияющими голубыми глазами.
– Вот, – сказал он, – а шлемом-то огонь не потушишь!
Я расхохотался и никак не мог уняться. «Это все от высоты», – подумал я.
– Шоколаду хотите? – спросил он.
Никаких знаков, уведомляющих о том, что мы входим в запретную зону, в небе не стояло. Мы увидели пару самолетов вдали, но поблизости ничего не было. Никто не прилетел с мигалкой и не потребовал, чтобы мы немедленно снизились. Мы просто летели себе дальше со скоростью пассажирского поезда.
В десять минут шестого он сказал, что пора снижаться, потому что, если мы не коснемся земли ровно в пять тридцать, его дисквалифицируют, а ему этого не хочется: он хочет победить. Это же все ради победы!
– А откуда они узнают, во сколько мы приземлились? – спросил я.
Он посмотрел на меня снисходительно и ткнул носком коробочку, приделанную к полу рядом с одним из угловых баллонов:
– Там, внутри, барометр-самописец, облепленный со всех сторон красными печатями. Судьи опечатывают его перед стартом. Он регистрирует изменения давления воздуха. Очень чувствительная штуковина. Все наше путешествие выглядит как вереница зубцов. Когда приземляешься, график становится гладким и ровным. Так что судьи точно могут определить, когда ты стартовал и когда приземлился. Ясно?
– Ясно.
– То-то же. Ну все, снижаемся.
Он поднял руку, отвязал красную веревку, прикрепленную к раме горелки, и потянул.
– Эта штука открывает клапан наверху шара, – объяснил он. – И выпускает нагретый воздух наружу.
Уж снизились так снизились! Альтиметр закрутился, точно сломанные часы, вариометр перескочил на тысячу футов в минуту. Джону Викингу, похоже, все было нипочем, а вот мне сделалось дурно, и уши заболели. Я сглотнул. Это помогло, но ненамного. В качестве противоядия я сосредоточился на карте, пытаясь определить, где мы находимся.
Справа от нас широким серым ковром простирался Ла-Манш, и хотите верьте, хотите нет, но похоже было, что нас несло прямиком на Бичи-Хед[13].
– Ага, – небрежно подтвердил Джон Викинг. – Главное, чтобы нас не сдуло с этих утесов. Может быть, лучше приземлиться подальше, на пляж… – Он сверился с часами. – Десять минут осталось. А мы все еще на шести тысячах футов… Ну ничего. В крайнем случае сядем в море недалеко от берега.
– Только не в море! – решительно возразил я.
– Почему нет? Мало ли, вдруг придется…
– Ну, – сказал я, – вы понимаете… – Я показал свою левую руку. – Внутри этого пластмассового муляжа на самом деле уйма тонкой техники. Большой палец, средний и указательный представляют собой мощные клещи. А еще там куча мелких шестеренок, транзисторов, печатных плат… Окунуть все это в море – все равно что искупать радиоприемник. Все накроется. А новый обойдется мне в пару тысяч.
Он был ошеломлен:
– Да вы шутите!
– Не шучу.
– Так. Ладно. Тогда, пожалуй, лучше вас не купать. И в любом случае, раз мы снизились, вряд ли нас унесет на юг дальше Бичи-Хеда. Может быть, дальше к востоку…
Он сделал паузу и недоверчиво взглянул на мою левую руку:
– Посадка будет жесткая. Топливо остыло на высоте… на холодном топливе горелка работает хуже. Чтобы разогреть воздух и обеспечить более мягкое приземление, нужно время…
На мягкое приземление нужно время… слишком много времени.
– Давайте выиграем гонку, – сказал я.
Он просиял.
– Давайте! – решительно сказал он. – Что это за городок там, впереди?
Я сверился с картой:
– Истборн.
Он взглянул на часы:
– Пять минут…
Бросил взгляд на альтиметр, на Истборн, над которым мы стремительно снижались.