Несмотря на деятельность фашистского центра, число антигитлеровски настроенных офицеров росло, и тогда реакционно настроенные военнопленные решили дать открытый бой инициативной группе. Случай, что называется, помог.
Шло общее собрание военнопленных лагеря. С докладом выступал полковник ван Хоовен. Он убедительно и спокойно доказал неизбежность военного разгрома Германии, необходимость спасения немецкого народа и устранения Гитлера как главного виновника бедствий нации.
— Когда перед великим немецким патриотом Морицем Арндтом, находившимся в плену, встала дилемма: верность князьям или верность нации, он не колеблясь ответил: «Долой князей, да здравствует верность народу!» — так закончил доклад полковник ван Хоовен.
Доклад неоднократно прерывался выкриками фашиствующих офицеров: «Это предательство!», «Стыдитесь, на вас германский мундир!». Но большинство с вниманием слушало выступавшего.
После ван Хоовена попросил слова староста лагеря полковник фон Арнсдорф.
— То, что здесь говорилось, — заявил он, — недостойно германского офицера. Мы здесь, в плену, не должны заниматься политикой и не хотим этого. Но если нас спросят, мы скажем: «Мы верны нашей родине и присяге».
Послышались хлопки — робкие, неуверенные. Они тут же и затихли. Многие молчали, смущенно отворачиваясь друг от друга. Обсуждение доклада практически не состоялось: никто из профашистски настроенных офицеров не решился выступить открыто.
Инициаторам собрания казалось тогда, что они потерпели поражение. Однако на деле собрание принесло немалые результаты. Именно с этого момента началось более активное размежевание между нацистами и их сторонниками и теми, кто начинал прозревать, переходить на антифашистские позиции.
Конечно, среди немецких офицеров, заявивших о своем присоединении к антифашистскому движению, были и те, кто руководствовался чисто корыстными целями, например лейтенант граф фон Эйнзидель, правнук знаменитого полководца Мольтке. Впоследствии он изменил антифашистскому движению и, вернувшись в ФРГ, выступал с критикой своего прошлого и своих бывших товарищей.
Идейное размежевание происходило также среди генералов. Вполне четко определились три группы. Генералы Корфес, Латтман, Зейдлиц, Ленски, Вульц и Даниэльс считали необходимым искать пути для борьбы против гитлеровского режима, за прекращение войны и спасение Германии от военного разгрома. Другая группировка состояла из реакционных, нацистски настроенных генералов. К ней относились Шмидт, Гейтц, Роденбург, Сикст фон Арним, Роске и другие. Наконец, третья группировка, возглавляемая фельдмаршалом Паулюсом, занимала внешне лояльную, выжидательную позицию.
Позиции антифашистски настроенных генералов и офицеров значительно укрепились после посещения Суздальского лагеря председателем Коммунистической партии Германии товарищем Вильгельмом Пиком. Мне было поручено сопровождать его в течение десяти дней пребывания в Суздале в июне 1943 года.
Вильгельм Пик выступил на общем собрании военнопленных лагеря. Говорил он страстно, горячо, убежденно. Напомнил о той борьбе, которую вела Коммунистическая партия Германии против фашистов еще до их прихода к власти, образно, на нескольких ярких примерах и сопоставлениях показал опасность гитлеризма для немецкого народа.
— Путь, по которому ведет Гитлер немцев, — сказал он, — это не только путь бесчестья и позора, но и путь еще невиданной национальной катастрофы. Совершенно напрасно надеяться на то, что гитлеровская Германия может еще выиграть войну или закончить ее на приемлемых условиях. Есть только один путь спасения страны — свержение Гитлера и немедленное окончание войны. Борьба за это составляет задачу не одной только Коммунистической партии. Высший патриотический долг каждого немца — в Германии, на фронте или в плену, независимо от политических взглядов и убеждений, — состоит в том, чтобы содействовать свержению гитлеровского правительства и окончанию войны.
— Надо понять, — подчеркивал Вильгельм Пик, — всю лживость и фальшь глупой легенды об «ударе в спину», которую усиленно распространяют нацистские шептуны и провокаторы. Подлинную заботу о родине и народе проявляют не те, кто, прикрывшись ложно понимаемой офицерской честью, отходит от решения жизненно важных вопросов ее судьбы и будущего, а те, кто поднял знамя антифашистской борьбы, кто обращается с горячим словом правды к своим братьям на фронте и в тылу, кто осознал необходимость покончить с гитлеровской кликой, — именно тот и только тот является нашим настоящим патриотом, достойным великих в прошлом традиций немецкой нации.
Когда Вильгельм Пик окончил свою речь, ему аплодировало значительно больше людей, чем в момент его появления на трибуне. Часть офицеров выглядела растерянной. Некоторые смотрели на происходящее отсутствующим взглядом, а кое-кто с известной долей иронии.
Потом Вильгельм Пик беседовал с отдельными группами солдат и офицеров, отвечал на вопросы. Поздно вечером закончилась эта встреча.
Известный немецкий поэт Иоганнес Бехер, также приехавший в Суздальский лагерь, в течение многих вечеров задушевно, мягко беседовал с группой интеллигентов. Их интересовало многое: жизнь антифашистов в эмиграции; положение интеллигенции в Советском Союзе, а главное, что будет с ними, с Германией.
Помню, как-то поздно вечером мы пошли с Бехером прогуляться в поле. После жаркого дня наступил свежий и удивительно светлый июньский вечер. Бехер молчал, наслаждаясь тишиной и прохладой. Потом заговорил неторопливо, раздумчиво:
— Мы, немцы, несчастный народ. Во-первых, потому, что принесли много горя другим, опозорили себя… Во-вторых, две войны за двадцать лет, море крови, жестокость впилась в души людей. Прав был Маркс, когда говорил, что нации, как и женщине, не прощается минута слабости, когда она позволила насильнику овладеть ею…
— Я оптимист, — продолжал Бехер, — я верю в свой народ. Я часть его. Но думаю, что еще одной войны немцы не выдержат. Эта должна быть последней. Иначе Германия уйдет в историческое небытие. Но, посмотрите, даже после Сталинграда все эти шмидты, гейтцы, бойе — ровным счетом ничему не научились, ничего не поняли. Ведь они до сих пор верят, что фюрер пришлет десант, который освободит их из плена! Да-да, — сказал он, заметив мое удивление. — Они вчера пытались меня в этом убедить!
(Эта беседа обозначена в моем блокноте словом «поэт».)
На собраниях военнопленных все чаще завязывались оживленные дискуссии. Выступали по-разному. Одни под влиянием победы Красной Армии под Сталинградом и гуманных условий советского плена уже начинали прозревать, преодолевать колебания. Другие все еще предпочитали отмалчиваться. Немало было и тех, кто откровенно злобствовал, угрожал молодым антифашистам.
Москва ежедневно подробно интересовалась настроениями военнопленных. Это было закономерно — ведь по ним можно было в известной мере судить о тех глубинных процессах, которые происходили в сознании миллионов подданных рейха и военнослужащих вермахта.
Летом 1943 года мне и другому нашему офицеру А. Б. Рейтману — оба мы по образованию историки — было поручено обобщить наши наблюдения и впечатления в специальной весьма объемистой справке-меморандуме. Этот документ мы озаглавили «К вопросу о зарождении и развитии антифашистских настроений среди офицеров и генералов немецкой армии, взятых в плен под Сталинградом». Он был размножен в Москве. Уже после войны мне показали один экземпляр. На его первой странице в левом углу стояла подпись «И. Ст.» и дата «21 июля 1943 года»…
В лагеря для военнопленных часто приезжали видные иностранные коммунисты. Они беседовали со своими соотечественниками, изучали их настроения. В антифашистской школе в Красногорске, где я часто бывал по делам службы, вел занятия один из лидеров Коминтерна товарищ Эрколи — под этим именем работал тогда руководитель Компартии Италии Пальмиро Тольятти. Приезжала сюда и Долорес Ибаррури — она беседовала с пленными фалангистами из «Голубой дивизии». Но чаще всего Красногорск посещали немецкие товарищи — руководители КПГ Вальтер Ульбрихт, Антон Аккерман, Петер Флорин, Герман Матерн.
В связи с формированием из числа военнопленных-румын дивизии имени Тудора Владимиреску в Суздальском лагере побывали члены руководства Румынской компартии Анна Паукер и Василе Лука.
Анну Паукер хорошо знали в нашей стране. Она провела много лет в застенках румынской сигуранцы и была освобождена стараниями Советского правительства незадолго до войны. С нею у меня как-то сразу установились хорошие отношения. В редкие свободные часы мы ходили по окрестностям Суздаля и беседовали.
Паукер — второй секретарь ЦК Компартии Румынии, представитель своей партии в Коминтерне, была убежденной коммунисткой-интернационалисткой. Она мечтала о возвращении в свободную Румынию, о счастливой послевоенной жизни всех трудящихся в мире, где не будет фашизма. Но иногда в ее рассказах слышалась горькая нотка. Относилась эта горечь не к румынским делам, а к той атмосфере, которая складывалась вокруг «околокоминтерновских» кругов в Москве.
— Никогда раньше среди коммунистов не возникал вопрос, кто по национальности тот или иной товарищ, — говорила Анна. — Сама постановка такого вопроса казалась дикой в нашей среде. А сейчас этот вопрос все чаще возникает. Нет, не по нашей инициативе. Его все ощутимее ставят советские товарищи. И знаете, национальность коммуниста начинает даже играть какую-то роль.
В 1943–1944 годах мне приходилось не раз бывать в гостинице «Люкс» в центре Москвы, где тогда жили работники аппарата Коминтерна и многие руководители зарубежных компартий. (Теперь это здание — гостиница «Центральная» по улице Горького.) Здесь тогда царила очень дружная атмосфера интернационального братства. Поэтому слова Анны Паукер меня особенно поразили. К сожалению, она оказалась права…
В один из приездов в Москву я познакомился с Лотой Кюн — немецкой коммунисткой, ставшей впоследствии женой Вальтера Ульбрихта. Лота представила меня Рудольфу Сланскому — будущему Генеральному секретарю Компартии Чехословакии, расстрелянному в 1952 году по клеветническому обвинению и посмертно реабилитированному.