Когда приезжает полицейская, Беатриса идет встречать ее у входа. Сандрина остается одна в зале для совещаний. Зал застеклен, и она у всех на виду, как в аквариуме. Как же, как же, любопытный казус, избитая женщина; у каждого из присутствующих в конторе, должно быть, имеется подходящая для нее этикетка, но Сандрине плевать. Время от времени она слегка ерзает на стуле, и боль в паху напоминает, что вчера вечером господин Ланглуа потребовал секса. Стоит ей пошевелиться, и мелкие ранки на груди, ранки, которые она сама себе нанесла, трутся о ткань ее лифчика. Сандрина думает о битве без конца, которая доводит ее до изнеможения, и странным образом она всякий раз выходит из нее живой. Возможно, эта же причина заставляет ее все еще любить мужчину, который плачет, пользоваться заживляющими кремами и говорить себе, что больше такого не будет. И раз за разом повторять, что она сама виновата, она нарывается. Но с тех пор, как она позволила Беатрисе дотронуться до себя, сначала до подбородка, потом до руки, до плеча, она начинает понимать, что мужчина, который плачет, возможно, недостоин ее любви. Она не знает наверняка. Она решила довериться Беатрисе. Пусть Беатриса делает то, что считает нужным. И Беатриса вызвала Лизу.
Полицейская приехала не одна. С ней ее коллега, и не только он. Лейтенант пропускает вперед хрупкую брюнетку в джинсах и синем джемпере, Каролину.
Сандрина не спускает с них глаз. Они друг за другом идут к залу для совещаний, точно индейцы по тропе войны. Ее это слегка удивляет. Заговори сейчас ее внутренний голос, он, возможно, сказал бы: Ба, а она-то, Каролина, она тут зачем?
Разговор начинает полицейский. Он приносит извинения за то, что в их последнюю встречу был раздражен. Говорит, что поддался порыву, что он не очень хорошо понимал, что означает психологическое насилие, но его коллега хорошенько ему все растолковала. Действительно, уйти от партнера-манипулятора, от партнера-насильника чрезвычайно трудно и требует большой отваги. Закончив, он смотрит на Лизу. Лиза довольна, а значит, он тоже.
Сандрина вспоминает о господине Ланглуа – как тот говорил о мужчинах-слабаках, у которых нет ни яиц, ни самолюбия. Потом она видит, как Беатриса смотрит на полицейского, и сразу понимает: Беатриса была бы не прочь много чего сотворить с его яйцами, есть они у него или нет. Несомненно, существует другой мир, ей незнакомый, где можно вот так смотреть. В голове вдруг возникает: выдрессированная. Она – выдрессированная и не смеет делать то, что пустяк для других. Слово вертится, точно угорь, в то время как Беатриса спрашивает, не лучше ли ей уйти, чтобы оставить Сандрину наедине с полицейскими. «Или мы с вами можем куда-нибудь пойти, – предлагает Лиза. – Мы можем поговорить где-нибудь… я хочу сказать, без ваших коллег».
Выдрессированная, приученная. Меня приучили все делать как по команде. И молчать. Я выполняю команды, как собака. «Сука, грязная сука», – всегда говорил господин Ланглуа.
– Сандрина? Хотите куда-нибудь пойти? Если вам неудобно здесь, на виду у ваших коллег…
Сандрина говорит:
– Да, хорошо. Пойдемте в другое место.
Она берет пальто, сумку. Подходит к Беатрисе, берет ее за руку и, заручившись согласием остальных, приглашает пойти с ними. И опять где-то в душе этот контакт открывает двери в другой мир – мир, в котором можно дотрагиваться до людей просто так, без задней мысли, в котором прикосновения согревают и помогают найти свой путь.
Они заходят в кафе. День только начинается, посетители торопливо пьют кофе у стойки, и в просторном зале никого нет. Они садятся в глубине.
Сандрина давно уже не была в кафе. Раньше она ходила обедать с коллегами. По пятницам перерыв целый час, в этот день еду с собой никто не приносит. И она не приносила – раньше, когда у нее было право ходить в кафе. Когда она еще худо-бедно общалась с коллегами, когда еще не пропиталась запахом одиночества, когда старалась, как могла.
Беатриса, словно уловив ее мысли, говорит: «Мы так и не поняли, почему ты перестала ходить с нами…» Потому что это было еще до него. Сандрина жестом предупреждает другие вопросы.
Сегодня ей не до вопросов, сегодня у нее нет сил, чтобы внятно объяснить, почему прежняя Сандрина стала Сандриной, воображающей, будто она начала жить только тогда, когда мужчина, который плачет, обратил на нее свой взор.
Каролина помалкивает. Она сидит очень прямо, но плечи едва заметно подергиваются. Сандрина понимает, что первая жена – это ее отражение. Сама она переплетает пальцы под столом, сгибая их под немыслимыми углами.
Наконец Сандрина кладет свои подрагивающие руки на стол и в упор смотрит на первую жену. Каролина встречает ее взгляд. В них что-то есть. Ее глаза перестали быть мрачными бездонными колодцами. В них есть свет, надо только приглядеться. И еще Каролина улыбается.
– Вы… ты, может, на «ты»? – спрашивает Каролина, и Сандрина кивает.
– Как там Матиас? – Она задает этот вопрос, не зная, имеет ли на него право.
Каролина протягивает руку и накрывает ладонь Сандрины. У нее теплые сухие нервные пальцы, она пожимает руку Сандрины и говорит:
– У него все хорошо, все очень хорошо. Я хочу сказать тебе спасибо. За то, что ты у него была, за то, что заботилась о нем. Он тебя очень любит, надеюсь, ты это знаешь.
Сандрина говорит:
– Спасибо, я… спасибо. Я его тоже очень люблю.
– Ты не понимаешь, зачем я здесь? Так ведь? Я здесь, чтобы рассказать тебе, что произошло. И то, что я вспомнила.
– Что именно? – спрашивает Сандрина.
Подходит хозяин кафе, расставляет чашки на столике. Кофе без кофеина для Сандрины. Звякают ложечки.
– Все, – отвечает Каролина, и ее лицо мрачнеет. – Я вспомнила все.
Кое-что Сандрина уже знает. Со слов Анн-Мари и Патриса. О том, что Каролина была одаренной девочкой, ей легко давались естественные науки, и она училась на медсестру, хотя хотела стать ветеринаром. Но есть и то, о чем они не говорили, поскольку не знали. О том, как однажды вечером парень, с которым Каролина была знакома и которому доверяла, взялся ее проводить, потому что она выпила. Он засунул ей пальцы во влагалище со словами: «Тебе это нравится, сучка, ты кайфуешь». После этого в ней что-то сломалось, и она стала по-другому держаться, даже двигаться стала по-другому. Каролина почти не спала – ее мучила бессонница, и она не смогла сдать вступительный экзамен в ветеринарное училище, потому что этот парень оказался среди абитуриентов и, когда она вошла в аудиторию, зашевелил губами, беззвучно произнося «сучка». Она передумала поступать, отказалась от своей мечты.
Каролина рассказала о том времени, когда ей страшно было выйти из дома, говорить с людьми, вдыхать мужской запах. Об усилиях, направленных на то, чтобы воспрянуть и начать сначала. О том, что в конце концов она поступила в медицинское училище.
И о мужчине.
– Это он, мужчина, который умеет плакать? – спрашивает Сандрина.
– Когда мы познакомились, он не плакал. Но он был зрелым мужчиной. У нас разница в возрасте восемь лет. Ребята, которые учились со мной, в сравнении с ним были мальчишками. Он… у него были мужские повадки. Он брился каждое утро, у него была стабильная работа, он составил план продвижения по служебной лестнице – в общем, все то, что делает людей взрослыми. Не знаю, что уж он учуял во мне, может быть, причина в том, что я не могла постоять за себя, и если случалось что-то из ряда вон выходящее, я впадала в ступор, молчала. Однажды я зашла в лавку купить сигарет, какой-то пьяный урод что-то сказал, прозвучало слово «шлюха», и я застыла, потеряла дар речи. Тут вошел он. Встал между мной и этим типом, потом взял его за шиворот и выволок за дверь, побил его. Избил по-настоящему. Сильно. Даже чересчур. Но меня это… обнадежило, что ли. Ты же знаешь моего отца.
Сандрина кивает. Она знает Патриса, хотя господин Ланглуа не хотел, чтобы они сближались. Патрис не способен никого ударить.
– Я в жизни не видела, чтобы отец кого-то бил, – продолжает Каролина. – И в жизни бы не подумала, что мне понравится мужчина, который может ударить другого. Но он оказался там, в этой лавке, он меня защитил, и я согласилась пойти с ним на свидание. На это свидание он меня пригласил, потому что он меня защитил, а я пошла, потому что он произвел впечатление человека, способного меня защитить.
Каролина начала жить с ним, довольно скоро они переехали в новый дом. Денег у нее было немного, и это ее смущало. Она настояла на том, чтобы участвовать в общих расходах. Она мало что могла, но для нее это было важно – участие. Тогда Каролина еще верила, что ему нравится то, что она учится, что у нее будет профессия. Учеба ее увлекала, но и требовала больших усилий. Плюс ко всему она подрабатывала в ветеринарной клинике, чтобы заплатить за обучение. И спустя несколько месяцев она почувствовала, что его раздражает ее увлеченность.
– Похоже, он думал, что, живя с ним, я все брошу.
Сандрине не надо объяснять, что подразумевается под этим «все».
Училище. Подруги.
Отказ от редких выходов, которые она себе еще позволяла. От работы. От всего.
Что она будет сидеть дома, ждать его и готовить ему любимые блюда.
Каролине не верилось, хотелось думать, что он шутит.
Но он не шутил.
– Когда я забеременела на третьем курсе, это было случайностью. Я принимала таблетки каждый день и не понимаю, что такого он сделал с моей упаковкой… это было очень подозрительно… и он потребовал, чтобы я оставила ребенка. Он изводил меня до тех пор, пока я не сказала: да, хорошо. Я думала, что он будет… доволен. Что этого хватит для нормальных отношений. Ребенок – это не пустяк. Но когда Матиас родился, произошли две вещи. Во-первых, он отказался им заниматься. Это твой сын, сказал он, так что ты сама должна с ним справляться. Он ни одной бутылочки не подогрел. В первые месяцы он даже не прикасался к Матиасу. Во-вторых, он начал меня бить. Не сразу, со временем. Мы много спорили с тех пор, как поселились в своем доме, я считала, он мало мне помогает, и это ненормально, что я должна одна вести все хозяйство, стирать, гладить – в общем, все. Он соглашался заботиться о саде, потому что это мужская работа, и больше ничего. Но он умел все так повернуть, что в конце каждого спора я чувствовала себя виноватой. Эгоисткой. Должницей. Он же работал. И за дом он платил. Однажды я сказала: нет, я тоже работаю, я даю тебе деньги, я тоже плачу за этот дом, и вот тогда я узнала, что моего имени нет ни в одном документе. Что я не являюсь собственницей дома. Я почувствовала себя пленницей, но как раз тогда я и обнаружила, что беременна, и мы перешли на другую тему, мы спорили о другом, но это были не обсуждения, это были… битвы, бесконечные битвы. Я могла лишь уступать, каждый раз я сдавалась. И постоянно чувствовала себя виноватой. Беременность прошла хорошо, это было спокойное время… поначалу. До тех пор, пока моя гинеколог не посоветовала отказаться от секса, и это… он слетел с катушек. Говорил, что не какой-то там врачихе, не какой-то там безмозглой дуре решать, спать ему со своей женой или нет. Я была на восьмом месяце. Чувствовала себя огромной, все время потела, у меня распухли ноги. Он сбивал меня с толку, морочил мне голову. Убедил в том, что я выгляжу отталкивающей, однако ему якобы хватает великодушия продолжать испытывать ко мне влечение. Против воли я проникалась чуть ли не благодарностью. – Каролина вертит в пальцах кусочек