Исполнительного служаку, действующего по принципу «приказ есть приказ», разыгрывал из себя генерал Карл Штрекер. Части 11-го армейского корпуса, которым он командовал, окруженные в Сталинграде на территории поселка Баррикада, продолжали бессмысленное сопротивление дольше всех других немецких частей — до 2 февраля 1943 года.
Шмидт и его окружение распространяли слухи о предстоящем десанте гитлеровцев на Суздаль с целью освобождения Паулюса и других генералов из плена. Бывший начальник штаба 6-й армии намекал своим коллегам, что у него есть тайный канал для связи с рейхом, по которому сообщили о подготовке десанта. Разумеется, эти намеки были блефом. Ни Шмидт, ни кто-либо другой из военнопленных такой связи не имел, а «десант на Суздаль» был легендой, сочиненной самим генералом.
Шмидт не мог знать, что офицеры советской контрразведки «Смерш» делают все возможное, чтобы не допустить контактов пленных генералов с германскими агентами. Москва ориентировала командование лагеря, что по полученным данным немецкая разведка проявляет исключительный интерес к районам Суздаля и расположенного неподалеку Войкова, где также находились с лета 1943 года военнопленные генералы. Подступы к обоим лагерям усиленно контролировались нашими контрразведчиками.
И вот в поле их зрения попал некий Устинов, по кличке Хромой. Полковник Н. И. Пузырев — один из руководителей лагеря в Войково — в своих воспоминаниях пишет:
— Его взяли в Суздале, где он уже две недели работал истопником в хлебопекарне. Со специальным заданием Хромой был заброшен в наш тыл с самолета. Своего напарника, сломавшего при неудачном приземлении ногу, он пристрелил. Явка оказалась нереальной, и Устинов осел в районе расположения лагеря военнопленных, где содержались Паулюс и генералы бывшей 6-й армии. Установить связь по рации со своими хозяевами Хромой не успел.
Таким образом, попытка германской разведки проникнуть в Суздаль и Войково провалилась.
Возле Шмидта, Штрекера, Гейтца, Роске нередко собирались и другие генералы: Дебуа, Лейзер, Шлемер, Дреббер, Роденбург, Магнус, Сикст фон Арним, Занне, генерал медицинской службы Ренольди… Лейтмотив их бесед весной 1943 года — прогнозы сроков предстоящего освобождения их из плена гитлеровскими войсками. В том, что это непременно произойдет, почти никто из них не сомневался. Спорили лишь о сроках: оптимисты предсказывали лето 1943 года, пессимисты — осень или зиму.
Тактическую линию этой группы выразил генерал-лейтенант Генрих Дебуа — однополчанин Гитлера в первую мировую войну. В беседе с генералами и старшими офицерами он заявил:
— Мы здесь в плену продолжаем быть солдатами. Это наш фронт.
В соответствии с этой установкой реакционное ядро генералов и офицеров пыталось создать непроходимый вал для антинацистского влияния среди немецких офицеров. Прежде всего были взяты на учет все офицеры и генералы, которые читали газеты для военнопленных, посещали в лагерном клубе доклады и лекции, и особенно те, кто беседовал с советскими политработниками или приезжавшими в лагерь немецкими коммунистами. С целью наблюдения за «колеблющимися» на территории лагеря нацистским подпольным центром расставлялись специальные люди. Строго учитывались также все высказывания военнопленных, их реакция на сводки о положении на фронте и т. п. «Провинившихся», то есть начинавших заметно сомневаться в верности «фюреру и национал-социализму», подпольный нацистский центр вызывал на сугубо конспиративные беседы. Им угрожали жестокой расправой по возвращении на родину, бойкотом и позорным клеймом предателя, давали понять, будто бы центр сохраняет тайную связь с рейхом по сугубо засекреченным каналам и что семьи изменников по его требованию могут быть подвергнуты репрессиям в Германии.
На собрания, которые проводило командование лагеря, специально посылались люди с поручением задавать провокационные вопросы, пускать лживые слухи, запугивать тех, кто добросовестно пытался разобраться в происходивших событиях. Для этого использовалась каждая возможность. Так, например, в лагерном клубе во время выступления одного немецкого антифашиста неожиданно погас свет. И немедленно из глубины темного зала раздались громкие возгласы: «Предатели! Мы всех вас повесим, вернувшись домой!» А через несколько минут, когда свет зажегся, в зале воцарился образцовый порядок.
Действовавший в лагере центр не ограничивался угрозами и запугиваниями. Он пытался также применять и методы идеологического воздействия на офицеров и солдат. В лагере, например, был организован хор. Его репертуар одно время состоял из безобидных, на первый взгляд, песен и баллад старой Германии. Но на самом деле эти произведения воспевали дух, стойкость и мужество германского воина.
По указанию фашистского центра в лагере регулярно праздновались «дни рождения» и прочие «юбилеи» военнопленных генералов. Причем эти даты поразительно совпадали с днем рождения Гитлера, началом второй мировой войны, взятием Парижа, капитуляцией Франции и т. д. Особенно упорно боролся подпольный центр за сохранение запрещенного командованием лагеря фашистского приветствия «Хайль Гитлер!» с вытянутой вперед правой рукой. Военнопленных, отказывавшихся отвечать на такое приветствие, запугивали и оскорбляли.
И все же итоги Сталинграда брали свое. Каждый день появлялись новые прозревающие.
— Нам надо переварить Сталинград, — сказал как-то бывший командир полка полковник Луитпольд Штейдле. (Моя запись: «Л. Ш. уже видит!»)
Этот бесстрашный на поле боя офицер был мягким в обращении, гуманным, вдумчивым человеком. Он тяжело болел в первые недели плена и в полной мере ощутил на себе заботу наших врачей, которые в буквальном смысле слова вернули его к жизни. Его антинацистские настроения, по-видимому, возникли еще до плена. А за время болезни, как он сам рассказывал, можно было о многом подумать и многое переоценить.
К нему часто обращались как к третейскому судье. Майор Кюльман, например, просил совета, надо ли рассказать советским офицерам, что шурин у него был коммунистом и сидел в концлагере. А полковник фон Арнсдорф в доверительной беседе со Штейдле даже признался, что его жена на одну четверть еврейка и еще на одну четверть — полька.
— Может быть, стоит сказать об этом русским, они будут больше доверять мне? — спрашивал Арнсдорф.
Штейдле советовал однозначно:
— Мы не вправе рассчитывать на поблажки. Вспомните, сколько горя мы принесли этому народу и этой стране. Нам нет прощения и мы должны нести свой крест до конца.
Авторитет Штейдле был высок у всех групп военнопленных. И именно этот высококультурный и уважаемый человек стал одним из первых старших офицеров — антифашистом в лагере. (Луитпольд Штейдле после войны долгие годы был министром здравоохранения Германской Демократической Республики, затем — обер-бургомистром Веймара.)
Большим авторитетом среди офицеров, особенно среди призванных из запаса чиновников, служащих, коммерсантов, пользовался молодой инженер-майор Герберт Штеслейн. Он открыто осудил преступную политику гитлеровской клики и выступил с призывом не ждать пассивно конца войны, активно включиться и антифашистскую борьбу.
Пожалуй, не будет преувеличением сказать, что выступления и беседы Герберта Штеслейна и Луитпольда Штейдле оказывали в первые месяцы плена наибольшее влияние на офицеров (Г. Штеслейн на родине в ГДР стал заместителем редактора газеты «Националь-Цайтунг» в Берлине).
А вот и первая ласточка из числа генералов. Генерал-майор Отто Корфес — бывший командир 295-й пехотной дивизии. Он вообще был мало похож на генерала вермахта, даже внешне больше напоминал учителя. Отто Корфес много читал, внимательно слушал беседы, речи и доклады лекторов, посещал собрания младших офицеров и солдат. Генерал мало высказывался, больше молчал, но было видно, что его одолевали сомнения и, вероятно, нелегкие мысли. Он сказал как-то, что не знает больше такого народа, который после всего того, что ему причинили, мог бы найти в себе великодушие быть таким гуманным в отношении своих пленных, как советский народ. (Отто Корфес после войны жил в ГДР, занимался научной работой в области истории, автор ряда трудов. Ныне историей занимается в ГДР и его дочь.)
Генерал Вальтер фон Зейдлиц — энергичный и жесткий — внешне полная противоположность Корфесу. Это он вопреки приказу Гитлера предлагал с боем прорываться из окружения под Сталинградом. У Зейдлица, по-видимому, еще до плена начался процесс переосмысления пережитых событий. В Суздале он много читал, интересовался преимущественно политической литературой, внимательно следил за антифашистской печатью. Фон Зейдлиц и Корфес возглавляли небольшую группу генералов, которые быстрее других переживали процесс освобождения от дурмана нацизма.
Выдержанно и корректно держались в лагере генералы Мартин Латтман (стал после войны начальником одного из главков министерства машиностроения ГДР) и Александр Эдлер фон Даниэльс. Они с явным неодобрением относились к наглым выходкам Шмидта и спесивому поведению многих других своих коллег. Конечно, политические взгляды первых антинацистки настроенных генералов, как правило, были довольно расплывчаты, непоследовательны, а порой и наивны.
Одной из рано сложившихся демократически настроенных офицерских групп была инициативная группа в составе бывшего начальника связи 6-й армии полковника ван Хоовена (после войны он был начальником отдела в Центральном бюро путешествий ГДР), командира полка майора Бюхлера, капитана Домашека и старшего лейтенанта Фридриха Рейера. Развернув разъяснительную работу среди военнопленных, эта инициативная группа сразу же натолкнулась на ряд серьезных препятствий со стороны фашиствующих старших офицеров. Началось с того, что часть военнопленных стала бойкотировать их, не приветствовала при встречах, осыпала насмешками и бранью. Другая часть офицеров, лично знавшая членов группы, под влиянием их авторитета стала задумываться над своими позициями, искать встреч и бесед с инициаторами, откровенно рассказывать им о своих колебаниях, страхах.