Костя Непомнящих молча включил зажигание. Все в нем: и то, что он ухом не повел на обидный приказ Помидорчика, и каменно неподвижная спина, и даже резкий скребущий звук стартера, — все выражало холодное презрение. Но тронуться он не успел. Раздался требовательный женский крик:
— Постойте!.. Погодите!.. И меня с собой возьмите!..
К автобусу бежала, развевая полы модного пальто, Крохалева-дочь.
— Дитятко мое! — отчаянно всплеснула руками Крохалева-мать. — И что же ты с нами делаешь? От семьи отламываешься?
— Не могу я… Страшно мне! Непосильно… Зажмурившись ехала сюда! — сердито кричала Антонина и ослабела, дрогнула голосом, ухватилась за отца. — Ой, папаня, что же мне делать? Что же вы молчите, папаня?
— Да не держи ты меня, чудовища! У меня работы по горло! — отцепляя ее руки, крикнул разозленно Ипат. — Решила ехать — езжай! На пару с Помидорчиком. Чу́дная парочка!
Он повернулся к жене и издевательски поклонился в пояс:
— Спасибо за срам. Твое ученье-воспитанье, жена-мироносица!
— Не ври, не ври, бородатый черт! — застонала жена. — Сам, сам мирволил, сам поблажку давал! — Она обеими руками схватила дочь. — Нехорошо-то как получается, родимушка моя, некрасиво как!
— Не могу, маманя! Вы на руки, на руки мои посмотрите! — протянула руки Тоня. — Вот… волдыри… полопались… Хорошая парикмахерская не возьмет. Клиенты побрезгуют!
— Тонечка, стыдно же, ей-богу, перед ребятами! — бросилась к ней Лида Глебова. — Ой, как стыдно!
— Ты и сама-то из-за Витьки остаешься, знаю! — озлилась опять Антонина. — А то бы и сама удрала. А мне никого не стыдно! И не держите меня. Никто меня не удержит!
— Не тронь ее, Лида! Пускай едет в свою парикмахерскую! — не глядя на сестру, проговорил Виктор глухим голосом.
— И то! Таких лучше вовремя отбить. Из зерна — мука, из шелухи — пыль! — безнадежно и отрекаясь сказал Ипат и зашагал к лесосеке.
— Рано вы, дядя Ипат, людей с шелухой мешаете! — колюче крикнул ему вслед Воронков. Он рывком, бесцеремонно и грубо повернул Тоню к себе лицом. — Врешь, я-то тебя удержу! Обратно ты не поедешь! Поняла? Молчи! — прикрикнул он.
Илья крепко, рвись не вырвешься, обнял Антонину за плечи, и она пошла с ним, сразу обмякшая, покорная.
Прощай, Антонина Петровна,
Неспетая песня моя! —
запел плаксиво Сергей, и все засмеялись. А Лида крикнула весело Илье:
— Молодец, товарищ Воронков!
— А ты как думала? — обернулся смеясь Илья. — По армейскому уставу: взаимная помощь и выручка!
Остановившийся Ипат вдруг захохотал, откидываясь в смехе назад. Так, со смехом, и зашагал к лесосеке, весело постукивая по деревьям обушком вытащенного из-за спины топора.
Автобус вдруг взревел басом, напугав взвизгнувших девчат, и поплыл, покачиваясь на колдобинах. А люди, стоявшие по обе его стороны, мгновение так и стояли, удивленно глядя друг на Друга через опустевшую дорогу. В переднем ряду стоял Кожагул, крепко опираясь на пастушью палку-крюк. И, ткнув ею в сторону автобуса, увозившего Помидорчика, старый чабан сказал с беспощадным презрением:
— Хурда![18] Такой на целину рано пускать!
Глава 26Многие, в том числе и волк, высказывают свое частное мнение
Борис плутал по лесу, отыскивая «штаб». По словам Воронкова, сейчас должны были отправиться смотреть наиболее трудный участок пути директор, Садыков, Неуспокоев и начальники автовзводов. «Штаб» он нашел на уютной полянке, огороженной с трех сторон стеной косматых черных елей. Здесь горел костер, на котором кипел медный ведерный чайник. А по вскрытому ящику с консервами и по валявшимся вокруг во множестве пустым консервным банкам можно было догадаться, что здесь питательный пункт для работавших на лесосеке.
Рядом с костром похилился набок большой шалаш горных охотников или пастухов, из ветвей с пожелтевшей осыпающейся хвоей. А чуть дальше стояла четырехтонка. Борис узнал машину, на которой начал поход, — мефодинскую, переданную теперь Полупанову. Павел сидел в кабине, подремывая, а на подножке ее тесно разместились водители, курили, поплевывали и говорили тихо, почти шепотом, о маслоподаче, амортизаторах и еще о чем-то специальном.
Вокруг костра сидели Шура, Марфа и. Неуспокоев. Не видя ни директора, ни завгара, ни начальников автовзводов, Борис с сожалением решил, что он опоздал, но Шура успокоила его:
— Мы идем сейчас осматривать «Слезы шофера», — тоже почему-то шепотом сказала она. — Пойдете с нами? Директор и Бармаш уже ушли, И Курман Газизович ждет Грушина и Воронкова.
Шура оглянулась, и теперь только Борис увидел завгара. Садыков спал, сидя на кожаной подушке, вынутой из кабины, привалившись к жердям шалаша. Резче выступила на его лице, как у больного, желтизна, обострились скулы со свежими порезами от бритья, но был он, как всегда, туго затянут офицерским ремнем, как всегда, блестели глянцем выбритые щеки и строго стягивал шею белоснежный подворотничок.
— Как сел покурить, так сразу как в воду канул. Вымотался окончательно, — ласково посмотрела на него Шура.
— Пойдемте с нами, товарищ корреспондент? У нас с кавалерами кризис, — кокетливо улыбнулась Борису Марфа. — Кто лес валит, а которые от лесоповала освобождены, те вон об амортизаторах толкуют. Нашли темочку!
— Постойте, а триста тысяч наличными и сапоги на Медного Всадника? — посмотрел Борис на ее ноги.
— Порядок! — протянула Марфа ногу в небольшом кирзовом сапоге. Она засмеялась грудным воркующим смехом. — Илюшечка Воронков выручил своей запасной парой. Ножка у него, как у барышни. А к наличным Егор Парменович комсомольца с наганом приставил.
Они говорили очень тихо, но Садыков беспокойно зашевелился, открыл глаза и спросил плохо повинующимся голосам:
— За Трушиным и Воронковым послали?
— Давно, Курман Газизыч! — крикнул один из шоферов.
— Да вот они идут.
К костру подошли торопливо Воронков и Грушин.
— Приказано явиться, товарищ майор! — весело и щеголевато отрапортовал Илья.
— Как с лесом, Воронков? — спросил не вставая Садыков.
— Кончаем, вот-вот прорубимся, — ответил Илья. — Идем, значит, дорожку осматривать?
Растопыренные пальцы, лежавшие на груди, вздрогнули, но Садыков не шевельнулся. Он за эти секунды ухитрился снова уснуть.
Воронков и Грушин переглянулись.
— Жаль, а прядется, — сказал Воронков. — Будите, Степан Елизарович.
Грушин притронулся осторожно к плечу завгара:
— Начальство, встрепенись!
Садыков вздрогнул, крепко провел по лицу ладонью и улыбнулся сонной улыбкой:
— Дома был. Дочку видел.
Суровое, тугое, как сжатый кулак, лицо его обмякло, подобрело. По-прежнему улыбаясь, он не спеша зажег прилипшую к губе потухшую папироску и, спохватившись, вскочил.
— Айда, пошли! Ночь обогнать надо. Нет, не обгоним! — посмотрел он на солнце. — Придется «Слезы шофера» ночью проходить…
…Пошли через невысокую гряду, заросшую молодым сосняком, белевшим кое-где залежавшимся снегом. Здесь и нагнал их запыхавшийся Полупанов.
— Разрешите, товарищ Садыков, — обратился он к завгару, — посмотреть, какие это такие «Слезы шофера»? Мы, ленинградцы, к проспектам привыкли, а в узкости застрять можем.
В голосе его было покаянное, виноватое. Мучила его брошенная машина.
— Какой разговор? Иди, пожалуйста, — ответил завгар.
Противоположный склон гряды спустился крутым уступом. Марфа пропаще завизжала, когда ее, тяжелую, неудержимо понесло вниз, на дно ущелья, забитого обломками скал. Грушин, глядя на эти каменные россыпи, сдвинул ушанку и потрогал лысину.
— Побьем мы здесь машины, Курман Газизыч, ей-пра, побьем!
— Это еще не самое страшное. Пошли дальше, — ответил ему Садыков тоном, не сулящим хорошего.
Узкую дорогу, по которой они теперь шли, стиснули черные скалы, нацелившиеся друг на друга каменными лбами, как бараны в драке. Вскоре дорога вырвалась из этой щели, но налетела на большую, с двухэтажный дом, скалу. Она сорвалась с вершины, загородив наполовину древнюю караванную дорогу, и замерла перед новым сумасшедшим прыжком вниз. А что внизу? Обрыв или пологий скат? Дорога здесь, будто свалившись набок, огибала скалу узким карнизом в крутом повороте.
— Н-да, местечко! «Слезы шофера», ничего не скажешь, — с уважением вздохнул Полупанов. — На такую дорожку глаз да глаз нужен. Твердая рука тоже нужна. Не то как раз загремишь вниз.
— Тогда мне сухари сушить, трибунал мне тогда, — сказал глухо Садыков. — И люди, и техника, все на моем балансе. За все, как на фронте, отвечаю. Что?
— Так уж прямо и трибунал, — возразил бодро Грушин и добавил деловым тоном — Нежелательно, конечно, вниз греметь, а все же проверить надо, много ли лететь придется.
Он поднял с усилием большой камень и сбросил его вниз. Пропасть ответила летящим гулом и тихим шуршанием оползающего щебня и песка.
— Не надо! — испуганно попятилась Шура и натолкнулась на Бориса.
Он успокаивающе пожал ее локоть.
— И до чего же вы, доктор, нервная собой! — улыбнулся Воронков. — Мировая трусиха!
— Конечно, трусиха, — нервно засмеялась Шура. — Есть у меня такой грех: высоты боюсь.
— Тогда я вам компания! — подхватила Марфа и покрутила пальцем, по груди. — У меня вот здесь от высоты тосковать начинает. Очень это при моей работе мешает.
Садыков медленно отсчитал шаги от упавшей скалы до обрыва:
— Коридорчик не шибко широкий. На фронте бывало такое дело. Прочистят минеры коридор на ширину гусеницы, и тут вся твоя жизнь. Делай! А метр в сторону — и на воздух! — Он снял танкистскую фуражку, повертел — перед глазами, забыв, для чего снял, снова надел. — Там были циркачи, по проволоке «тридцатьчетверку» проведут! Понимаешь? А у нас… Конечно, зелень, молодая травка! Что?.. Правильно директор сказал, какой разговор?
— А мне нравится! — громко, с удовольствием сказал Неуспокоев. — Люблю цирк, опасные номера.