– Это ты к чему? Или так, вообще?
– Нет.
Я взял кружку с чаем и подул на дымящуюся поверхность.
– С моей собственной точки зрения я выгляжу как неопрятная куча сомнений, страхов и глупости. А для других людей… В общем, то, что случилось с нами, со мной и Чико, вчера вечером, – это из-за того, как нас видят другие.
Я осторожно отхлебнул из кружки. Ну конечно, как всегда, когда чай заваривал Чарлз, он был такой крепкий, что только что кожа с языка не слезала. Мне это даже нравилось, иногда. Я сказал:
– Нам везло с тех пор, как мы сделались сыщиками. Иными словами, все, за что мы брались, давалось нам сравнительно легко, и мы приобрели репутацию людей, которые никогда не проигрывают, и репутация эта была преувеличена.
– Ты хочешь сказать, – сухо уточнил Чарлз, – что на самом деле вы парочка тупоумных лоботрясов?
– Да нет, вы же поняли, что я имею в виду.
– Да, я понял. Том Юллестон мне звонил не далее как вчера утром, чтобы договориться насчет распорядителей в Эпсоме, как он сказал, но я так понял, что в основном затем, чтобы поделиться со мной тем, что он о тебе думает. А думает он, грубо говоря, как было бы жаль, если бы ты так и остался жокеем.
– Это было бы замечательно! – вздохнул я.
– То есть вас с Чико вчера отделали ради того, чтобы помешать вам в очередной раз добиться успеха?
– Не совсем, – сказал я.
И я принялся рассказывать ему то, что успел надумать за ночь. И чай у него совсем остыл.
Когда я договорил, Чарлз некоторое время сидел молча и смотрел на меня в упор, старательно не выказывая никаких чувств.
Наконец он сказал:
– Судя по всему, то, что случилось вчера вечером, было… ужасно.
– Ну… в общем, да.
Он помолчал еще. И спросил:
– И что дальше?
– Я хотел спросить, – застенчиво начал я, – не могли бы вы сегодня сделать для меня пару дел, потому что я… ну…
– Разумеется, – сказал Чарлз. – Каких?
– Вы сегодня все равно едете в Лондон. Сегодня же четверг. Не могли бы вы, если не сложно, поехать не на «роллс-ройсе», а на «лендровере» и там сменить его на мою машину?
– Ну, если тебе так нужно… – сказал он. Он явно был не в восторге.
– Там у меня зарядное устройство в чемодане, – сказал я.
– А, ну конечно, я съезжу.
– И не могли бы вы перед этим заехать в Оксфорд и забрать фотографии? Это фото Николаса Эйша.
– Сид!
Я кивнул:
– Да, мы его нашли. И у меня в машине лежит письмо с его новым адресом. Точно такое же, как и раньше, с просьбой о пожертвовании.
Он покачал головой, удивляясь глупости Николаса Эйша.
– Еще что-нибудь нужно?
– Боюсь, есть еще два дела. Первое – в Лондоне, и это просто. Но вот второе… Вы не могли бы съездить в Танбридж-Уэллс?
Я объяснил зачем, и он сказал, что поедет, хотя ради этого придется отменить вечернее заседание.
– И еще, не могли бы вы мне одолжить свой фотоаппарат? Мой остался в машине. И чистую рубашку.
– Именно в этом порядке?
– Да, пожалуйста.
Через некоторое время, мечтая не двигаться как минимум пару тысяч лет, я медленно отклеился от дивана и поднялся наверх повидать Чико, прихватив с собой фотоаппарат Чарлза.
Чико лежал на боку. Глаза у него были тусклые и смотрели в никуда – эффект постепенно выветривающихся лекарств. Ему было достаточно больно, чтобы слабо запротестовать, когда я объяснил ему, что собираюсь снимать.
– Вали отсюда!
– А ты пока думай о барменшах.
Я снял с него одеяло и сфотографировал видимые травмы, спереди и сзади. Невидимые тоже были, но тут уж ничего не поделаешь. Я снова накрыл его одеялом и сказал:
– Прости, пожалуйста.
Чико ничего не ответил. Я спросил себя, за что я прошу прощения: за то, что потревожил его сейчас, или за все вообще – за то, что впутал его в свою жизнь с такими неприятными последствиями. Он ведь говорил, что мы сядем в лужу с этими синдикатами, – и был прав.
Я вышел с фотоаппаратом в коридор и отдал его Чарлзу.
– Пусть напечатают снимки с увеличением к завтрашнему утру, – попросил я. – Скажите, что это для полицейского расследования.
– Но ты же говорил, чтобы полицию не… – начал Чарлз.
– Да, но если в фотомастерской будут думать, что это для полиции, они не побегут в полицию, когда увидят, что там на снимках.
– Я так понимаю, тебе никогда не приходило в голову, – спросил Чарлз, протягивая мне чистую рубашку, – что как раз Томас Юллестон насчет тебя прав, а сам ты ошибаешься?
Я позвонил Луизе и сказал, что сегодня приехать все-таки не смогу. «У меня тут дела…» – сказал я, классическая отмазка. В ответе Луизы звучало разочарование, которого такая отмазка заслуживала.
– Ну нет так нет, что ж поделаешь.
– Я и сам не в восторге, – сказал я. – Может, через недельку, а? Что ты делаешь в ближайшие несколько дней?
– Дней?
– И ночей.
Ее голос сделался заметно веселее:
– Диссертацию пишу.
– А на тему?
– Облака, розы и звезды, их разновидности и частота в жизни современной эмансипированной женщины.
– Ах, Луиза, – сказал я, – ну, я… я тебе помогу чем могу.
Она расхохоталась и повесила трубку. А я пошел к себе в комнату и снял с себя грязную, окровавленную, пропотевшую рубаху. Мельком взглянул на свое отражение в зеркале, и меня оно не порадовало. Натянул шелковистую Чарлзову рубашку из хорошего плотного хлопка и лег в кровать. Лег я на бок, как Чико, и почувствовал примерно то же, что чувствовал Чико, однако кое-как все-таки уснул.
Вечером я спустился вниз и сел на диван, ожидая Чарлза, однако первой объявилась Дженни.
Она вошла, увидела меня и немедленно разозлилась. Потом пригляделась повнимательней и сказала:
– О господи, опять!
Я ответил просто:
– Привет.
– Ну, что на этот раз? Снова ребра?
– Да ничего.
– А то я тебя не знаю!
Она села на другой конец дивана, рядом с моими ногами:
– Что ты тут делаешь?
– Жду твоего папу.
Она недовольно посмотрела на меня.
– Я продаю эту квартиру в Оксфорде, – сказала она.
– В самом деле?
– Разонравилась она мне. Луиза Макиннс съехала, и к тому же она мне слишком сильно напоминает о Никки…
После паузы я спросил:
– А я тебе о Никки не напоминаю?
– Нет, конечно! – искренне удивилась она. А потом сказала, уже медленней: – Но ведь он же…
Она не договорила.
– Я его видел, – сказал я. – Три дня назад в Бристоле. И он похож на меня – ну, немного.
Она была ошеломлена и не нашлась что ответить.
– А ты не замечала? – спросил я.
Она покачала головой.
– Ты пыталась вернуться назад, – сказал я. – К тому, что было между нами тогда, вначале.
– Неправда!
Но по ее тону было слышно: она понимает, что это правда. Она практически сама мне об этом сказала в тот вечер, когда я приехал в Эйнсфорд, чтобы приступить к поискам Эйша.
– И где ты будешь жить? – спросил я.
– А тебе не все равно?
Я подумал, что мне, наверно, никогда не будет все равно, но это моя проблема, а не ее.
– Как ты его нашел? – спросила Дженни.
– Он же дурак.
Это ей не понравилось. По ее враждебному взгляду сразу стало ясно, на чьей она стороне до сих пор, инстинктивно.
– Он живет с другой девушкой, – сообщил я.
Она вскочила в ярости, и я запоздало вспомнил, что мне совсем не хочется, чтобы она ко мне прикасалась.
– Ты мне это нарочно говоришь, чтобы гадость сказать, да?! – осведомилась она.
– Я тебе это говорю, чтобы ты успела вывести его из организма к тому времени, как он пойдет под суд и в тюрьму. Иначе ты будешь чувствовать себя чертовски несчастной.
– Ненавижу тебя! – сказала она.
– Это не ненависть, это уязвленная гордость.
– Да как ты смеешь!
– Дженни, – сказал я, – я тебе прямо скажу: я готов на многое ради тебя. Я долго тебя любил, и мне не все равно, что с тобой будет. Что толку в том, что я отыщу Эйша и он пойдет под суд за мошенничество вместо тебя, если ты не очнешься и не увидишь его таким, какой он на самом деле? Я хочу, чтобы ты на него наконец разозлилась. Ради твоего же блага.
– Ничего у тебя не выйдет! – бросила она.
– Уйди, – сказал я.
– Что-что?
– Уходи. Я устал.
Она стояла, сердитая и растерянная, и тут вошел Чарлз.
– Привет! – сказал он, неодобрительно взирая на царящую в гостиной атмосферу. – Здравствуй, Дженни.
Она подошла и по старой привычке чмокнула его в щеку.
– Сид тебе уже сказал, что он отыскал твоего приятеля Эйша?
– Сказал, не утерпел!
В руках у Чарлза был большой конверт из грубой бумаги. Он открыл его, достал то, что лежало внутри, и протянул мне: три фотографии Эйша, которые удались на славу, и новое письмо с просьбой о пожертвовании.
Дженни резко подошла и уставилась на верхнюю карточку.
– Ее зовут Элизабет Мор, – неторопливо сказал я. – Его настоящее имя – Норрис Эббот. Она зовет его «Недом».
На фотографии – третьем из снимков, которые я сделал, – они шли, смеясь и глядя друг другу в глаза. Их счастливые лица получились как нельзя лучше.
Я молча протянул Дженни письмо. Она развернула его, посмотрела на подпись и побледнела. Мне стало жаль ее, но она вряд ли хотела бы об этом услышать.
Дженни сглотнула и отдала письмо отцу.
– Ну ладно, – сказала она, помолчав. – Ладно. Отнеси это в полицию.
И опустилась на диван в том эмоциональном изнеможении, когда у человека подгибаются ноги и сутулится спина. Она посмотрела в мою сторону:
– Ты хочешь, чтобы я сказала тебе спасибо?
Я покачал головой.
– Ну, когда-нибудь, может, и скажу.
– Да нет, не надо.
– Вот опять ты!.. – в гневе воскликнула она.
– Что «опять»?
– Опять ты меня заставляешь чувствовать себя виноватой! Да, я понимаю, что иногда я обращаюсь с тобой по-свински. Это потому, что ты меня заставляешь чувствовать себя виноватой и я хочу с тобой поквитаться!