— А, старый знакомый! — приветливо говорит Вильгельм Пик. И обращаясь к Димитрову: — Это товарищ Бланк. Я тебе о нем рассказывал, ему молодой Вернер клялся в «любви к тебе», — шутливо добавил он.
Говорили по-немецки. Георгий Димитров пригласил меня сесть. Принесли чаю. Он спросил, как настроены молодые офицеры из числа военнопленных, те, кому 20–30 лет.
— Это ведь особенно важно, — подчеркнул Димитров. — Если хотите, это важнее, чем настроения генералов. Они вернутся в свободную Германию, свободную от фашистов, капиталистов и юнкеров, где им предстоит начинать жизнь, найти свое место в новом обществе. Товарищ Вильгельм, — взглянув в сторону Пика, продолжал Димитров, — говорил мне, что вы в Суздале раздали анкету военнопленным, произвели опрос.
Я рассказал, что на вопросы нашей анкеты, которую заполняли анонимно, 22 процента ответили, что в победу гитлеровской Германии больше не верят, 13 — что не одобряют политики Гитлера. А на вопрос, что побудило следовать за фашистской кликой — свыше 70 процентов ответили: привычка подчиняться властям. Эти цифры заинтересовали Димитрова. Он попросил составить ему справку и посоветовал периодически проводить подобные опросы среди младших офицеров и других военнопленных моложе тридцати лет.
— По мере того как Красная Армия будет продвигаться на запад, настроения будут резко меняться, — сказал Георгий Димитров. — Нас особенно заботит судьба растленной Гитлером немецкой молодежи. В антифашистских школах здесь, в Советском Союзе, она быстро избавляется от нацистского дурмана, особенно после Сталинграда. Но ведь нам предстоит отобрать у нацистов всю молодежь, или, но крайней мере, ее большинство. Для этого не надо жалеть сил. Ты рассказывал мне, Вильгельм, — продолжал Димитров, — о молодых немецких солдатах, сдавшихся добровольно в плен Красной Армии, которые пошли в расположение фашистских войск в районе Великих Лук, чтобы убедить гарнизон капитулировать… Где они теперь, чем занимаются? (Речь шла, как я после узнал, об активных антифашистах-солдатах Гейнце Кесслере, Франце Гольде и лейтенанте Августине).
— Это замечательные парни, Георгий, — ответил Вильгельм Пик. — Они работают вовсю, и скоро для них будет еще больше работы.
В середине июля 1943 года в Красногорске под Москвой состоялась учредительная конференция, на которой был основан Национальный комитет «Свободная Германия». Гейнц Кесслер был избран членом Национального комитета.
— Когда молодой солдат и тем более офицер вермахта становится убежденным антифашистом — это внушает оптимизм, — сказал Димитров. И, улыбаясь, добавил: — А этот твой Вернер просто хотел, наверно, получить в награду дополнительный паек, как «тайно сочувствовавший» важному государственному преступнику. Ты ему не очень-то верь.
На этом закончилась наша беседа. Димитров пожелал мне успехов, и мы распрощались. Обаяние Георгия Димитрова, простота — он, как говорится, на равных разговаривал с совсем еще молодым человеком — все это глубоко запечатлелось в моей памяти. (А записал я об этом факте тогда кратко: «Д. 4.07.43. М-ва!»)
Тема «родственников» и «сочувствующих», однако, увела нас от лагерных будней. Одна из моих записей — «эксперт-психолог» — напомнила такой случай.
Однажды я получил приказание выслушать военнопленного «психолога» Эриха Цильке, который уже несколько дней добивался приема у начальника лагеря или его заместителя. «По особо секретному делу», — многозначительно подчеркивал он каждый раз. Посыльный из числа совсем молодых военнопленных солдат — немцы, румыны и итальянцы называли их «плантонами» — приводит ко мне офицера средних лет с погонами капитана. А нам уже было известно, что Цильке вовсе не капитан, а гауптштурмфюрер СС. Он сначала отрицает свою принадлежность к СС, затем начинает убеждать, что гауптштурмфюрер и капитан, в сущности, одно и то же.
Через час Цильке уже откровенничает: служил он, оказывается, под началом оберфюрера СС доктора Вальтера Вюста в «генеалогическом бюро» при личном штабе Гиммлера и был экспертом по расовым вопросам. Функции его заключались в том, чтобы выносить окончательное заключение в спорных и недостаточно ясных случаях. Известно, что согласно нацистским законам, окончательно оформившимся в 1938 году, лица, у которых оба родителя были евреями, подлежали депортации или заключению в концлагерь, а затем подпадали под действие «окончательного решения» (еврейского вопроса), т. е. физически уничтожались. Такому же обращению (на нацистском профессиональном жаргоне — «особому обращению») подлежали и полукровки — те, у кого один из родителей был евреем.
Сложнее было с теми, у кого было еврейской крови на одну четверть. Эти могли жить, но полноценными гражданами не считались, не могли занимать должности в государственных учреждениях, быть членами партии, служить в армии. Их не обязывали носить желтую нарукавную повязку с шестиконечной звездой Давида, но им и не разрешалось заниматься многими профессиями, посещать общественные учреждения для арийцев, лечиться в общих больницах, пользоваться спортивными сооружениями — бассейнами, стадионами, предназначенными для чистокровных арийцев и т. п. Далее шли имеющие одну восьмую еврейской крови. Эти могли работать всюду, кроме государственных учреждений по особому списку, аппарата НСДАП и, конечно, СС.
Всеми этими вопросами ведали: «генеалогическое бюро» при личном штабе рейхсфюрера СС, управление по расовым вопросам при центральном аппарате НСДАП, соответствующий отдел главного управления имперской безопасности, подчинявшийся рейхсфюреру СС, и децернат — отдел в составе гестапо. Последний возглавлял Эйхман. Цильке использовался и там в качестве эксперта-референта.
В условиях нацистской Германии нередкими были случаи, когда всеми правдами и неправдами евреи добывали себе новые, арийские документы, меняли фамилии, старались, чтобы спасти жизнь, стать, например, из полукровок четвертькровками — это давало шанс на спасение. Словом, многие пытались улучшить свою «родословную» хотя бы на одну ступеньку. Некоторым это удавалось. Но когда что-либо вызывало подозрение или следовал донос в гестапо (а ведь доносы на своего соседа, сослуживца, друга, собутыльника, конкурента, приятеля и т. д. приняли в рейхе гигантские масштабы), а документальные подтверждения подлога отсутствовали — словом, когда случай был запутанным и сложным, тогда призывали на экспертизу Эриха Цильке.
Он, выросший в Вильнюсе, проведший юные и молодые годы в Риге — городах, обильно населенных евреями, — считался высшим авторитетом в деле распознавания старающихся укрыться от смерти евреев.
— У меня глаз и слух настолько точны, — говорил мне Цильке, — что обмануть меня невозможно. Я знаю практически все типы евреев.
Как же проводил Цильке свою экспертизу?
— Сначала, — рассказывал «психолог», — я заводил какую-нибудь живую беседу с проверяемым. Наблюдал за тем, как он смеется, реагирует на шутки, жестикулирует, насколько быстро входит в контакт, — одним словом, все его поведение во время живого, непринужденного и остроумного разговора без напряжения. Сюжетом беседы нередко служили темы о соседях и сослуживцах, о женщинах и житье-бытье семьи и детей.
Разговор продолжался час-другой, иногда со шнапсом. Разумеется, не в здании гестапо, причем Цильке играл какую-нибудь роль: то ли страхового агента, то ли уполномоченного больничной кассы, то ли еще какую-нибудь — в зависимости от обстоятельств.
Это был первый этап проверки. На втором этапе проверяемого уже вполне официально вызывали в гестапо и там производили «обмеры» по параметрам, составленным и изобретенным Цильке. Измеряли нос, бедра, таз, длину шеи, расстояние между глазами, степень «распространенности» растительности на лобке и под мышками.
— Но самым решающим показателем, — «делился опытом» Цильке, — для меня были глаза. Что-что, а глаза не могли обмануть меня никогда. Заглянув в них, я видел «мировую скорбь» тысячелетий, если она там присутствовала. «Мировой скорби» нет ни у кого из представителей других народов.
По «формуле Цильке» при одной восьмой и даже одной четвертой еврейской крови «мировая скорбь» не просматривалась, а при чистокровности и полукровности — непременно. На основании заключений, выносимых Цильке, сотни людей были отправлены в газовые камеры и печи крематориев.
Но… судьба коварна! Цильке был не чужд гомосексуальных влечений и однажды, осматривая подозреваемого мальчика, предложил ему прийти к себе на квартиру вечером… Возмущенный отец мальчика донес об этом. Эксперт был пойман на своей квартире с поличным, выгнан со службы, исключен из СС, судим и направлен в штрафной батальон. Оттуда он сумел перебраться в обычный полк, входивший в состав 6-й армии, — помогли связи в СД. На фронте попал в советский плен и сразу же поспешил заявить о своей «ненависти к нацизму»!
Более того, очутившись в Суздальском лагере, Цильке решил не более не менее как заняться… «антифашистской работой». Он рассказывал мне, что кроме экспертиз по расовым вопросам привлекался самим шефом гестапо Мюллером в качестве эксперта-психолога. Присутствуя на допросах нередко вместе с Мюллером, Цильке должен был наблюдать за поведением истязуемого и давать заключение, правду он говорит или следует продолжать выбивать показания.
— Я в девяноста девяти случаях из ста могу отличить правду от лжи, — похвалялся Цильке.
Именно поэтому он и попросил принять его, чтобы, как он сказал, используя свой опыт, «помочь вам отличить настоящих антифашистов от примазавшихся и неискренних». За это «эксперт» требовал индульгенцию — обещание не привлекать его к суду за совершенное в прошлом. Кроме того, он предлагал дать ему какую-либо должность при Паулюсе — уборщика, официанта, и т. п., обещая выявить «подлинное лицо» фельдмаршала.
Когда я доложил об этом своему непосредственному начальнику майору Исаеву и полковнику Новикову, их возмущению не было предела. Экспансивный Новиков даже побледнел от гнева.
— Побежали крысы с тонущего корабля, хотя он еще и держится на воде. А эта крыса особая, она чует конец издалека.