Как и во время двух предыдущих сеансов, Вайолет крепко зажмурилась и не раскрывала глаз. Вот только если прежде это был театральный эффект, то теперь дело было в том, что пронзительно-зеленые глаза Вайолет уступили место глазам духа. Если она поднимет веки, на Маргарет Браун взглянет ее собственный ребенок.
Тишина в зале стала гробовой. Каждый, кто хоть капельку чувствовал смерть, сейчас ощутил ее. Ощутил, как что-то мрачное ворочается на задворках сознания. Вечно подавленные животные инстинкты различали то, от чего отмахивался разум. Вызывать духов перед зрителями, выставляя напоказ одно из величайших таинств жизни, было опасно. Люди твердили, что хотят ответов, но в глубине души их не желали. В глубине души они предпочли бы волшебную сказку про Господа на небесах и вечную жизнь.
Когда-то в детстве Эди и самой больше нравилось в нее верить. Больше всего на свете она любила, сидя на коленях у отца, жадно слушать его рассказы про Бога, который всех их любит. Про то, что для нее приготовлено местечко на небе.
– Моя Эдит, – говорил отец, когда они оставались вдвоем, как часто бывало в те далекие дни. До того как все изменилось. – Господь любит тебя и всегда сохранит.
Раньше Эди повторяла эти слова перед сном. До вечера их с Вайолет тринадцатилетия. Тогда мать показала им подлинную смерть. Позже Эди злилась на себя за то, что когда-то верила отцу. Ярилась – какой наивной она была, что доверяла мужчине, для которого древняя книжонка оказалась важнее собственных дочерей. Но тогда, четыре года назад, она чувствовала только горечь утраты.
Поэтому сестры всегда старательно оставляли за собой след из хлебных крошек. Пройдя по нему, каждый мог вернуться в безопасный мир Библии, если того желал. Во время сеанса все кажется настоящим, но потом можно сказать себе: «Я же слышал, как мистер Р. подробно расписывал свою помолвку какому-то трепачу, который рыскал в толпе. Разумеется, никакой эта девчонка не медиум, и всё обман».
Главное было посеять в умах зрителей достаточно сомнений, чтобы они потом гадали, было ли все по-настоящему, но одновременно позволить им разглядеть – пусть на краткий миг – долю истины.
– Мамочка, это Уильям. Ты тут?
– Да, – выдохнула Маргарет Браун, всем телом рванувшись к Вайолет, будто хотела сгрести девушку в объятия и прижать к груди. – Я тут, мой дорогой. – Из ее горла вырвался всхлип. – Я тут, милый.
Потянулся разговор, и слезы лились и лились. Были затронуты несколько им одним известных подробностей, чтобы убедить Маргарет Браун, что с ней действительно говорит ее сын, – да ту почти и не требовалось убеждать. Она даже согласно кивнула, когда Вайолет предложила (по-прежнему голосом духа, но видно было – Эди так точно, – что мысль исходила от нее самой) ей снять траур, ведь год – достаточный срок для горя.
Эди только украдкой взглянула на сидящую в зале Мэри Саттон – и как раз успела подметить, что от ее скуки не осталось и следа, – когда со сцены раздался придушенный вскрик.
Кричала Вайолет: она сложилась пополам, и ее тело сотрясали судороги. Маргарет Браун взирала на нее, потеряв дар речи от ужаса, а все до одного зрители застыли в зловещем оцепенении.
Эди шагнула было к сцене – ей было плевать на свидетелей, – но замерла, когда Вайолет подняла над головой руку.
– Дух, – хрипло и с усилием выговорила она, – мятется.
Тишину разрушил пронесшийся по залу взволнованный, полный предвкушения гомон. Эди смотрела, как Вайолет медленно выпрямилась на стуле и как напряглись мышцы ее шеи, пытаясь сдержать судороги.
Эди тут же зажмурилась и потянулась к духу мальчика, временно заключенному в сознании сестры.
Но его там не было.
Его место занял иной дух.
Ее глаза распахнулись. Ровно в ту же секунду Вайолет развернулась на стуле, обратила лицо точно к Эди и тоже открыла глаза. Всего на секунду. Эди только успела заметить, что они до краев налиты чернотой, как Вайолет, снова зажмурившись, обратилась к Маргарет Браун.
– Он хочет послушать колыбельную, – прохрипела она. – Которую вы всегда ему пели.
Эди хватило мига, чтобы понять, что хотела сообщить ей сестра. Вайолет давала ей время. Время пройти в Завесу, разобраться, что случилось, и все исправить, пока зрители ничего не заподозрили.
Эди не стала мешкать и обдумывать, что она собирается делать. Не позволила себе вспомнить, как ходила в смерть последний раз. Только развернулась на каблуках и метнулась в безлюдный закуток за кулисами, куда не падал свет фонарей.
Маргарет Браун на сцене мурлыкала красивую напевную колыбельную, и в ее трепетном голосе слышались слезы.
Эди рухнула, скрестив ноги, на пыльный пол закулисья и вынула из кармана юбки шелковый кисет трав. Достала пучок лаванды – из связанных с утра, – спичку и приготовилась поджигать. Лавандовый дым даст ей чуть приоткрыть Завесу и пройти из жизни в смерть.
Сердце заколотилось в груди. По загривку заструился пот. Напоследок она еще раз огляделась: пока дух бродит по Завесе, тело нужно спрятать как можно лучше. Любому случайному свидетелю покажется, что Эди просто сидит неподвижно и прямо, закрыв глаза. Но если кто подойдет слишком близко, то увидит, что ее тело остыло и как будто даже не дышит. Это уже попробуй объясни.
Надсадный кашель Вайолет прервал колыбельную Маргарет Браун.
Времени почти не осталось. Эди зажгла спичку и запалила краешек пучка. В ноздри хлынул сернистый аромат огня, и в воздух поднялся плотный дымок. Эди вдохнула поглубже, зажмурилась и перешла в смерть.
9
Открыв глаза в смерти, Эди первым делом увидела тонкую стенку тумана. Нежная белесая дымка плясала и мерцала перед ней.
Дважды моргнув, она залюбовалась и великолепным восходом солнца. Небо покрывали мазки розового, оранжевого, желтого, укутывая мягким дымчатым светом длинную песчаную косу, уходившую в сверкающее синее море.
В тринадцать лет Эди впервые прошла в Завесу, крепко стискивая руку матери, и поразилась, насколько смерть похожа на жизнь.
Мать сжала ее маленькую ладошку.
– Милая, так смерть и есть жизнь.
Сегодня Завеса приняла облик живописного океанского берега. Песок у ног. Мерный шум прибоя. Но в самый первый раз, когда они были тут с матерью, смерть обернулась лугом с грядой холмов. Эди радовалась мягкой траве под ногами. Холмам, уходящим в безоблачное небо. Даже холодные пальцы тумана, лижущие ее дух, не умалили ее восхищения.
Сейчас она не восхищалась.
Когда-то это место дарило ей покой, когда-то оно по-особому связывало их с матерью – ничего этого больше не было.
Закрыв Завесу, Эди с усилием поднялась с песка, убрала пучок лаванды обратно в кисет и понюхала туманный воздух.
И тут же учуяла запах. Стойкий аромат лаванды, которую жгла на сцене Вайолет; в смерти она пахла сильнее, чем в жизни. Эди побежала на запах и через несколько секунд уже столкнулась нос к носу с духом маленького мальчика. Она тут же его признала. Этого самого мальчика Вайолет призвала в жизнь поговорить с Маргарет Браун.
Она наскоро оглядела его: дух светился ясным, ровным светом. Не таким ярким, как если бы умер совсем недавно, но все же и не тусклым – значит, до зова окончательной смерти ему оставалось еще немало времени.
На нем, как и на Эди, была та же одежда, в которой он перешел сюда из жизни. У Эди – синяя клетчатая юбка и блузка, в которые она переоделась после своей лекции. На мальчике же – ночная рубашка, едва закрывавшая колени.
Когда Эди приблизилась, мальчик поднял голову, и его глаза потрясенно распахнулись. Он, конечно, не понимал, почему его встреча с мамой оборвалась так резко. Эди подалась поближе, собираясь сказать ему что-нибудь успокаивающее, но тут его дух сдвинулся вправо, и стало видно дыру в Завесе, открытую Вайолет.
Эди застыла. Сестра умела пронзать Завесу. Делать крошечное отверстие, аккуратно прокалывать ткань иглой. Но представший перед Эди разрыв был далеко не аккуратным – неровным, рваным, слишком большим. А значит, дух, который вторгся в голову Вайолет, очень силен.
Силен и неосторожен.
Пальцы Эди легли на шелковый травяной кисет в кармане юбки. Нужно было действовать быстро. Выдернуть духа из жизни – и из головы сестры, – пока у Вайолет еще есть силы сопротивляться. Эди достала из кисета пучок сушеной полыни и коробок спичек. Секунду помедлила, сосредотачиваясь, чиркнула спичкой и зажгла траву.
Здесь, в смерти, дым от трав был цветным. Полынный, нежный светло-зеленый, завивался спиралями, разрезая туман. От него шел густой насыщенный запах, приятный аромат, неизъяснимо напоминающий о доме. Эди всегда чуяла в нем жареную индейку с веточкой мяты, хоть мать говорила, ее он наводил на мысли о жарко́м. Но если отбросить подробности, это был слишком живой, слишком домашний запах, и духи теряли от него покой.
Эди дождалась, пока трава в ее руках раскурилась, широко расставила ноги, подняла руки – как множество раз делала при ней мать – и направила растущий столб полынного дыма к зияющей дыре в Завесе.
Послушный ее воле, дым заструился сквозь разрыв в жизнь, и Эди ощутила мимолетное торжество. До этого она проворачивала такое всего несколько раз и только под наблюдением матери.
Она сразу почувствовала, как дух отозвался на полынь. Мгновенно. Значит, Вайолет пока доблестно борется за управление собственным сознанием. Дождавшись, пока дым как следует схватится, Эди снова подняла руки и потянула его вместе с духом обратно в смерть.
Вихрящаяся колонна полынного дыма потекла назад в Завесу, и Эди впилась в нее взглядом, высматривая заточенного там духа, – но не нашла ни искры света. Ни единой яркой точечки.
Полынь не сработала? Или ошиблась сама Эди?
Но нет, что-то там все же было. Что-то извивалось в дыму. Что-то темное, бьющееся в неровном ритме…
Эди отшатнулась.
Это был не дух.
Пульсирующая черная масса поднялась в полынном дыму во весь рост, и на Эди нахлынула волна парализующего ужаса.