И в какой-то момент поняла, что прошло уже больше получаса, а никто так и не вернулся.
А пациенты всё еще ждали своей очереди.
Я приняла двоих пациентов, но не могла их отпустить, мне нужно было, чтобы медсёстры им оформили документы, но никого не было.
«Да что же это сегодня за день такой,» — раздраженно подумала я, ведь не собиралась злиться, хотела, чтобы он просто тихо прошёл, а всё равно нашёлся повод расстроиться.
Вдруг дверь открылась и в проёме показалась Марция:
— Доктор Лейла, ну что же вы здесь сидите, пойдёмте! — будто бы не замечая моего недовольства, воскликнула она
— Вообще-то я работаю, а вот где вы все?! — раздражение всё-таки вырвалось из меня.
Но Марция не среагировала, наоборот, улыбнулась и ещё раз повторила:
— Пойдёмте.
Пациентов за дверью в коридоре не было, и я пошла за девушкой, гадая, что же там могло произойти, что она так настойчиво меня зазывает.
Когда я вошла в ординаторскую, там было очень много людей: доктора, медсёстры, даже кто-то из администрации. Создалось впечатление, что в комнату сбежались со всей клиники.
— Что здесь происходит? — удивлённо спросила я
Но все продолжали толпиться у окна и никто, кроме нескольких медсестёр из моего отделения, даже не повернулся
— Что! Здесь! Происходит! — громко, чеканя каждое слово повторила я.
Столпившиеся у окна доктора и медсёстры начали поворачиваться.
Доктор из хирургического отделения, высокий грузный мужчина, который, как мне казалось, недолюбливал меня, видимо, втайне считая выскочкой, вдруг возмущённо сказал:
— И она ещё спрашивает, что происходит?!
Я совсем перестала что-либо понимать, и пошла к окну. Все расступились, дав мне возможность подойти.
Сперва даже не поняла, что я вижу. Мне показалось, что выпал снег…
Вся площадь перед клиникой была в цветах… там был просто миллион… белых роз, а в центре всего этого цветочного великолепия стояли двое…
Мужчина и маленькая девочка. Она держала его за руку, слегка подпрыгивала, не в силах устоять на месте.
В глазах у меня вдруг стало мутно, я поняла, что не могу вдохнуть. Зажмурилась, а когда открыла глаза, то и цветы, и Макс с Кати все ещё были там, на площади.
«Боже, там же холодно!» — вдруг пришла мне в голову мысль, и я побежала.
Я выскочила на улицу, и была оглушена звуками полицейских сирен, но не видела никого, кроме мужчины и ребёнка.
— Папа, смотли, вон Леля, наша Леля — услышала я родной голос девочки
«Как же я соскучилась по ней, по этому доверчивому Леля»
Я шла по площади, старательно обходя квадратные корзины, которые были поставлены вплотную друг к другу, отчего создавалось впечатление, что цветы уложены сплошным ковром.
Макс взял Кати на руки и пошёл мне на встречу.
Когда мы приблизились настолько близко, что могли почувствовать дыхание друг друга, Кати снова крикнула, опережая папу:
— Леля, а мы плиехали звать тебя жениться. Будешь моей мамой!
Я посмотрела на принца. Он виновато улыбнулся и расстроенно произнёс:
— Прости, я хотел сам
— Папа, ну давай зе колечко, — и Кати потянулась руками в нагрудный карман на пальто Макса.
— Нет, Кати, — вдруг строго сказал Максимилиан, — это я сам, — и улыбнулся уже начавшей кукситься девочке, и она с готовностью кивнула.
Максимилиан поставил Кати на землю, вытащил из кармана маленькую коробочку из синего бархата, и открыв её произнёс:
— Мисс Лейла, выходите за меня замуж,
И посмотрел… на Кати
Та, улыбаясь смотрела то на папу, то на меня.
Принц укоризненно посмотрел на Кати: — Ну!
На лице девочки вдруг отразилась целая гамма чувств и она, важно сдвинув бровки торжественно произнесла:
— Возлажения плинимаются
На лице у принца появилось страдальческое выражение, и мне захотелось рассмеяться, так комично это выглядело.
Но Кати не растерялась, и, набрав воздуха, произнесла ещё раз:
— Возлажения не плинимаются.
Принц выдохнул, погладил дочь по голове и прошептал:
— Молодец.
— Ну раз возражения не принимаются, — рассмеялась я, настолько забавно всё получилось, — тогда я согласна.
Вдруг раздались аплодисменты и одновременно с этим чей-то голос, усиленный каким-то оборудованием, прокричал:
— Уберите цветы, вы нарушаете общественный порядок!
Вслед за этим прозвучали ещё сигналы, гораздо более громкие. Мы с Максом оглянулись, увидели, что неподалёку припарковались два автомобиля.
Из них вышли люди в одинаковых костюмах и направились к нам, тоже тщательно обходя корзины с цветами.
Один из тех, кто вышел из автомобилей, остановился на почтительном расстоянии, и почти просительно сказал:
— Ваше Высочество, вы незаконно пересекли границу княжества, мы просим вас либо покинуть территорию, либо подать прошение о визе.
Принц посмотрел на меня:
— Сколько тебе осталось отработать?
— Два с половиной года, — ответила я с сожалением
Максимилиан повернулся к говорившему и сказал:
— Я хочу подать прошение на визу на два с половиной года.
Но, если бы всё было так просто…
Эпилог
Если б всё было так просто, наша с Максом история о «докторе-золушке» и «заколдованном принце» закончилась бы на этом. Но просто не было.
Князь Лихтенштейна оказался настолько дальновидным и мудрым политиком, что использовал возникшую ситуацию на благо своего княжества.
Я всё-таки сменила гражданство, и через полгода после дня, получившего в Лихтенштейне название «цветочный ноябрь» стала баронессой Лихтенштейнской, получив в подарок на помолвку, а также за заслуги перед отечеством, небольшой замок недалеко от границы в лесистой части княжества.
Князь Мекленбургский вписал меня в книгу семьи через официальное удочерение без права на наследование, и тем самым обеспечил себе родство с правящим домом Британии, через мой будущий брак с принцем Максимилианом.
И всё это резко осложнило жизнь Макса, которому приходилось придумывать всё более изощрённые способы, чтобы увидеться со мной.
Его несколько раз отлавливали при незаконном пересечении границы, потому что визу-то ему дали, но приезд представителя правящей семьи другой страны не мог проходить обыденно, без церемоний. Нельзя было так просто взять и прилететь.
А нам просто хотелось увидеться и побыть вдвоём.
Поэтому мне пришлось научиться кататься на горных лыжах, а брату Максимилиана организовать несколько медицинских выставок в Лондиниуме.
Приехав на первую из которых, я и узнала, что на самом деле скрывалось за травлей и преследованиями. Рассказал мне об этом виконт Александр Эрли, он же «профессор» криминального мира Йен, представлявший на выставке свою фармацевтическую компанию.
И я поняла, почему, пока не было завершено расследование Макс не позволял мне вернуться в Британию. Он опасался за мою жизнь.
Оказалось, что за всем этим стоял князь Оранский, правитель небольшого княжества, ещё меньшего по размеру, чем Лихтенштейн, но амбиции которого простирались далеко за географические границы, принадлежащей ему земли.
Он сам был виноват в том, что его дочь «засиделась» и стала считаться «старой девой», потому как князю «всё было мало», те кто делал брачные предложения его дочери, не устраивали князя за недостаточностью знатности рода.
Сам он давно засматривался на королевский дом Британии и даже, когда только дочь родилась, сразу послал предложение породниться через брак детей.
Но ему отказали, объяснив это тем, что «тёмные» времена остались в прошлом, и дети сами выберут с кем им продолжать династию. Но ему не запретили участвовать в балах и встречах, и привозить свою дочь для знакомства с британскими принцами и аристократами.
Но так сложилось, что наследный принц Максимилиан, вдруг влюбившись, женился на герцогине Виктории Заальфельдской и у них очень быстро родилась дочь.
И тогда князь Оранский придумал свой страшный план и сделал всё, чтобы расчистить дорогу своей дочери к британскому трону. Но не рассчитал случайности, и наследный принц, ставший почти инвалидом, отказался от престола. А младший даже и не смотрел на дочь Оранского, во-первых, в силу возраста, а во-вторых, он уже был помолвлен с дочерью союзника Оранского, Маргаритой Люксембургской.
Герцог Люксембургский, зная амбиции своего визави, сразу же его предупредил, что если что-то случится с его дочерью или с принцем Британии, то от Оранского княжества останется лишь строчка в учебнике.
И князь Оранский снова обратил свой взор на бывшего кронпринца Максимилиана. И здесь снова случайность. Появилась я, «выскочка», «никто», «приютская девка», в которую принц имел неосторожность влюбиться.
И так «удачно совпало», что у графа Фонсборо произошла трагедия, связанная с «моей деятельностью», и князь Оранский решил, что можно действовать «чужими руками». Слово там, письмо здесь, нашлись люди-иуды, за денежку готовые предать, и пошло-поехало.
Макинтош, которому заплатили за снимки, и моя подруга… Дана Верн, за которую я так переживала, но которая была основным звеном в связях с прессой и донесением пикантных подробностей.
Я, кстати, встретилась с ней. Она сама пришла на выставку и дождалась, когда я освобожусь.
Она смотрелась какой-то очень взрослой, как будто ей было на десять лет больше, сильно накрашена, на высоких каблуках, на ней было облегающее, провокационно смотревшееся платье, и много украшений. Как будто она пыталась всем сказать: «Посмотрите, как я богата!»
Я уже знала о её роли в моей травле и потому спросила:
— Дана, за что? Почему?
Красивое, ухоженное лицо её скривилось, и она ответила:
— Я ненавидела тебя и… ненавижу! Ты! Такая вся святая! Чистенькая! Готовая всё отдать! Ненавижу!
На последнем слове голос её сорвался, получилось громко, и люди вокруг стали оборачиваться на нас. Дана огляделась, поправила стильную шляпку и, развернувшись, ушла.