– Пропустить через голубей, да, – кивнул я.
Он не видел в этом ничего смешного.
– Именно так, – сказал он.
– А все вот это пропускание через голубей и пересевание в кровяном агаре – это ведь требует особых навыков, не так ли?
Он поморгал:
– Нет, ну разумеется, я бы мог такое сделать…
А я бы нет. Любые препараты, с которыми я имел дело, попадали мне в руки уже в аккуратненьких ампулах, упакованных в коробочки.
Человек в соседней лаборатории открывал шкафы – он что-то искал.
Я спросил:
– А могут ли быть образцы этого нового штамма где-то еще, кроме вашей лаборатории, – где угодно? Я хочу сказать, отсылала ли ваша лаборатория образцы этого штамма куда-нибудь еще?
Он поджал губы, вскинул брови.
– Понятия не имею, – ответил он. Посмотрел сквозь стекло и указал на мужчину в соседней лаборатории. – Можете спросить у Барри Шеммока. Он может знать. Мутации штаммов – это по его части.
Фамилию «Шеммок» он выговорил как-то невнятно, но звучала она знакомо. «Где-то я слышал это имя, – подумал я. – Я… О господи!»
Меня как кипятком ошпарило. Я на секунду задохнулся. Я слишком хорошо знаю человека, чья настоящая фамилия Шеммок!
Я сглотнул. Меня трясло.
– Расскажите, пожалуйста, побольше об этом мистере Шеммоке, – попросил я.
Ливингстон любил поболтать и не увидел в моей просьбе ничего странного. Он пожал плечами:
– Он пробился наверх с огромным трудом. По говору и до сих пор слышно, что он из низов. С изрядным пунктиком на эту тему. Мир, мол, ему задолжал, и так далее. Этакое, знаете ли, студенческое бунтарство. Но в последнее время угомонился. А работник толковый.
– Вы его не любите? – спросил я.
Ливингстон вскинулся:
– Я этого не говорил!
Еще как говорил: и выражением лица, и тоном. Я спросил только:
– А что за говор?
– Северный какой-то. Я особо не разбираюсь. А что?
Непохоже, чтобы я этого Барри Шеммока хоть когда-нибудь встречал… Я спросил – медленно, с запинкой:
– А вы не знаете, нет ли у него, случайно, брата?
На лице Ливингстона отразилось удивление.
– Есть у него брат. И, можете себе представить, он букмекер!
Он пораскинул мозгами.
– Имя такое, вроде как Терри… Нет, не Терри… Ах вот: Тревор! Они сюда иногда вдвоем заходят. Дружные, водой не разольешь!
Барри Шеммок бросил свои поиски и направился к двери.
– Так что, познакомить вас с ним? – спросил мистер Ливингстон.
Я молча покачал головой. Знакомиться с братом Тревора Динсгейта в здании, битком набитом болезнетворными бактериями, с которыми он обращаться умеет, а я нет? Только этого мне и не хватало.
Шеммок вышел за дверь, в коридор со стеклянными стенами, и повернул в нашу сторону.
«О нет!» – подумал я.
Он решительно прошагал по коридору и отворил дверь той лаборатории, где мы находились. И заглянул в дверь, не заходя внутрь.
– Доброе утро, мистер Ливингстон, – сказал он. – Вы моих слайдов нигде не видели?
Голос был почти тот же самый: самоуверенный, резковатый. Манчестерский выговор чувствовался куда сильнее. Я спрятал за спину левую руку, мысленно умоляя его уйти.
– Нет, – сказал мистер Ливингстон, явно довольный его приходом. – Послушайте, Барри, можно вас на…
Мы с Ливингстоном стояли у лабораторного стола, на котором громоздились пустые стеклянные колбы и ряд штативов. Я развернулся влево, по-прежнему пряча руку, и неуклюже, правой рукой, опрокинул штатив и пару колб.
Ничего особо не разбил, зато шуму наделал. Ливингстон пожевал губами удивленно и раздосадованно и поднял раскатившиеся колбы. Я схватил штатив. Металлический, тяжелый… пойдет.
И развернулся к двери.
Дверь затворялась. В коридоре виднелась удаляющаяся спина Барри Шеммока и развевающиеся полы белого халата.
Я судорожно выдохнул через нос и аккуратно поставил штатив на место в конце ряда.
– Ушел, – сказал мистер Ливингстон. – Ну что ж поделаешь.
Я поехал назад в Ньюмаркет, в Институт конских болезней, к Кену Армидейлу.
По дороге я думал, как быстро говорливый мистер Ливингстон расскажет Барри Шеммоку о приезде человека по фамилии Холли, который имеет большой интерес к свиным заболеваниям у лошадей.
Меня подташнивало, слабо, но непрерывно.
– Его сделали устойчивым ко всем стандартным антибиотикам, – сказал Кен. – Чистая работенка.
– Что вы имеете в виду?
– Ну, если бы на него действовал любой антибиотик, всегда существовал бы риск, что затемпературившей лошади его вколют сразу же и она так и не заболеет.
Я вздохнул:
– А как можно сделать микроб устойчивым к антибиотикам?
– Скармливать ему крохотные дозы антибиотика, пока не разовьется иммунитет.
– А это сложно технически, да?
– Да, весьма.
– Вы когда-нибудь слышали о Барри Шеммоке?
Он нахмурился:
– Кажется, нет…
Трусливый внутренний голос настойчиво советовал мне немедленно заткнуться, бежать, лететь, спасаться… в Австралию, в пустыню…
– У вас есть кассетный магнитофон? – спросил я.
– Да, я его использую, чтобы делать заметки во время операций.
Он сходил за магнитофоном, принес, поставил его на стол и зарядил чистой кассетой.
– Можете говорить, – сказал он. – Микрофон встроенный.
– Вы тоже останьтесь и послушайте, – попросил я. – Мне нужен… свидетель.
Он смерил меня пристальным взглядом:
– Вы выглядите таким напряженным… Опасная у вас работенка, как я погляжу.
– Бывает, что да.
Я включил магнитофон, для начала назвал свое имя, место, дату записи. А потом снова выключил и остался сидеть, глядя на пальцы, которыми нажимал кнопки.
– В чем дело, Сид? – спросил Кен.
Я посмотрел на него и отвел взгляд:
– Ни в чем.
«Надо, – подумал я. – Я должен это сделать, без этого никак. Иначе я никогда не стану снова цельным».
Если уж приходится выбирать – а мне казалось, что выбирать придется, – то я выберу целостность личности, чего бы это ни стоило. Наверное, я сумею справиться с физическим страхом. Наверное, я сумею справиться с чем угодно, что бы ни случилось с моим телом, – даже с беспомощностью. Чего я точно не вынесу – и теперь я видел это совершенно отчетливо, – так это презрения к себе.
Я нажал кнопки «Пуск» и «Запись» и безвозвратно нарушил слово, которое дал Тревору Динсгейту.
Глава 16
Во время обеда я позвонил Чико и рассказал ему то, что мне стало известно о лошадях Розмари.
– В общем и целом, – сказал я, – у этих четырех лошадей появились проблемы с сердцем из-за того, что их заразили свиной болезнью. Там еще куча сложной информации о том, как именно это сделали, но об этом пусть уж у распорядителей голова болит.
– Свиной болезнью?! – изумленно переспросил Чико.
– Ну да. У крутого букмекера Тревора Динсгейта есть братишка, который работает в лаборатории, где делают вакцины для людей: от оспы, от дифтерии и так далее. И они вдвоем придумали план, как впрыскивать свиную заразу фаворитам скачек.
– Фавориты в результате проигрывали, – сказал Чико, – а букмекер собирал урожай.
– Верно, – подтвердил я.
Я чувствовал себя очень странно, излагая замысел Тревора Динсгейта простыми, обыденными словами и говоря о нем так, словно это одно из наших обычных расследований.
– А как ты узнал? – спросил Чико.
– У Генри Трейса пал Глинер, на вскрытии обнаружили свиную болезнь. А когда я поехал в лабораторию вакцин, то увидел человека по фамилии Шеммок, который занимается необычными мутациями, и вспомнил, что Шеммок – настоящая фамилия Тревора Динсгейта. А Тревор Динсгейт – большой друг Джорджа Каспара… А все пострадавшие лошади, насколько это известно, стояли на конюшне Джорджа Каспара.
– Не многовато ли совпадений? – спросил Чико.
– Есть немного. Но дальше уж пусть служба безопасности разбирается.
– Эдди Кейт? – скептически переспросил Чико.
– Это дело он замять не сможет, не волнуйся.
– А Розмари ты уже сказал?
– Нет еще.
– Вот смеху-то будет!
– Ага.
– Ну что ж, Сид, дружище, – сказал он, – сегодня у нас день успехов! Мы накрыли Никки Эйша.
Никки Эйша, с ножом в носке. Пустяки по сравнению… по сравнению с…
– Эй, – голос Чико в трубке звучал обиженно, – ты что, не рад?
– Рад, конечно! А как накрыли-то?
– Он опять взялся рассылать эти дурацкие письма. Я был у тебя на квартире сегодня утром, просто так, на всякий случай, а там два больших конверта с нашими наклеечками.
– Здорово! – сказал я.
– Открываю я их. Оба конверта отправили нам люди с фамилиями на «П». Не зря бегали-то!
– То есть у нас есть письмо от него?
– То-то и оно! И один в один такое же, как твоя жена рассылала, только адрес, куда деньги слать, другой, разумеется. Карандаш у тебя есть?
– Есть.
Он продиктовал адрес. Адрес был в Клифтоне, под Бристолем. Я задумчиво посмотрел на бумажку. Можно, конечно, сразу передать его полиции, а можно попробовать проверить самому. В том, чтобы проверить самому, был как минимум один существенный плюс…
– Чико, – сказал я, – позвони на квартиру Дженни в Оксфорде и попроси Луизу Макиннс. Скажи ей, пусть перезвонит мне сюда, в отель «Ратленд» в Ньюмаркете.
– Чего, боишься любимой женушки?
– Так сделаешь?
– Да куда ж я денусь!
Чико расхохотался и повесил трубку. Однако когда телефон снова зазвонил, это оказалась не Луиза, а все тот же Чико.
– Она там больше не живет, – сказал он. – Твоя жена дала мне ее новый телефон.
Он продиктовал мне его.
– Что-нибудь еще?
– Ты не мог бы подъехать со своим магнитофоном в Жокей-клуб на Портмен-сквер завтра во второй половине дня, скажем часа в четыре?
– Так же, как в прошлый раз?
– Нет, – сказал я. – Культурно, с главного входа.
Луиза, к моему облегчению, ответила на звонок. Когда я объяснил ей, что к чему, она ушам своим не поверила: