Но Вайолет – не привыкшая, чтобы с ней не делились, – выхватила ленточку у Эди из рук и выбежала из дома. Сестра припустила за ней, крича «Отдай!». Ее пальцы почти уже схватили полощущийся на бегу край ткани, но тут Вайолет, ясно поняв, что игра закончилась, швырнула ленту в мерно текущий ручей за их домом.
– Раз мы не смогли поделить ее, – зло крикнула она, заглушая рев воды, – так пусть не достается никому!
Один бесконечно долгий миг зеленый атлас качался на поверхности холодной чистой воды, а потом ленту унесло течением.
Остаток дня Эди не разговаривала с Вайолет. Это была самая долгая их ссора, и она закончилась, только когда матушка легла в кровать, где дулась Эди, и обняла плачущую дочь.
– Никогда ее не прощу! – прорыдала Эди в теплое матушкино плечо. – Она же специально! Она самовлюбленная и тщеславная! Всего разок я чего-то захотела, но нет, она не уступит. Я… ненавижу ее.
– Ох, милая, – мягким звонким голосом произнесла мать, по кругу гладя ей спину. – Понимаю, сейчас ты можешь так думать…
– Всегда буду ее ненавидеть! – настаивала Эди, не собираясь отпускать свою злость. – И ты меня не переубедишь!
Мать осторожно подняла Эди со своего плеча и отстранила на расстояние вытянутой руки, заглядывая в глаза.
– Эди, милая. Знаешь, в мире столько всего, что я хочу тебе дать. Столько всего, что иногда мне кажется – я просто не справлюсь.
Эди мрачно кивнула.
– Но, хорошая моя, один мой дар у тебя точно есть. И он стоит всех остальных. Знаешь, о чем я?
Эди сжала губы. Она догадывалась, к чему мать клонит, но не хотела отвечать.
Губы матушки растянула легкая улыбка, но говорила она по-прежнему серьезно:
– Эди, я подарила тебе сестру, которая всегда тебя простит. Всегда поймет. Однажды ты осознаешь, как это ценно. Сколько сил придает.
Взглянув на оскорбленно-возмущенное лицо Эди, мать перестала сдерживать улыбку, снова прижала дочь к себе и обнимала и укачивала ее, пока та не выплакала все слезы и не провалилась в беспокойный сон.
Через сколько-то времени Эди услышала, как дверь спальни снова открылась и по полу мягко протопали ноги в чулках. Она узнала шаги Вайолет, но не обернулась, когда сестра легла рядом. Наоборот, свернулась калачиком еще теснее, так что торчала незащищенной только правая щека.
Вайолет хватило и щеки: она прижалась лицом к лицу сестры.
Тогда они сделали так впервые.
Едва их щеки соприкоснулись, Эди почувствовала водопад эмоций Вайолет. Непонимание, как это сестре вдруг не захотелось делиться. Вину за то, что забрала ленту. Сожаление, что выбросила ее. Страх, что Эди никогда не простит. Ужас, что она навсегда лишится сестры.
Именно этот ужас не дал Эди дальше упиваться жалостью к себе. Она покрепче прижалась щекой к щеке Вайолет и по ее вздоху облегчения ощутила: сестра поняла.
Они все прощали друг другу. Всегда.
Когда они с Вайолет засыпали, греясь в объятиях друг друга, Эди успела подумать, что мать была права.
Воздух разрезал громкий хлопок, вырвавший Эди из воспоминаний и насильно вернувший в настоящее.
У их с Вайолет ног скопилось не меньше дюжины рулонов ткани, но, похоже, поиски увенчались-таки успехом. Мисс Лоран, которая и хлопнула в ладоши, широко улыбалась, стоя в полуметре от них и от помощницы, державшей у их соприкасающихся щек отрез приятной шалфейно-зеленой ткани.
Правой щеке вдруг стало холодно, и Эди вздрогнула. Вайолет выпрямилась, отстраняясь, и тепло ее кожи быстро испарялось. Взглянув на сестру, Эди поймала ее пристальный взгляд. Пристальный и пытливый. Сестра чуть склонила голову набок, как будто чего-то ожидала.
Как будто думала, что Эди что-то скажет.
Но тут подошла мисс Лоран и выхватила у помощницы ткань.
– Ваше, – она указала подбородком на Эди, – будет расшито бледно-розовым. А ваше, – обратилась она к Вайолет, – изумрудным. Ладно?
Вайолет улыбнулась своей фирменной улыбкой и шагнула вперед – пощупать шалфейную ткань. Дальше мисс Лоран принялась расписывать, как планирует отделать их платья, а сестра восторженно охала и ахала.
Эди осталась стоять, молча позволяя швее наскоро снимать мерки. Глядя, как сестра радостно щебечет с мисс Лоран, она ощутила странную пустоту в животе. Как будто, спускаясь по лестнице, шагнула мимо ступеньки.
14
На этот раз, когда Эди подошла к краснокирпичному дому 625 по Эф-стрит, никакая полиция ее не встретила. Напротив, все здание, где располагался кабинет Нелл Дойл, было тихим и безжизненным. Все лавки и мастерские уже закрылись на ночь.
Зайдя внутрь, Эди постояла в маленьком вестибюле, сжимая ключ, который днем сунула в карман. Солнце висело в небе низко-низко, и его лучи почти не проникали в мрачный коридор, так что легко было пройти в кабинет А, держась в тени. Когда Эди была здесь с Лоусом, дверь стояла нараспашку. Но теперь ее закрыли, и выведенные на стекле красные буквы играли в вечернем свете: «Мадам Палмер, ясновидящая и медиум-спиритист».
Достав из кармана ключ, Эди затаила дыхание. Днем у нее не было времени проверять: вдруг это ключ от другого замка?
Но он легко вошел в скважину. Повернув ключ в замке, Эди облегченно выдохнула. Быть может, ей все-таки повезет. Осторожно приоткрыв дверь, она скользнула внутрь, заперла за собой и повесила украденный ключ на тот же крючок.
В комнате было темно, лишь одно высокое окно впускало свет заходящего солнца. На тонконогом чайном столике Эди заметила керосиновую лампу и, сняв стеклянный колпак, подожгла фитиль лежавшими рядом спичками. Вернув колпак на место, она прикрутила лампу так, чтобы она светила мягким, желтым, как масло, светом.
Мысленно попросив прощения у хозяйки, Эди тщательно обыскала кабинет, начав с письменного столика в углу. Здесь и так все было перевернуто вверх дном: пусть полиция совершенно точно ошиблась с причиной смерти, она определенно старалась побольше разузнать о самой умершей.
Эди нашла несколько визиток – вероятно, они принадлежали возможным клиентам, – но журнала записей нигде не было видно. Равно как и личной переписки, и уж точно ничего на имя мисс Нелл Дойл или от ее имени. Имя матери Эди тоже ни разу не встретилось. Но на это она не смела и надеяться.
Полицейские любезно оставили в мусорной корзине безобидный с виду список покупок для бакалейной лавки. Эди поднесла его к свету керосиновой лампы и мысленно сопоставила почерк с письмом из сна. Она очень смутно его помнила, но, кажется, некое сходство имелось.
Но это не дало ей ничего такого, о чем она бы не подозревала раньше.
Она раздраженно бросила список обратно в корзину, обвела кабинет взглядом – и вдруг увидела, что между валиков кресла что-то торчит.
Белый лоскуток.
Эди ринулась через комнату, потянула за край белой ткани – и сердце радостно забилось, когда она разглядела, что это.
Травяной кисет.
Опустившись на четвереньки, Эди высыпала травы на коврик и принялась копаться в аккуратно подписанных мешочках лаванды, полыни, чемерицы, златоцвета, лаврового листа и…
Эди отдернула руку, будто обожглась.
Точно – на мягком тканом ковре лежал перекрученный корень белладонны с черным обгорелым кончиком.
«Мне хочется попросить тебя, дорогая, быть осторожной».
Нелл Дойл предупредила ее мать. И, видимо, сама приняла меры.
Никак не могло быть совпадением, что в Завесе бродила тень, от которой несло белладонной: как будто кто-то пытался прогнать ее за грань – и не преуспел.
Эди покосилась на запертую дверь кабинета.
Вообще-то она планировала потерпеть – пройти в Завесу, только когда благополучно вернется в гостиницу, и оттуда вызвать дух усопшей. Но напряжение, огнем бегущее по венам, дошло до точки кипения, и она не могла больше ждать ни минуты.
Эди аккуратно убрала корень белладонны и остальные травы обратно в чужой кисет. Потом, сев по-турецки, вытащила собственную связку лаванды, стараясь не замечать, как дрожат руки.
В этот раз тень не застанет ее врасплох. Она будет держать лаванду наготове и, едва заметив тень, пройдет обратно.
«А если не успеешь? Что, если тень разорвет тебя на куски, а Вайолет так и не узнает, куда ты пропала?»
Отмахнувшись от этой мысли, Эди достала коробок спичек и подожгла кончик пучка сушеной лаванды. В воздух поднялась плотная спираль белого дыма. Зажмурившись, она нащупала кромку Завесы и, протяжно выдохнув, скользнула в смерть.
В этот раз Завеса смерти предстала перед ней лесом; от земли поднимались плотные занавеси тумана и одеялом укутывали кущу высоких перекрученных деревьев. Это не был тот лес, куда Эди с матерью прошли год назад, но им хватало сходства, чтобы в солнечном сплетении проклюнулась острая боль утраты.
Но некогда было оплакивать, грустить и сожалеть. Она прошла в Завесу не просто так. И время поджимало.
Эди закрыла за собой Завесу, но так и держала в руке связку лаванды, готовая, если придет тень, тут же сбежать в жизнь. Вдобавок она достала из кисета пучок сушеного розмарина. Нелл Дойл была мертва совсем недолго, и, вероятно, ее воспоминания о жизни еще не померкли; но Эди все равно на всякий случай припасла траву памяти.
Сжимая в одной руке розмарин, в другой лаванду, Эди открыла рот и шепнула в ледяной туман имя:
– Нелл Дойл.
Ее слова повторило эхо, усиленное и искаженное вездесущим туманом. Ее зов должны были услышать все пребывавшие неподалеку духи. Тень, вероятно, тоже. Оставалось только надеяться, что Нелл к ней ближе тени.
Прошла минута.
Потом другая.
Эди собиралась позвать снова, когда разглядела отголоски мягкого света за дальним кольцом деревьев.
Приближался дух.
Она сощурилась, силясь хоть что-то различить в плотном белом тумане.
Похоже, это была женщина. Круглое лицо обрамляли длинные вьющиеся волосы. Эди ожидала, что Нелл Дойл будет полностью одета: недаром местом смерти сочли ее рабочий кабинет. Но стремящийся к ней дух был, кажется, одет в тонкую ночную сорочку или рубашку. Неужели Нелл все-таки умерла во сне? А ее тело потом перенесли и переодели?