Она, видно, почувствовала, что я расслабился, и сердито взглянула мне в лицо.
– Ты меня нарочно проверял! – сказала она.
Я улыбнулся:
– Ну да, наверное.
– Ну и скотина же ты!
Я ощутил непривычный приступ озорства.
– На самом деле, – сказал я, сжав левую руку правой, – если вот так несколько раз крутануть, то кисть отвинтится и отвалится!
– Ой, не надо! – в ужасе воскликнула она.
Я расхохотался, как мальчишка. Никогда бы не подумал, что смогу когда-нибудь так относиться к этой руке.
– А зачем тебе ее отвинчивать? – спросила она.
– Ну-у… для обслуживания, и все такое.
– Ты стал совсем другим, – сказала она.
Я кивнул. Луиза была права. И предложил:
– Пошли спать, что ли?
– Мир полон сюрпризов, – произнесла она, довольно много времени спустя. – Уж никак от тебя не ожидала, что ты такой нежный в постели.
– Что, слишком нежный?
– Нет. Мне понравилось.
Мы лежали в темноте и потихоньку задремывали. Сама Луиза оказалась теплой, открытой и щедрой, и для меня все закончилось мощной вспышкой бурного наслаждения. «Жалко все-таки, – сонно думал я, – что секс так сильно увешан всяческими табу, сложными техниками, психологией, чувством греха, вуайеристами и всякой коммерческой хренотенью. Когда двое собираются в эту старинную головоломку, это должно быть сугубо частным делом, и чем меньше ты ожидаешь, тем больше получишь. Ты такой, какой есть. Вот я бы нипочем не мог изобразить грубого, агрессивного, напористого, как бык, любовника, даже если бы девушке этого хотелось, – просто потому, – ехидно сказал я себе, – что я бы лопнул от смеха в самый ответственный момент. Нет уж, как есть, так и ладно».
– Луиза! – окликнул я.
Она не ответила.
Я поерзал, укладываясь поуютнее, и вслед за нею провалился в сон.
Немного погодя, проснувшись спозаранку, как обычно, я смотрел, как дневной свет разгорается на ее спящем лице. Ее светлые волосы были спутаны, совсем как тогда, когда я увидел ее впервые, кожа выглядела нежной и свежей. Проснувшись и еще не открыв глаза, она заулыбалась.
– Доброе утро! – сказал я.
– Доброе утро.
Она подалась поближе ко мне в просторной кровати. Белые муслиновые оборки балдахина обрамляли нас, точно рама.
– Как на облаках спишь, – сказала Луиза.
Она навалилась на мою жесткую левую руку, осознала это и удивленно моргнула:
– Слушай, а ведь когда ты один, ты ее на ночь снимаешь, верно?
– Снимаю.
– Ну так сними!
Я улыбнулся:
– Не хочу.
Она смерила меня долгим, пристальным взглядом:
– Дженни права. Ты человек-кремень.
– Вообще-то, нет.
– Она говорила, что в тот самый момент, когда какой-то козел ломал тебе руку, ты спокойно обдумывал, как его одолеть.
Я поморщился.
– Это правда? – спросила она.
– Ну, отчасти…
– Дженни говорила…
– По правде сказать, – перебил я, – я бы предпочел поговорить о тебе.
– Я неинтересная.
– Ну да, конечно!
– Тогда чего же ты ждешь?
– Мне ужасно нравится, когда ты краснеешь, как девочка.
Я легонько коснулся ее груди, и, похоже, на нее это подействовало так же, как на меня. Оба мы мгновенно возбудились, к обоюдному удовольствию.
– Облака… – блаженно вздохнула она. – А о чем ты думаешь, когда ты этим занимаешься?
– Сексом?
Она кивнула:
– Я не думаю, я чувствую.
– А я иногда вижу розы… вьющиеся розы на садовой решетке… алые, розовые, золотистые… Иногда – звезды со множеством лучей. А на этот раз будут белые муслиновые облака с оборочками.
Потом я ее спросил: ну как, видела?
– Нет. Просто яркий солнечный свет. Совершенно ослепительный.
Комната и вправду была залита солнцем, и белый балдахин сделался прозрачным и весь светился.
– А почему ты вечером не стал задергивать занавески? – спросила она. – Не любишь спать в темноте?
– Не люблю спать, когда кругом враги.
Я сказал это не думая, само вылетело. И только потом осознание того, что это правда, окатило меня ледяным душем.
– Будто дикий зверь… – сказала она и тут же: – Сид, а в чем дело?
«Запомни меня таким, как сейчас», – подумал я. И спросил:
– Как насчет завтрака?
Мы вернулись в Оксфорд. Я сдал пленку в печать, мы пообедали в «Quat’ Saisons», где замечательный pâté de turbot и превосходные quenelle de brochet soufflée[17] на время заставили грозные тени расступиться. Однако вместе с кофе наступила неизбежная минута.
– В четыре мне надо быть в Лондоне, – сказал я.
– Ты пойдешь в полицию насчет Никки? – спросила Луиза.
– Я вернусь сюда в четверг, послезавтра, чтобы забрать фотографии. Тогда и в полицию схожу, – решил я. – Подарим той леди в Бристоле еще пару счастливых дней.
– Бедняжка!
– Я тебя увижу в четверг? – спросил я.
– Если не ослепнешь, то увидишь.
Чико подпирал стену здания на Портмен-сквер с видом мученика, как будто он меня ждет уже несколько часов. Увидев, как я подхожу пешком, он отлип от стенки и сказал:
– Я смотрю, ты не торопился.
– Парковка была забита.
В руке у Чико болтался черный кассетник, которым мы пользовались время от времени; оделся он в джинсы и футболку, без пиджака и без куртки. Жара никуда не делась: над Англией почти неподвижно завис антициклон. Я и сам был в рубашке с коротким рукавом, хотя и при галстуке, а пиджак висел у меня на руке. Все окна на четвертом этаже стояли нараспашку, снаружи отчетливо доносился уличный шум, и сэр Томас Юллестон, восседающий за своим просторным столом, сражался с повседневными делами, в бледно-голубой рубашке в белую полосочку.
– А, Сид, входите, входите! – пригласил он, увидев меня в дверях. – Я вас жду.
– Простите, что задержался, – ответил я, обмениваясь с ним рукопожатием. – Это Чико Бернс, мой сотрудник.
Юллестон пожал руку Чико.
– Хорошо, – сказал он. – Теперь, когда вы здесь, давайте пригласим Лукаса Уэйнрайта и всех остальных. – Он нажал кнопку переговорного устройства и поговорил с секретаршей. – И пусть принесут еще стульев, хорошо?
Кабинет постепенно заполнялся народом. Тут было больше людей, чем я ожидал, но со всеми я был знаком, хотя бы шапочно. Все высшее руководство Жокей-клуба во всей славе его, люди воистину правящие миром скачек. Чико поглядывал на них чуточку нервно, будто на существ иной породы, и, похоже, почувствовал облегчение, когда ему принесли столик, чтобы поставить магнитофон. Он сел, отгородившись этим столиком от всего кабинета. Я нащупал в кармане пиджака принесенную с собой кассету и отдал ему.
Вместе с Лукасом Уэйнрайтом явился Эдди Кейт. Обычно дружелюбный, Эдди смотрел на меня холодно: его теплое отношение ко мне практически иссякло.
– Ну вот, Сид, – сказал сэр Томас, – мы все в сборе. Вчера в телефонном разговоре вы мне сообщили, что выяснили, каким образом Три-Нитро испортили перед самыми «Гинеями», и, как видите… нам всем очень интересно. – Он улыбнулся. – Давайте выкладывайте!
Я старательно подражал им: держался ровно и бесстрастно и как будто даже не думал об угрозе Тревора Динсгейта – хотя на самом деле мысль о ней то и дело пронзала меня, точно удары ножом.
– Я… мм… записал все на магнитофон, – сказал я. – Вы услышите два голоса. Второй человек – это Кен Армидейл, из Института конских болезней. Я попросил его уточнить ветеринарные тонкости – это его сфера, я тут профан.
Аккуратно расчесанные головы кивнули. Эдди Кейт просто смотрел не отрываясь. Я взглянул на Чико – тот нажал на пуск, и мой бесплотный голос громко заговорил, обращаясь к обратившейся в слух аудитории:
«Говорит Сид Холли. Я нахожусь в Институте конских болезней, сегодня понедельник, четырнадцатое мая…»
Я слушал сухие фразы, мысленно переводя их в текст. Идентичные симптомы у всех четырех лошадей, проигранные скачки, проблемы с сердцем. Моя просьба, переданная через Лукаса Уэйнрайта, сообщить, если кто-то из трех лошадей, оставшихся в живых, падет. Посмертное вскрытие Глинера – тут Кен Армидейл повторил мой краткий рассказ, снабдив его подробностями. Его голос объяснил – снова вслед за мной, – каким образом лошади ухитрились заразиться свиной болезнью. Его голос: «Я обнаружил живой возбудитель в образованиях на сердечных клапанах Глинера, а также в крови, взятой у Зингалу» – и мой голос, в продолжение: «Новый, мутировавший штамм заболевания был получен в лаборатории вакцин Тирсона в Кембридже следующим образом…»
Процедура была не самая простая и понятная, однако, глядя на их лица, я видел, что они все поняли, особенно к тому времени, как Кен Армидейл повторил это еще раз, подтверждая сказанное мной.
«Что касается мотивов и возможностей, – продолжал мой голос, – речь пойдет о человеке по имени Тревор Динсгейт…»
Сэр Томас, который сидел, слегка вытянув шею и внимательно слушая, вскинул голову и растерянно уставился на меня. Он, несомненно, вспомнил, как принимал Тревора Динсгейта в распорядительской ложе в Честере. И возможно, как свел нас с Тревором Динсгейтом лицом к лицу.
Среди прочих слушателей имя вызвало не меньшее оживление. Все они были знакомы с Динсгейтом или знали о нем. Растущее влияние в мире букмекеров, могущественный человек, упорно прокладывающий себе путь на самый верх. Да, они знали Тревора Динсгейта, и они были шокированы.
«Настоящее имя Тревора Динсгейта – Тревор Шеммок, – сказал мой голос. – В лаборатории вакцин работает сотрудник по имени Барри Шеммок, это его брат. Обоих братьев, отношения между которыми самые дружеские, неоднократно видели вместе в здании лаборатории…»
«Господи боже мой!» – думал я. Мой голос все звучал и звучал, но я слушал себя лишь урывками. Да, я действительно это сделал. Пути назад нет.
«…Та самая лаборатория, где первоначально был получен новый штамм… вероятность, что он спустя столько лет сохранился где-то еще, практически нулевая…