Завелся мотор «лендровера», прицеп тронулся, задом выезжая с парковки. Меня швырнуло на стенку прицепа, и я понял, что стоя далеко не уеду.
Глаза мало-помалу привыкали к темноте: она была не такой уж непроглядной, благодаря тому что между пандусом и стенками прицепа кое-где имелись щели. В конце концов я отчетливо разглядел – хотя какой в этом смысл? – что обыкновенная коневозка нарочно переоборудована под прицеп для перевозки пленников. Лишняя планка сзади, перекрывающая щель, которую обычно оставляют для доступа воздуха, дополнительная доска внутри вдоль всего прицепа, благодаря которой перегородка, обычно в высоту человеческого роста, теперь доставала до потолка.
В целом это по-прежнему был прицеп, сделанный с расчетом на то, чтобы выдержать вес двух лошадей и удары конских копыт. Я беспомощно опустился на пол – пол был голый, если не считать пыли и грязи, – и погрузился в убийственные мысли.
Я столько времени скрывался – а потом согласился ехать с Лукасом и, как дурак, бросил машину на виду на целый день! Наверно, они выследили меня в Жокей-клубе. Либо вчера, либо сегодня утром. «Нет, – подумал я, – вчера на парковке не было места, я бросил машину на улице, и мне выписали штраф…»
Я не ездил к себе на квартиру. Я не возвращался в Эйнсфорд. Я не бывал ни в «Кэвендише», ни в других привычных местах.
А потом взял и приехал в Жокей-клуб!
Я сидел, сокрушался и думал о Треворе Динсгейте.
Поездка длилась значительно дольше часа. Тоскливое время в жарком тряском прицепе, которое я провел, старательно заставляя себя не думать о том, что меня ждет в конце пути. Через некоторое время я услышал сквозь перегородку голос Чико – голос, но не слова. Угрюмый, низкий голос с густым выговором уроженца Глазго отвечал ему коротко и отрывисто, рокоча, будто гром.
«Двое спецов из самого Глазго», – сказал Джекси. Один из них сейчас с Чико, это ясно. Не обычный безмозглый мордоворот – суровый спец, способный и соображать тоже. Тем хуже.
Наконец прицеп перестал трястись, и снаружи донеслись звуки отстегиваемой сцепки. «Лендровер» отъехал, и в наступившей тишине я отчетливо услышал голос Чико.
– Что происходит? – спросил он. Судя по голосу, он явно еще не пришел в себя.
– Ничего, малый, скоро узнаешь.
– А где Сид?
– А ну, помалкивай, малый!
Звука удара я не услышал, но Чико умолк.
Тот человек, который поднимал пандус, пришел и опустил его. В прицеп хлынул вечер среды, половина седьмого.
– Выходи! – скомандовал он.
Когда я поднялся на ноги, он отступил на шаг. В руках он держал направленные на меня вилы, и вилы были острые.
Стоя в глубине прицепа, я огляделся, оценивая обстановку. Сама коневозка, отцепленная от «лендровера», находилась внутри какого-то помещения, и помещение это было не чем иным, как крытым манежем на ферме Питера Рэммилиза.
Обшитые деревом стены, окна под потолком, распахнутые по случаю жары. Снаружи сюда никто не заглянет, даже случайно.
– Выходи! – повторил он, взмахнув вилами.
– Делай, как он говорит, малый! – угрожающе произнес голос громилы, бывшего с Чико. – Быро!
Я послушался.
Спустился по пандусу на упругий, глушащий шаги пол манежа.
– Сюда! – мужик махнул вилами. – К стенке!
Голос у него был резче, и шотландский выговор отчетливей, чем у того, который остался с Чико. А что касается грубой силы, тут они друг друга стоили.
Я пошел вперед. Ноги были как не мои.
– Спиной к стене! Лицом сюда!
Я развернулся. Прислонился плечами к доскам.
Позади человека с вилами, стоя так, что из коневозки его было не видно, маячил Питер Рэммилиз. На его роже отражалась мерзкая смесь удовлетворения, злорадства и предвкушения, полная противоположность бдительной сосредоточенности шотландцев. Я так понял, что он сидел за рулем «лендровера», чтобы не попадаться мне на глаза.
Тот, что был с Чико, вывел его на край пандуса и остановился с ним наверху. Чико не столько стоял, сколько висел, привалившись к громиле, слегка улыбаясь и явно ничего не соображая.
– А, Сид, привет! – сказал он.
Державший его громила вскинул дубинку и обратился ко мне:
– Короче, слушай, малый! Стой смирно. Не шевелись. Дернешься – я твоего дружбана прикончу в два счета, ты и глазом моргнуть не успеешь. Понял?
Я никак не отреагировал, но секунду спустя громила резко кивнул тому, что был с вилами.
Тот медленно, опасливо пошел в мою сторону, угрожая мне вилами.
Я посмотрел на Чико. На дубинку. Подумал об увечье – я не могу так рисковать…
И… остался стоять неподвижно.
Человек с вилами сперва целился ими мне в живот, потом поднял выше, к сердцу, потом еще выше. Медленно, осторожно, шаг за шагом, он подходил все ближе, пока один из острых концов не уткнулся мне в горло.
– Стой смирно! – угрожающе повторил человек с Чико.
Я стоял.
Зубцы вил скользнули вдоль моей шеи, по одному с обеих сторон, прошли под подбородком и уперлись в деревянную стенку у меня за спиной. Заставив меня задрать голову. Пришпилив меня за шею к стене, но не причинив вреда. «Все лучше, чем сквозь шею», – промелькнуло у меня в голове, однако же самоуважения мне это не прибавило.
Направив вилы, как считал нужным, мужик изо всех сил толкнул рукоятку, вонзив острия зубцов в дерево. А потом налег на рукоятку всем весом, чтобы я не мог вырвать вилы из стены и освободиться. Редко мне доводилось чувствовать себя так беспомощно и так глупо.
Человек, державший Чико, внезапно повел плечами, как будто расслабившись, снес Чико на руках вниз по пандусу и дал ему пинка под зад. Чико растянулся на мягких стружках, безвольный, как тряпичная кукла, а мужик подошел ко мне, чтобы лично убедиться, надежно ли меня зафиксировали.
Он кивнул своему напарнику.
– Ты, главное, своим занимайся, – сказал он ему. – Насчет того, другого не беспокойся. Я за ним пригляжу.
Я смотрел в их лица, чтобы запомнить на всю жизнь.
Жесткие, грубые линии скул и ртов. Холодные глаза, внимательные и бесчувственные. Черные волосы, бледная кожа. Маленькие головы на мощных шеях, расплющенные уши. Массивные подбородки, синие от щетины. Лет под сорок, наверно. Очень похожи друг на друга, и в обоих чувствуется методичная жестокость закаленных наемных убийц.
Приблизившийся ко мне Питер Рэммилиз по сравнению с ними выглядел рыхлым, как губка. Невзирая на неодобрение его громил, он тоже ухватился за рукоятку вил и подергал. Вилы не шелохнулись, – похоже, его это удивило.
– Что, – сказал он мне, – будешь знать, как совать свой сопливый нос куда не надо!
Я не дал себе труда ответить. У них за спиной Чико поднялся на ноги, и в миг отчаянной надежды я было подумал, что он все это время дурачил их, изображая сотрясение мозга, а на самом деле он в порядке и сейчас пустит в ход свое дзюдо.
Но это был всего лишь миг. Пинок, который он отвесил громиле, что его держал, не опрокинул бы и карточный домик. Я в тошнотворной, бессильной ярости увидел, как дубинка снова обрушилась на голову Чико и он рухнул на колени, вновь теряя сознание.
Мужик с вилами делал то, что ему велели, – держал рукоятку. Я изо всех сил дергался и выдирался, отчаянно пытаясь освободиться, но у меня ничего не вышло, а верзила с Чико расстегнул пояс.
Я с изумлением увидел, что он носил вместо пояса не ремень, а цепочку, тонкую и гибкую, вроде тех, какими заводят настенные часы с маятником. На одном конце у нее было нечто вроде ручки, за которую он и взялся. Громила взмахнул рукой, свободный конец свистнул в воздухе и обвил Чико.
Голова у Чико вскинулась, глаза и рот изумленно распахнулись, – казалось, новая боль заставила туман развеяться, будто огнемет. Громила снова замахнулся, цепочка обрушилась на Чико, и я услышал, как ору:
– Ублюдки! Ублюдки чертовы! – но никто не обратил внимания.
Чико пошатываясь поднялся на ноги и спотыкаясь попятился в сторону. Мужик надвигался на него и хлестал, хлестал, хлестал с неубывающей свирепостью, гордясь своей работой.
Я орал что-то отрывистое, что-то бессвязное, требовал, чтобы он прекратил, испытывая сразу и ярость, и ужас, и мучительное чувство вины. Если бы я не потащил Чико в Ньюмаркет… Если бы я не боялся Тревора Динсгейта… Это из-за моих страхов Чико оказался здесь… в этот день… Господи! Ублюдок! Прекратите! Прекратите!.. Я выдирался из вил и никак не мог освободиться.
Чико дергался, спотыкался и в конце концов пополз по кругу вдоль манежа и остался лежать ничком недалеко от меня. Тонкая ткань его футболки дергалась от каждого удара цепочки, и я видел кровавые полоски, проступающие сквозь нее тут и там.
Господи!.. Чико!..
Пытка прекратилась только тогда, когда Чико замер неподвижно. Громила стоял над ним, придирчиво глядя на свою жертву и лениво помахивая цепочкой.
Питер Рэммилиз выглядел скорее растерянным и напуганным, как будто это не он притащил нас сюда, не он затеял все это.
Громила, державший вилы, впервые отвел взгляд от меня и посмотрел на Чико. Он всего лишь чуть-чуть перенес равновесие на другую ногу, но давление на мою шею ослабло, и разница была огромная. Я вцепился в ручку вил с силой, на которую он не рассчитывал, и наконец-то освободился и оторвался от стены. И со всей кровожадной яростью бросился не на громилу, избивавшего Чико, а на самого Питера Рэммилиза: тот стоял ближе.
Я изо всех сил ударил его в лицо, и ударил своей жесткой левой рукой, в которой последние достижения технологии стоимостью в две тысячи фунтов были собраны в увесистую встроенную дубинку.
Он взвыл, вскинул руки к лицу, а я яростно воскликнул: «Ублюдок!» – и огрел его снова, по ребрам.
Громила, избивавший Чико, обратил внимание на меня, и я, как и Чико, обнаружил, что первое ощущение от его цепочки – изумление. Невероятная, резкая боль – а потом, вслед за ударом, негаснущий огонь.
Я накинулся на громилу с такой яростью, какой сам от себя не ожидал, и громила попятился прочь.