Глава 26
На протяжении следующих нескольких дней Мириэль пыталась не забыть слова Гектора. Если он, человек, потерявший все из-за этой болезни, до сих пор способен надеяться, то и она сможет. Каждый день после своей смены в лазарете, клинике или аптеке она шла прямо в столовую, мысленно настраиваясь прочитать в письме Чарли про слухи о ее безумии. Станут ли они последней каплей? Будет ли он винить ее и в этом?
Что бы он ни сказал, какой бы ущерб ни причинила эта история, она загладит свою вину перед ним. И она каким-то образом восстановит свою репутацию. В эти лживые сплетни несложно поверить. После смерти Феликса она была такой грустной, такой безразличной… Легко предположить, что за этим последует нервный срыв. Когда она вернется из Карвилла, она без труда покажет, что осталась прежней: веселой и безмятежной. Мало-помалу история померкнет. Вместо нее обязательно разразится новый скандал с кем-то еще. Люди, возможно, и не забудут, но их интерес ослабеет.
По крайней мере, таким образом она собиралась убедить Чарли, когда прошло еще три дня без письма. После ужина она принесла свою коробку с канцелярскими принадлежностями в гостиную, сняла колпачок с ручки и приготовилась писать. Казалось совершенно архаичным, что в колонии не было телефона. Куда проще обсудить этот вопрос, позвонив Чарли, имея возможность определить степень катастрофы по его голосу. Она слышала, что аппарат находился в кабинете доктора Росса в большом доме. Но ей пришлось бы прокрасться мимо живой изгороди и проникнуть внутрь, попытайся она им воспользоваться. Вполне осуществимый вариант, если бы сестры не жили на втором этаже.
Стоило сестре Верене заметить за изгородью хотя бы пальцы ее ноги, и Мириэль могла бы считать, что ее работа в больнице закончена.
Ей было очень интересно, как живут сестры. Выглядят ли они также или снимают свои огромные шляпы и распускают волосы, как только поднимаются по лестнице? Проводят ли они свои свободные часы, стоя на коленях в молитве, или рисуют, вяжут, или даже играют в карты, как обычные женщины? Конечно, трудно представить сестру Верену за карточным столом, играющую в червы или рамми. И уж совершенно невозможно представить, как она затягивается сигаретой и повышает ставку в азартном покере.
Мириэль усмехнулась этим мыслям. Страница перед ней все еще была пуста. Она написала несколько строк, зачеркнула их, начала снова. Еще несколько строк, и ее ручка остановилась. Лучше просто взять новый лист. Она скомкала бумагу и отбросила ее в сторону. Ее ноги, все еще заживающие от нарывов и поражений, возникших после реакции на йодид, зудели, и она засунула их под стул, чтобы не чесаться, пока пишет.
Она только успела написать дату и «Дорогой Чарли», когда в комнату ворвалась Жанна. Девочка открыла шкафчик для пластинок, встроенный в основание фонографа, и просмотрела содержимое.
– Какие нам нужны? – У Жанны, казалось, было только два режима: беззвучный и громкий.
В гостиную вошла Айрин, одетая в платье-фартук в бело-зеленую клетку. Они вместе провели вторую половину дня в аптеке, но теперь подруга переделала прическу и накрасила губы.
– О, давай просто возьмем все.
Жанна начала вынимать пластинки из шкафа.
– Только осторожнее. – Айрин наклонилась, чтобы помочь ей, читая названия пластинок вслух, вытаскивая их вместе с комментариями типа «о да, это здорово» или «вот эта бодренькая».
Мириэль не могла писать из-за всего этого шума и ждала, рассчитывая, что они заберут пластинки и уйдут куда-нибудь, чтобы послушать их. Она услышала, как захлопнулась дверца шкафа и как хрустнули коленные суставы Айрин, когда та встала.
– Слушай, держу пари, миссис Марвин великолепно танцует, – проговорила Айрин, обращаясь к Жанне. – Почему бы тебе не попросить ее пойти с нами?
Мириэль развернулась на стуле к приблизившейся Жанне.
– Хочешь пойти? – спросила девочка.
– Куда вы собираетесь?
– Миссис Харди собирается выучить меня танцевать, для вечеринки.
– Научить меня, – поправила ее Айрин.
– Научить меня, – повторила Жанна, наклоняясь поближе к Мириэль. – Хотя она слишком старая, чтобы знать какие-нибудь танцы флэпперов[52]. А ты их знаешь?
Мириэль рассмеялась.
– Возможно, я танцевала чарльстон и шимми раз или два.
– Ух ты! Значит, ты пойдешь со мной?
– Я не могу. Мне нужно написать письмо.
Жанна нахмурилась.
– Ты все время пишешь эти чертовы письма!
– Не употребляй это слово, – возмутилась Айрин.
– А ты все время это говоришь.
– У взрослых есть такая привилегия. Больше сказать нечего. А теперь давай оставим миссис Марвин в покое.
Жанна поплелась из комнаты. Айрин последовала за ней, но, остановившись у дверного косяка, бросила через плечо:
– Мы будем на смотровой башне, если ты передумаешь.
Мириэль снова повернулась к письменному столу. Дело было не в том, что она все время писала письма, а в том, что она была настолько замедленной – чертовски замедленной, как сказала бы Жанна, – что казалось, будто она делает это постоянно. С дорожки донеслись голоса Айрин и Жанны, прерываемые взрывами смеха.
Сколько времени прошло с тех пор, как Мириэль танцевала в последний раз? С Рождества, предположила она. Обязательная вечеринка со всеми крупными шишками студии. Чарли взял с нее обещание, что она будет танцевать и улыбаться, а не просто хандрить в баре всю ночь. И она это сделала – двух песен было достаточно, чтобы соблюсти приличия, – и улыбалась тоже, но любой мог видеть, что это была приколотая улыбка, аксессуар, ничем не отличающийся от нитки жемчуга на ее шее или заколки для волос из перьев.
Но до этого, до смерти Феликса, она любила танцевать. Званые обеды, светские балы и кабаре в центре города. Ей нравилась музыка, смешанный запах пота и духов, порыв воздуха, овевающий ее кожу, когда она кружилась. Это был шанс очистить ее разум и существовать только в физическом мире. Здесь и сейчас.
Мириэль надела колпачок на ручку и положила лист бумаги – все еще чистый, за исключением даты и имени Чарли – обратно в коробку для канцелярских принадлежностей. Она была не в настроении выуживать из себя извинения за чье-то ядовитое перо. «Нестабильна в течение многих лет, – говорилось о ней в статье Picture-Play. – Настоящая голливудская трагедия». За последние дни она прочла статью дюжину раз. И каждый раз слова жалили по-новому. Унижение. Неужели она не сможет отвлечься от этого хотя бы на один вечер?
Смотровая башня представляла собой шаткое сооружение, стоявшее сразу за забором между протестантской часовней и живой изгородью. Мириэль никогда не взбиралась на эту штуку. Деревянная рама выглядела хлипкой и потрепанной. Она скрипела от малейшего дуновения ветерка. Ей говорили, что вид, открывающийся оттуда, стоил двух дюжин лестниц, и что только в прошлом году правительственный инспектор признал сооружение надежным. Мириэль, однако, была настроена скептически.
Заходящее оранжевое солнце висело над горизонтом, и воздух был похож на губку. Легкий ветерок трепал верхушки ближайших деревьев. Сверху доносились музыка и смех. Мириэль ухватилась за поручень и полезла наверх.
Вид превзошел все ожидания. Поднимаясь по последним ступенькам, она смогла увидеть всю колонию, раскинувшуюся перед ней – длинные параллельные дорожки и пристроенные дома, четырехугольники зеленых лужаек между ними, переплетение медицинских и хозяйственных зданий, широкие крыши столовой и зала отдыха. За аккуратно подстриженной живой изгородью виднелся большой дом с довоенным фасадом, а дальше – два ряда коттеджей для персонала. В дальнем конце колонии виднелись молочный амбар и силосы[53], а также кольцо ореховых деревьев, охранявших кладбище. Когда она вышла на площадку и посмотрела в противоположном направлении, увидела широкую гладкую поверхность Миссисипи, мерцающую в угасающем свете. Река окружала Карвилл с трех сторон, как извилистое тело змеи: крутая дамба, изрытая колеями дорога и изгибающийся вдоль нее проволочный забор.
Хотя она жила рядом несколько месяцев, это был ее первый взгляд на могучую реку. Игра меркнущего света на ее стеклянной поверхности напомнила Мириэль об океане. Но запахи и звуки вокруг были другими, и у нее сдавило грудь. Она забыла, как сильно скучала по соленому воздуху, крикам чаек, волнам с белыми шапками, набегающим на берег.
– Ты пришла! – воскликнула Жанна, вернув Мириэль обратно в Карвилл, прежде чем она смогла до конца вспомнить ощущение горячего песка под ногами.
Жанна и Айрин оказались не одиноки в своей авантюре. Малышки-близнецы тоже были там, танцевали под веселую песню с Фрэнком и мистером Ли, местным мастером на все руки. Они не обращали внимания на тряску, которую вызывал их топот по старому дереву. Жанна схватила Мириэль за руку и потащила к центру площадки.
Из чьего-то портативного граммофона заиграл фокстрот. Ногам Мириэль потребовалось всего мгновение, чтобы найти ритм. Она положила руку на плечо Жанны, но через секунду вспомнила, что должна танцевать за мужчину, и переместила ее на поясницу. Девочка знала всего несколько шагов и неуклюже подалась вперед, следуя за Мириэль. Она наступала на ноги и поворачивалась направо, когда следовало повернуться налево. Но улыбка на ее лице – широкая и довольная, как никогда раньше – стоила всех этих дерганий, выкрученных рук и потертой обуви.
Воздух здесь был ничуть не прохладнее, чем внизу, но случайный ветерок обдувал их, принося некоторое облегчение. Настил оказался более прочным, нежели поначалу представляла Мириэль, и когда заиграла следующая песня – квикстеп, она повернулась и поскакала, не беспокоясь, что ее ноги проломят древнее дерево. Она обучила Жанну основным шагам, а затем позволила ей просто следовать за собой, смеясь вместе с ней, когда их ноги переплетались. Затем были вальс, чарльстон, шимми и шэг. Они менялись партнерами, и Мириэль отплясывала с близнецами, мистером Ли, и даже игривый уанстеп с Айрин.