Вскоре Цильке был доставлен в Москву, где расследованием его «деятельности» занялись другие специалисты.
Попутно замечу, что, попадая в плен, эсэсовцы, сотрудники СД, гестапо, полевой жандармерии и зондер-команд делали все, чтобы скрыть свое прошлое. Они меняли имена и фамилии, стараясь затеряться в общей массе рядовых. Так, разоблаченный нами унтерштурмфюрер СС Вольфганг Деринг скрывался под именем рядового Райнера. На допросе он цинично заявил мне:
— Вы обвиняете меня в убийстве людей? Это ложь. Людей я не убивал. Я уничтожал недочеловеков, главным образом — евреев, и вспоминаю об этом с гордостью. Жалею только об одном — мало уничтожил.
Высокий, не менее метра девяноста ростом, с продолговатым, на первый взгляд, даже симпатичным смуглым лицом, эсэсовец стоял в моем кабинете и медленно произносил эти слова. Мне было нелегко сдержать «эмоции» моих товарищей — офицеров, присутствовавших при этом…
Казалось бы, чего еще — Деринг сам во всем признался, его можно отдать под суд, и пусть несет справедливое и заслуженное наказание. Но нет: требовалась точная, строго обоснованная документами картина преступлений. Шаг за шагом следствие восстанавливает эту картину злодеяний. И только после того — трибунал и приговор.
Старшие офицеры-военнопленные делали в лагере все, чтобы сохранить остатки 6-й армии как цельную воинскую единицу. Они создали подпольный центр, задачей которого была борьба с антифашистским влиянием, воспитание немецких офицеров и солдат в духе сохранения верности фюреру. В этот фашистский центр входили представители всех офицерских рангов. Его возглавлял командир отборного в 6-й армии «полка немецких мастеров» — 134-го полка 44-й пехотной дивизии — полковник Артур Бойе. Личность этого человека заслуживает того, чтобы на ней остановиться особо.
Сын крупного купца, кадровый офицер германской армии, Бойе прошел боевую школу еще в конце 20-х годов на улицах и в рабочих предместьях городов Германии, участвуя в зверских избиениях немецких коммунистов. Он служил капитаном полиции, а с приходом Гитлера к власти перешел на службу в СС. Опьяненный успехами и легко доставшимися крестами во Франции и других европейских странах, Бойе со своим полком дошел до Сталинграда. Внешне лояльный, сдержанный, вежливый, этот кавалер многих германских орденов и руководил в Суздальском лагере тайным фашистским центром. Свою звериную ненависть к советским людям убежденный фашист даже и не пытался замаскировать, как это делали другие.
Бойе пунктуально и беспрекословно выполнял все распоряжения начальства, старался побольше молчать. Однако надо было видеть, с каким презрением он смотрел на офицеров, посещавших антифашистские митинги или прислушивавшихся к выступлениям антифашистов. Характерная деталь: Бойе ежедневно начищал осколком кирпича или мелом свои ордена — железные кресты всех степеней. Бывшие офицеры его полка не любили своего командира, рассказывали, что за малейшие провинности на фронте он беспощадно расстреливал солдат.
Среди активистов фашистского подпольного центра был полковник барон Эдуард фон Засс. Он слыл в лагере веселым, общительным человеком, был, как говорится, на все руки мастер. Целые дни барон возился в лагерных мастерских — столярных, портновских. Его можно было видеть и с молотком, и с гвоздями, торчащими в зубах. Он чинил сапоги или так называемые эрзац-валенки — кожаные ботинки с суконными голенищами, которые застегивались ремнями. Это давало ему широкую возможность общаться с военнопленными солдатами, унтер-офицерами, младшими офицерами, распространять среди них провокационные слухи о приближающихся «коренных изменениях» на фронте, запугивать колеблющихся.
По вечерам фон Засс бывал «душой общества». Он мастерски исполнял песенки в эстрадном оркестре военнопленных, при этом весьма бодро пританцовывал. Песенки в его исполнении «Юлечка, Юлечка аус Буда-Буда-Пешт», «Руиг шпильт ди гайге, их танц мит дир унд швайге»[86] и другие пользовались успехом у обитателей лагеря. Эти песни слушатели заставляли неоднократно повторять на концертах самодеятельности. Торжественно-грустными и серьезными становились лица солдат и офицеров, когда оркестр исполнял известную немецкую песню «Тоска по Виргинии»; «Тоскую по тебе, Виргиния, родина моя! Тоскую по тебе, моя чудесная страна!»
До чего же обманчивой бывает внешность! Вряд ли кто-либо из ежедневно видевших и слушавших барона фон Засса мог подумать, что это он систематически угрожает расправой в гестапо лагерным антифашистам, что это он до взятия в плен, будучи комендантом города Великие Луки, приказывал сжигать дома, в которых были заперты советские люди. Засс лично руководил казнями военнопленных красноармейцев и узников великолукского гестапо. Он испытывал особое удовольствие, этаким лихим метким выстрелом убивая связанного, измученного советского человека…
Но это стало известно позже, и по приговору суда фон Засс был повешен как каратель и военный преступник. А пока он чинил сапоги, пел, плясал и строго конспиративно вел фашистскую деятельность.
Видную роль среди офицеров-гитлеровцев играл бывший командир одной из дивизий 6-й армии полковник Ганс фон Арнсдорф. Этот тучный господин — аристократ и прусский юнкер — имел широкие связи в Берлине, в политических и военных кругах. Пользуясь своим положением старосты немецкого корпуса, Арнсдорф пытался сорвать антифашистскую работу среди военнопленных и выбросил провокационный лозунг: «Никакой политической деятельности в лагере!»
Но самой страшной фигурой был, по признанию многих военнопленных, зондерфюрер СС «переводчик» Арнольд фон Штрицки. Этот эсэсовец имел большой опыт ориентировки в любых условиях. Гитлеровская разведка посылала его с дипломатическим паспортом секретарем в латвийское консульство в Ленинград, дипломатическим курьером в Москву, мелким чиновником латвийского посольства в Лондон. В 1939 году фон Штрицки, сбросив маску латвийского дипломата, поступил на службу в имперское министерство пропаганды.
В 1941 году уже в качестве сотрудника войсковой контрразведки Штрицки отправился на советско-германский фронт. Но здесь его деятельности был положен конец — он был взят в плен под Сталинградом, отправлен в Суздальский лагерь.
Быстро приспособившись к новому для него положению «аполитичного» военнопленного, Штрицки осуществлял функции «всевидящего глаза» фашистских карательных органов теперь уже среди военнопленных. Прежде всего он вел точный учет антифашистских высказываний военнопленных.
Фашистский центр действовал в полном контакте и под непосредственным влиянием немецких генералов, в частности генерал-лейтенанта Шмидта. Впечатление было такое, что многие военнопленные генералы и в лагере продолжали побаиваться Шмидта. Во всяком случае, они явно предпочитали, чтобы об их разговорах с советскими офицерами бывший начальник штаба 6-й армии знал как можно меньше. Шмидт влиял, вероятно, и на Паулюса — они часто беседовали наедине[87].
Кстати, Шмидт — единственный из генералов, который все время был чем-нибудь недоволен. Он умышленно искал повода для бесконечных назойливых и довольно наглых жалоб. Целую неделю, например, он ворчал, что на гарнир к мясным блюдам подают кашу из пшенной или овсяной крупы. «Мы не куры и не лошади!» — кричал он. А во время посещения лагеря представителями комиссии из Москвы выкинул «шутку»: вдруг громко заржал по-лошадиному.
— Это от овсяной каши, — объяснил он с издевкой. — А скоро начну кричать петухом — от пшена…
Видимо, в данном случае генерал Шмидт решил подать подчиненным пример личной храбрости, а заодно и остроумия. На самом же деле нацистская деятельность Шмидта была куда серьезней и основательней. Надо отдать должное: трудолюбия ему было не занимать. Он возглавил борьбу против антифашистских влияний и практически и идейно. Днями напролет он просиживал за книгами, штудируя работы классиков марксизма-ленинизма, доклады и выступления И. В. Сталина, делая пометки и выписки. Хитроумно подбирая цитаты, по-своему толкуя отдельные места этих материалов, изобретательно, хотя и не всегда логично комбинируя, Шмидт пытался дать теоретическое обоснование своей демагогической, провокационной платформе. (Необходимость бдительности и имелась в виду, когда я записал в свой блокнот «Вн. Ш.!» — «Внимание, Шмидт!»)
Правда, «теоретические работы» Шмидта успеха не имели. У генерала явно не хватало философской подготовки, очевидны были эклектичность его рассуждений, элементарная неосведомленность в вопросах политики, неуклюжесть принятых им некогда на веру постулатов нацистского мировоззрения.
Более преуспел Шмидт в вопросах практической пропаганды. По его указанию среди младших офицеров и солдат распространялась «правда о Сталинградском сражении». Состояла она в том, что эта битва объявлялась лишь отдельным, частным эпизодом, поражением, которое неизбежно во всякой крупной войне. Более того, утверждалось, что битва на Волге серьезных последствий не имела и иметь не будет.
Этому верили. Может быть, потому, что хотели верить. А может быть, в силу умения Шмидта подавать факты в угодном слушателям виде.
Бывший начальник штаба 6-й армии ни на минуту не сомневался в конечной победе гитлеровской Германии, с презрением говорил о Браухиче и Боке, которые «упустили время» зимой 1941 года. Пожалуй, именно Шмидт являлся главным препятствием на пути тех генералов и офицеров, которые колебались и сочувственно присматривались к антифашистскому движению. А такие уже были.
Вокруг Шмидта группировались наиболее отъявленные гитлеровцы. Вот хотя бы генерал Гейтц. До ухода на фронт — председатель военного трибунала, свирепый солдафон старопрусского милитаристского образца. В его корпусе во время окружения солдатам и офицерам ежедневно выносились десятки смертных приговоров.
Верность фюреру всегда подчеркивал Фриц Роске — худощавый, седой, подвижный генерал-майор. Командиром дивизии он был назначен уже в окружении под Сталинградом. Да и генеральский чин получил незадолго до того, а потому всячески старался выказать свою приверженность идеям фашизма. С ядовитым презрением отзывался он о своих коллегах, читавших газету для военнопленных или посещавших доклады и лекции, которые организовывало командование лагеря.