3. В течение следующих нескольких месяцев на сердечных клапанах возникают образования, может также развиться артрит в отдельных суставах, особенно суставах конечностей. Это состояние постоянное, прогрессирующее, смерть может наступить внезапно в результате физических нагрузок либо очень жаркой погоды, иногда спустя несколько лет после первоначального заражения.
Я поднял голову.
– Это ведь оно самое и есть, все как тут написано? – сказал я.
– Тютелька в тютельку.
– Внутримышечное введение чистой культуры случайно произойти никак не могло, – медленно произнес я.
– Никоим образом, – подтвердил он.
– В этом году, – сказал я, – конюшня Джорджа Каспара была буквально битком набита всякими сигнализациями, охранниками и собаками. Никто бы и на пушечный выстрел не подошел к Три-Нитро с целым шприцем болезнетворных бактерий.
Кен улыбнулся:
– Целый шприц тут и не нужен. Идемте в лабораторию, я вам покажу.
Мы прошли в лабораторию, к одному из стоявших вдоль стены шкафов с раздвижными дверцами. Кен открыл шкаф и достал коробочку. Внутри лежало множество полиэтиленовых пакетиков.
Кен надорвал один из пакетиков и вытряхнул на ладонь то, что в нем находилось, – игла, присоединенная к пластиковой капсуле размером с горошину. Все вместе напоминало крошечный дротик с шариком на конце, длиной примерно с мизинец.
Кен взял капсулу и сдавил ее:
– Объем тут небольшой, где-то пол чайной ложки. Чтобы развилось заболевание, чистой культуры требуется не так уж много.
– И это можно спрятать в руке, так что никто и не заметит, – сказал я.
Он кивнул:
– Просто хлопнуть лошадь по боку. Раз-два и готово. Я их сам иногда использую, чтобы делать инъекции лошадям, которые шарахаются от шприца.
Он показал, как это делается: зажимаешь капсулу между большим и указательным пальцем, так чтобы игла смотрела вниз.
– Втыкаешь иглу и нажимаешь.
– Можете мне одолжить такую штуку?
– Пожалуйста, – сказал Кен и протянул мне пакетик. – К вашим услугам.
Я спрятал пакетик в карман. Боже милосердный!
Кен медленно произнес:
– А знаете, мы ведь, пожалуй, могли бы помочь Три-Нитро.
– Что вы имеете в виду?
Он задумчиво посмотрел на большую бутылку с кровью Зингалу, стоявшую на подставке у раковины.
– Можно подобрать антибиотик, который вылечит заболевание.
– А разве еще не поздно? – спросил я.
– Для Зингалу уже поздно. Но не думаю, что эти образования разрастаются мгновенно. Если Три-Нитро был заражен… ну…
– Скажем, две недели назад, после последнего резвого галопа.
Он посмотрел на меня с улыбкой:
– Скажем, две недели назад. С сердцем у него уже проблемы, но образования нарасти еще не успели. И если ввести нужный антибиотик в ближайшее время, возможно, он полностью оправится.
– Вы хотите сказать… станет таким, как прежде?
– Не вижу, почему нет.
– Так чего же вы ждете?! – спросил я.
Глава 15
Большую часть воскресенья я провел на море. Я уехал из Ньюмаркета на северо-восток, на пустынное побережье Норфолка. Просто чтобы куда-то деться, чем-то заняться и убить время.
Погода была солнечная, но с Северного моря дул ветер, и пляжи были пустынны. Небольшие компании отдыхающих жались за хлипкими брезентовыми загородками, неугомонные ребятишки строили песочные замки.
Я сидел на солнце в углублении песчаной дюны, защищенном зарослями жесткой травы, и смотрел на набегающие и отступающие волны. Я бродил вдоль берега, пиная ногами ракушки. Я стоял, глядя на море, держась за локоть левой руки, отчетливо ощущая вес протеза: он был не такой уж тяжелый, но присутствовал постоянно.
Одиночество почти всегда успокаивало и освобождало меня – но не в этот раз. Мои демоны устремились следом за мной. Цена гордости… и плата за безопасность. «Если бы ты не требовал от себя так много, – сказал как-то раз Чарлз, – тебе жилось бы куда легче». Но на самом деле это не имело смысла. Ты такой, какой ты есть. Или, по крайней мере, ты такой, какой ты есть, пока кто-то не пришел и не сломал тебя.
В Ньюмаркете говорят, что если на Пустоши чихнешь, на ипподроме услышат. Новости о том, что я присутствовал при вскрытии Глинера, должны были дойти до Джорджа Каспара в тот же день. И Тревор Динсгейт об этом наверняка узнает – не может не узнать.
«Я все еще могу исчезнуть, – думал я. – Еще не поздно». Отправиться путешествовать. Бродить у других морей, под иными небесами. Можно исчезнуть и залечь на дно. Убраться подальше от ужаса, который он мне внушал. Еще не поздно… сбежать.
Я уехал с побережья и, будто во сне, покатил в Кембридж. Переночевал в шикарном отеле «Герб университета», а утром отправился в фармацевтическую лабораторию Тирсона. Я спросил – и увидел – мистера Ливингстона, дедушку лет шестидесяти, седенького и сухощавого. Разговаривая, он постоянно жевал губами. Кен Армидейл сказал, что он только выглядит как засушенный старый кузнечик – ум у него цепкий, как обезьяна.
– Мистер Холли, да? – сказал Ливингстон, пожимая мне руку в вестибюле у входа. – Мистер Армидейл мне звонил и объяснил, что вам требуется. Думаю, я смогу вам помочь, да-да, смогу. Идемте, идемте сюда, пожалуйста.
Он засеменил впереди, то и дело оглядываясь, чтобы убедиться, что я не отстал. Похоже, предосторожность была не лишней и тут все время кто-нибудь терялся: здание представляло собой лабиринт стеклянных коридоров, в которых лаборатории хаотично чередовались с садиками.
– Ну, оно просто постепенно расширялось, – ответил Ливингстон, когда я отметил это. – Но мы уже пришли.
Он провел меня в большую лабораторию со стеклянными стенами: с одной стороны виднелся коридор, с другой – садик, а с третьей – еще одна лаборатория.
– Это у нас экспериментальный отдел, – объяснил Ливингстон, указывая на оба помещения разом. – Большинство лабораторий просто производят вакцины для коммерческого использования, а тут мы пытаемся изобрести что-нибудь новенькое.
– Или воскресить что-нибудь старенькое? – спросил я.
Ливингстон пристально взглянул на меня:
– Нет, конечно! Я надеюсь, вы явились затем, чтобы получить информацию, а не затем, чтобы обвинять нас в безалаберности.
– Простите, пожалуйста! – поспешно извинился я. – Вы совершенно правы.
– То-то же. Ну, я вас слушаю.
– Э-э-э… Хм… Каким образом лошади-продуценты, которых вы использовали в сороковые годы, заразились свиной краснухой?
– Ага! – сказал он. – Сразу берем быка за рога. Коротко и по делу. Мы ведь публиковали статью на эту тему, верно? Конечно, это было еще до того, как я сюда пришел. Но я про это слышал. Да… Что ж, такое возможно. Возможно. Это действительно случилось. Хотя не должно было случиться. Чистая безалаберность, да. Не выношу безалаберности. Просто не выношу.
«Оно и к лучшему», – подумал я. При его роде занятий безалаберность может оказаться фатальной.
– Что вы знаете о производстве сыворотки от краснухи? – спросил он.
– Все, что я знаю, уместится на ногте.
– Ага, – сказал он. – Значит, буду объяснять как ребенку. Это вас устроит?
– Вполне, – ответил я.
Он снова бросил на меня пристальный взгляд – на этот раз в его глазах мелькнула усмешка.
– Вы берете живые возбудители краснухи и вводите их лошади. Вы все правильно понимаете? Я говорю о прошлом, когда еще использовали лошадей. Лошадей мы не используем с начала пятидесятых: ни мы, ни «Берроуз веллком», ни «Байер» в Германии. Речь о прошлом, понимаете?
– Понимаю, – сказал я.
– Организм лошади начинает вырабатывать антитела для борьбы с возбудителем, но заболевание у лошади не развивается, потому что это болезнь свиней, а не лошадей.
– Это и ребенок бы понял, – заверил я.
– Хорошо. Так вот, иногда стандартный штамм краснухи слабеет, и, чтобы сделать его снова заразным, мы пропускаем его через голубей.
– Голубей? – переспросил я очень вежливо.
Он вскинул брови:
– Это стандартная практика. Ослабленный штамм пропускают через голубей, чтобы вернуть ему вирулентность.
– Ах да, разумеется, – кивнул я.
Он услышал иронию в моем тоне и возмутился.
– Мистер Холли, – сказал он сурово, – вы хотите во всем этом разобраться или нет?
– Хочу, конечно, – покладисто ответил я.
– Ну так вот. Вирулентный штамм был выделен из голубей и пересеян в чашки с кровяным агаром. – Он прервался, видя, что его слова – просто шум для меня. – Ладно, давайте скажем так. Живые вирулентные возбудители были добыты из голубей и перенесены на специальные блюдечки с кровью, где они начали размножаться, пока их не стало достаточно много, чтобы их можно было впрыснуть лошадям-продуцентам.
– Да, спасибо, – сказал я. – Теперь понял.
– Хорошо. – он кивнул. – Так вот, кровь в этих блюдечках была коровья. Бычья кровь.
– Понятно, – сказал я.
– Но по чьей-то дурацкой безалаберности однажды чашки с кровяным агаром были изготовлены из конской крови. В результате произошла мутация, возник новый штамм заболевания. – Он запнулся. – Мутации – это такие изменения, которые происходят спонтанно, без видимых причин, просто сами собой. Это естественное явление.
– Понятно, – повторил я.
– Никто не подозревал о том, что случилось, – продолжал он, – пока новый штамм не ввели лошадям-продуцентам и все эти лошади заболели краснухой. Новый штамм оказался на удивление устойчивым. Инкубационный период всегда продолжался от двадцати четырех до сорока восьми часов после введения, и в результате всегда развивался эндокардит… то есть воспаление сердечных клапанов.
В соседнее помещение вошел моложавый мужчина в расстегнутом белом халате. Я стал рассеянно наблюдать, как он возится в лаборатории.
– И куда потом девался этот новый штамм? – спросил я.
Ливингстон долго жевал губами, но наконец ответил:
– Осмелюсь предположить, что он хранится где-то у нас как некий курьез. Но разумеется, на данный момент он ослаблен, и, чтобы вернуть ему вирулентность, его пришлось бы…