– Да, – сказал Тревор Динсгейт. – Мы встречались.
По крайней мере, ни в его глазах, ни в голосе не было насмешки. Не будь это невозможным, я бы подумал, что он смотрит… опасливо.
– Угощайтесь, Сид! – предложил сэр Томас, и я обнаружил у себя за плечом официанта с подносом. Я взял стаканчик с жидкостью цвета виски, стараясь, чтобы пальцы не тряслись.
– Я как раз рассказывал Сиду, – непринужденным тоном начал сэр Томас, – как высоко Жокей-клуб ценит его успехи, но он после этого почему-то приумолк.
Мы с Тревором Динсгейтом промолчали. Сэр Томас чуть приподнял брови и попытался завязать разговор снова:
– Ну, Сид, скажите нам что-нибудь полезное по поводу главной скачки!
Я собрал свои растрепанные чувства достаточно, чтобы хотя бы сделать вид, будто все в порядке и ничего не случилось.
– Ну-у… Я бы поставил на Дегустатора.
Мне показалось, что мой голос звучит напряженно, но сэр Томас как будто бы и не заметил. Тревор Динсгейт отвел взгляд и погремел кубиками льда в бокале с золотистой жидкостью, который держал в своей холеной руке. Кто-то из гостей обратился к сэру Томасу, он отвернулся, и Тревор Динсгейт тотчас же снова уставился мне в лицо. В его взгляде горела открытая свирепая угроза. Он коротко и резко произнес голосом, исходящим из самого что ни на есть животного нутра, из не ведающего жалости мира насилия и мести:
– Если вы нарушите свое слово, я сделаю, что обещал!
Он смотрел мне в глаза, пока не убедился, что до меня дошло, потом тоже отвернулся. Мне было видно, как массивные мышцы спины жутко перекатываются под пиджаком.
– Сид, – сказал Филип Фрайерли, вновь подходя ко мне, – леди Юллестон спрашивает… Господи, с тобой все в порядке?
Я слабо кивнул.
– Дорогой мой, да на тебе же лица нет!
– Ну… я… э-э-э… – Я пытался взять себя в руки. – Простите, что вы говорили?
– Леди Юллестон хочет знать…
Он распространялся довольно долго, я слушал, что-то отвечал, все это с ощущением полной ирреальности происходящего. Даже удивительно, как можно чувствовать себя буквально растерзанным душевно и при этом стоять, прихлебывать виски и вести учтивую беседу с супругой старшего распорядителя. Пять минут спустя я не мог вспомнить ни слова из этого разговора. Я ковра под ногами не чувствовал. «Ну и хорош же я!» – подумал я.
День шел своим чередом. В главной скачке Дегустатора обошла лоснящаяся черная кобылка по кличке Миссис Хиллман, а в следующей скачке Ларри Сервер на синдикатской лошади Филипа Фрайерли очутился в самом хвосте и так и провел всю скачку. Внутри себя я чувствовал все так же отвратительно и после пятой скачки решил, что оставаться дольше бессмысленно: все равно ничего не соображаю.
За воротами ипподрома, как обычно, толпились шоферы, поджидающие своих пассажиров, привалившись к капотам. И с ними, среди них, стоял один из жокеев-стипль-чезников, потерявший лицензию из-за взяток, которые он брал у Рэммилиза.
Я кивнул ему, проходя мимо:
– Привет, Джекси!
– Привет, Сид.
Я подошел к своему автомобилю, отпер дверцу, бросил бинокль на заднее сиденье. Сел за руль. Завел мотор. Постоял, подумал, а потом задним ходом подъехал к воротам.
– Джекси! – окликнул я. – Садись! Я плачу.
– Платишь? За что?
Он подошел к машине, сел на пассажирское место рядом со мной. Я выудил из заднего кармана брюк бумажник и кинул ему на колени.
– Это все твое, – сказал я.
Я тронулся вперед, через парковку и через дальние ворота выехал на шоссе.
– Ты ж мне и так давал денег, и довольно много… – сказал он.
Я мимоходом улыбнулся ему:
– Ага. А это, ну… в счет будущих услуг.
Он пересчитал купюры и недоверчиво спросил:
– Что, прям все?
– Я хочу знать о Питере Рэммилизе.
– Ну уж нет!
Он попытался было распахнуть дверцу, но машина ехала слишком быстро.
– Джекси, – сказал я, – кроме меня, никто этого не услышит, а я никому не скажу. Просто скажи, сколько он тебе платил и за что и все остальное, что придет в голову.
Он помолчал. Потом сказал:
– Нет, Сид, мне моя шкура дороже. Поговаривают, будто он притащил из самого Глазго двух спецов для какого-то особенного дела, и если кто ему под ноги подвернется, его попросту стопчут.
– А ты сам-то их видел, спецов этих? – спросил я.
Мне-то, похоже, довелось…
– Да нет. Просто, знаешь, слухами земля полнится.
– А что за дело такое особенное, слухи не говорят?
Он покачал головой.
– Это имеет какое-то отношение к синдикатам?
– Сид, ну ты прям как маленький. Все, что делает Рэммилиз, имеет отношение к синдикатам. У него их штук двадцать, если не больше.
«Штук двадцать…» – подумал я, нахмурившись. И спросил:
– А сколько он сейчас платит таким, как Ларри Сервер, вот как сегодня?
– Ну, Сид! – возмутился Джекси.
– Как ему удается усадить кого-то вроде Ларри Сервера на лошадь, на которой Ларри обычно не ездит?
– Ну, вежливо попросить тренера, с пачкой долларов…
– Он что, тренеров покупает?!
– Да они иной раз не так уж дорого стоят. – Он ненадолго задумался. – Короче, на меня не ссылайся, но прошлой осенью в некоторых скачках за каждой лошадью, участвовавшей в скачке, стоял Рэммилиз. Он их попросту тасовал как захочет.
– Не может такого быть, – сказал я.
– Серьезно. Помнишь, какая засуха стояла? Четверо, пятеро, шестеро участников – потому что почва была слишком жесткая? Так вот, я наверняка знаю минимум три скачки, где все участники были его. Бедняги-букмекеры не знали, что и думать…
Джекси снова пересчитал деньги.
– Ты в курсе, сколько ты мне дал? – спросил он.
– Ну, примерно.
Я искоса взглянул на Джекси. Ему было двадцать пять – бывший начинающий жокей, который вырос слишком тяжелым для гладких скачек. Все знали, что он от этого не в восторге. В стипль-чезе в целом заработки меньше, чем в гладких скачках, да еще вдобавок без шишек не обходится. И далеко не все, подобно мне, находили стипль-чез намного более интересным. Вот Джекси точно так не считал. Однако выступал он довольно прилично. Я не раз участвовал в скачках вместе с ним и знал, что просто так он тебя подставлять не станет. За деньги может, а так – нет.
Мои деньги его тревожили. За десятку или двадцатку он солгал бы мне не задумываясь; но у нас было слишком много общих воспоминаний: раздевалки, лошади, дождливые дни, грязь, падения, после которых ты ковыляешь назад по мокрому дерну в тонких, как бумага, сапогах для верховой езды, – и не так-то просто ограбить человека, которого ты знаешь настолько хорошо, если ты не настоящий мерзавец.
– Странно, – сказал он, – что ты пошел в сыщики.
– Это я из вредности.
– Да не похоже. Я хочу сказать, ты же к людям по мелочам не цепляешься.
– По мелочам – нет, – согласился я. Например, к тем, кто берет взятки. Как правило, я занимался теми, кто их дает.
– Я все газеты храню, – сказал он. – После того суда.
Я безропотно кивнул. В мире скачек слишком многие хранили эти газеты, и тот суд касался меня во многих отношениях. Защитник явно получал удовольствие, загоняя жертву в угол, а подсудимый, которому было предъявлено обвинение в преднамеренном нанесении тяжких телесных повреждений (иными словами, в том, что он размозжил бывшему жокею левую руку кочергой), что нарушило нормы раздела восемнадцатого Закона о преступлениях против личности от 1861 года, отделался четырьмя годами в кутузке. Трудно сказать, кто получил от этого процесса меньше удовольствия – жертва или обвиняемый.
Джекси по-прежнему отпускал бессвязные замечания – я так понял, что он тянет время, пока собирается с духом.
– Мне в будущем сезоне лицензию должны вернуть, – сказал он.
– Отлично.
– Сибери – хороший ипподром. Я должен там выступать в августе. Все ребята говорят, как хорошо, что ипподром не закрыли, хотя и… – Он покосился на мою руку. – Ну… с ней ты бы все равно в скачках участвовать не смог, так ведь?
– Джекси, – сказал я, выйдя из себя, – так ты мне скажешь или нет?
Джекси еще раз перелистнул пачку купюр, сложил, сунул их в карман.
– Ну ладно. Скажу. Вот твой бумажник.
– В бардачок сунь.
Он положил бумажник в бардачок и посмотрел в окно:
– А куда мы едем?
– А куда тебе надо?
– Меня до Честера подкинуть обещали. Но тот парень, наверно, уже уехал без меня. Отвези меня на юг, ладно? А там уж я как-нибудь.
И вот я ехал в сторону Лондона, а Джекси рассказывал:
– Рэммилиз уплатил мне вдесятеро против обычной платы за то, что я проиграю. Слышь, Сид, но ты клянешься, что это до него не дойдет?
– Не через меня.
– Угу. Ну да, пожалуй, я тебе верю.
– Давай дальше.
– Он покупает неплохих лошадей. Лошадей, которые могут выигрывать. И создает синдикаты. Я так понимаю, для начала он иногда получает пятьсот процентов прибыли только на продаже долей. Одну лошадь, про которую я знал, он сам купил за шесть тысяч, а продал десять долей по три тысячи. У него есть двое дружков – они нормальные зарегистрированные владельцы, – и он всегда включает одного из них в каждый синдикат, а они поворачивают дело так, что в долю входит какой-нибудь толстосум поважнее, так что в целом вся история выглядит вполне прилично.
– И кто эти двое дружков?
Джекси сглотнул, но все-таки сказал. Одно имя мне ничего не говорило, зато второй фигурировал во всех синдикатах Филипа Фрайерли.
– Ладно, – сказал я. – Давай дальше.
– Лошадей ставят на конюшню к любому тренеру, который согласится работать с ними как следует за цену вдвое больше обычной, но не задавая вопросов. Потом Рэммилиз решает, в каких скачках они должны участвовать, и лошадки все время показывают результаты хуже того, на что они способны на самом деле, ну ты понял. Зато когда он дает команду – ей-богу, ты всех обходишь как стоячих! – Он ухмыльнулся. – За победу он платит в двадцать раз больше обычного.
Это звучало внушительнее, чем было на самом деле.