Приблизившись к Фрэнку, она увидела группу молодых людей, направлявшихся к нему.
– Что за урод у нас здесь? – пробурчал один из них.
Мириэль протиснулась сквозь них и села рядом с Фрэнком. Глаза мужчин были стеклянными, дыхание тяжелым от алкоголя.
– Простите? – произнесла она.
– Не ты, куколка. – Мужчина дернул подбородком в направлении Фрэнка. – Он.
Скрюченные руки Фрэнка сжимали стакан. Волна страха пробежала по телу Мириэль, заставив ее задрожать. Ее конечности похолодели, а сердце забилось быстрее.
Фрэнк поднял хайбол, сделал большой глоток, затем поставил свой напиток. Он отвернулся от бара и сел лицом к этой группе.
– Полагаю, ты имеешь в виду мои руки?
– Чертовски верно, именно их я и имею в виду.
Воздух стал тяжелым и наэлектризованным, в то время как шум толпы отошел на задний план.
– Вот что я тебе скажу, – начал Фрэнк, и его ровный голос удивил Мириэль, она с любопытством уставилась на него. Он сидел с прямой спиной и расправленными плечами. Казался бы грозным, если бы не его скрюченные пальцы. – Я расскажу две истории о том, почему мои руки выглядят так. Ты должен будешь выбрать, что является ложью, а что правдой.
Мужчины переглянулись друг с другом. Наконец один из них, с кривым носом и тонкими, похожими на червячки губами, тот, что заговорил первым, просипел:
– Ну, выкладывай.
– Еще в октябре – не-а – ноябре восемнадцатого года мы с моим подразделением отсиживались на правом фланге где-то в глубине Франции. Нас было две дюжины. Остальных отправили на главную линию. Дождь шел несколько дней, смывая дерьмо и грязь в нашу траншею. Тела, которые мы похоронили на участке поля позади нас, наполняли воздух запахом гнили. Лучше, чем удушающий газ, говорил мой приятель. Я не был так уверен. – Фрэнк описывал бесконечные ряды колючей проволоки. Безлистные, отравленные деревья. Спорадические хлопки выстрелов. У них кончилось растительное масло, и они не осмелились покинуть свой окоп, чтобы нарубить дров, поэтому ели свой паек холодным.
Беспокойное топтание пьяных парней стихло. Они слушали с широко раскрытыми глазами и отвисшими челюстями. Они были слишком молодыми, чтобы участвовать в Великой войне, но достаточно взрослыми, чтобы помнить постные вторники, заголовки газет и плакаты с храбрыми солдатами.
– Один из моих приятелей, настоящий красавчик, дурачился, делая небольшую пародию на кайзера Вилли, когда случайно выдернул чеку из своей гранаты. – Парни придвинулись так близко к их столику, что она могла слышать их резкое прерывистое дыхание. – Говорят, что в такие моменты время замедляется, и будь я проклят, если это неправда, – продолжил Фрэнк. – Мой приятель… он выбросил гранату. Она покатилась по грязи и остановилась прямо у моих ботинок.
– И что ты сделал? – пролепетал один из них.
– Что я мог сделать? Она взорвалась бы и угробила нас всех, если бы я оставил ее там. Поэтому я поднял гранату. У тебя есть всего добрых пять секунд до того, как они взрываются, и я решил, что у меня осталась по крайней мере одна или две. Я швырнул ее, как бейсбольный мяч, через мешки, в сторону вражеской линии. – Он поднял свои грубые, искалеченные руки. – Она взорвалась сразу после того, как я ее отпустил.
– Она не убила тебя?! – задохнулся кривоносый, хотя ответ был очевиден и сидел перед ним.
– Мне повезло. Чертовски повезло. Часть дождевой воды, должно быть, попала внутрь, когда она катилась по грязи. Приглушила взрыв. Однако этого звука было достаточно, чтобы напугать немцев. Они выскочили из своих окопов прямо под прицел наших артиллеристов. Бой длился меньше часа. По крайней мере так мне сказали. Я очнулся на следующий день в полевом госпитале в бинтах до подмышек и ничего не мог вспомнить, только звук – бах!
Мириэль ахнула, когда он произнес последнее слово.
– Ничего себе! – воскликнул один из молодых людей, а затем, после паузы, поинтересовался: – А вторая история?
Фрэнк пожал плечами и снова взял свой стакан.
– Я прокаженный.
Изумление на лицах парней сменилось замешательством. Затем Кривой Нос рассмеялся. Остальные тоже. Глубокий, хриплый смех, заполнивший тяжелую тишину. Они похлопали Фрэнка по спине и крикнули бармену, чтобы тот принес еще порцию выпивки для героя войны и его девушки.
Они задали Фрэнку еще несколько вопросов о войне, прежде чем отправиться в другое заведение, подпольно подающее алкоголь.
– Герой войны, да? – спросила Мириэль, когда они ушли.
– Не все сказанное было ложью, – улыбнулся Фрэнк. – Но именно я был тем глупцом, который развлекался с гранатой. Пяти дней в грязной траншее достаточно, чтобы перестать соображать. Я выбросил ее, как только понял, что натворил, так что никто не пострадал. И будь я проклят, если это не спугнуло немцев и они не повылазили из своих нор. Это единственная причина, по которой меня не отдали под трибунал.
Он рассмеялся.
– С чего ты решил, что те люди поверят именно в эту историю?
Его глаза потемнели, и он сделал еще глоток.
– Хорошую ложь всегда легче переварить, чем правду.
Мириэль посмотрела на свой стакан. Почти весь лед растаял. Так же, как и ее гнев. Правильно это или неправильно, но слух, который распустил Чарли, был именно таким: люди легко его проглотили. Правда никогда не станет удобоваримой.
Она повернулась к Фрэнку и подняла свой хайбол.
– Тогда за ложь!
Он чокнулся своим стаканом с ее, и они выпили.
Музыка заиграла снова, джазовый ритм разлился по ее телу, как горячий пунш в холодный день. Рядом с ней Фрэнк в такт постукивал ногой.
– Ты… э-э… хочешь потанцевать? – спросила она.
Судя по тому, как его нога дрогнула, ее слова удивили их обоих. Его взгляд скользнул по сплетению танцующих тел, затем вернулся к ней. Он протянул руку.
Мириэль внутренне собралась, не давая нервам снова подвести ее.
Сначала она никак не могла отделаться от ощущения его неровной кожи и скрюченных пальцев. Когда на танцполе он повел ее влево, она двинулась вправо и споткнулась на простых шагах. Другая его рука лежала на ее талии словно бугристый камень. Песня без паузы перешла в следующую, и после нескольких раскачивающих тактов она почувствовала, что расслабляется. Ее рука удобно устроилась в его ладони. Она старалась не сжимать пальцы слишком сильно, но в остальном вскоре забыла о неловкости. Он был хорошим танцором – почти таким же, как Чарли, – и она не могла не представить, каким популярным он, вероятно, был в военные годы. Красивые голубые глаза, темные волнистые волосы, аккуратно отглаженная униформа… Должно быть, француженки падали в обморок.
До того момента, как нагрянула болезнь.
Она прогнала эту мысль из головы, пока та не испортила момент. И вскоре все, кроме музыки, покачивания их тел и топота ног, исчезло. Они протанцевали еще две песни, прежде чем пришло время уходить. И на эти несколько минут она была не прокаженной Полли и не матерью-кукушкой Мириэль. Она была само движение.
Глава 36
Два дня спустя Мириэль сидела на краю больничной койки, ожидая возвращения Дока Джека с результатами кожного теста. Каждый месяц, пока ее стекла находились под объективом микроскопа, время тянулось невыносимо медленно. Теперь, после Нового Орлеана, решимость избавиться от болезни стала такой острой, что она чувствовала ее вкус на языке.
Она пыталась почитать журнал, пока ждала, но слова плясали на странице. Наконец она встала и начала сворачивать бинты за задней стойкой, хотя у нее был выходной.
Вернувшись, Док Джек пододвинул к ней табурет. Мириэль отложила кусок марли, с которым возилась, и попыталась прочесть выражение его лица. Оно колебалось где-то между серьезным и зловещим. Мириэль нащупала свой табурет и села, пока ее ноги не стали ватными.
– Все плохо? Положительный? Может быть, стоит проверить еще раз?
– Ваш тест был отрицательными.
Три подряд! Воздух наполнил ее легкие, и напряжение в мышцах ослабло.
– Слава Богу!
– На самом деле ситуация весьма примечательная. В прошлом месяце после вашего реактивного эпизода, я был удивлен вашим отрицательным тестом и беспокоился, что бактерии все равно восстановятся через какое-то время. Но, похоже, этого не произошло.
– Значит ли это, что я чиста?
– Это, безусловно, многообещающе.
– Тогда почему такое серьезное лицо?
– Мы все еще многого не знаем о том, как распространяется болезнь. Возможно, лихорадка, которую вы перенесли во время той реакции, помогла уничтожить многие бациллы в вашем организме. Но то, что осталось, все еще может размножаться и распространяться.
Мириэль подалась вперед на своем стуле.
– Тогда почему бы не вызвать еще одну реакцию? Я могла бы принять больше таблеток йодида и…
– Больше таблеток?!
– Э-э… я имею в виду несколько таблеток. Я могла бы попробовать впервые принять несколько таблеток йода. Вы сказали, что они могут вызвать реакцию.
Выражение его лица – это отеческое неодобрение – было уже нетрудно прочесть.
– Оставьте назначение лекарств врачам, миссис Марвин.
– Да, конечно.
– Йодид калия был испробован в прошлом с неутешительными результатами. Но я по секрету скажу вам, что новый экспериментальный способ уже одобрен. Мы просто ждем прибытия оборудования.
– Новый препарат?!
– Я больше ничего не могу сказать, но будьте начеку и ждите момента, когда понадобятся добровольцы. Думаю, вы станете главным кандидатом.
Мириэль хранила тайну предстоящего испытания нового средства в течение всего дня. Вечером она присоединилась в зале отдыха к своим соседям по дому и остальным жильцам для просмотра фильма. Клуб поддержки устраивал это еженедельное мероприятие и обслуживал проектор – громоздкое приспособление, громко жужжащее во время работы.
В первые месяцы пребывания в Карвилле Мириэль редко посещала показы. Новое было здесь относительным термином, это касалось и фильмов, большинство из которых были двух- и трехбобинными, снятыми десять лет назад. Разношерстная обстановка зала отдыха тоже не располагала. Неровные ряды кресел-качалок, стульев с прямой спинкой, табуретов и инвалидных колясок, теснившихся перед э