Даже без термометра во рту Мириэль обнаружила, что не в состоянии говорить, и просто кивнула в ответ.
Сестра Лоретта протянула ей больничный халат.
– Все сняла, дорогуша? Даже свой корсет?
Прошли годы с тех пор, как Мириэль носила корсет, но она не потрудилась сказать об этом и молча разделась за ширмой. Больничный халат был подшит так, что оказался чуть выше колен. Несомненно, в этом была какая-то медицинская необходимость, но Мириэль не удержалась от улыбки. Была необходимость или нет, однако сестру Верену это точно не радовало.
Выйдя из-за ширмы, она обнаружила, что крышку уже подняли, обнажив дно. Ее улыбка исчезла. Теперь это приспособление напоминало не гроб, а широко разинутый рот. Док Джек похлопал по матрасу.
– Забирайтесь наверх, и мы начнем.
Мириэль колебалась, большая часть ее хотела ускользнуть обратно за ширму. Это ради дочерей, напомнила она себе, глубоко вдохнула и подошла к аппарату. Матрас оказался немногим мягче жесткой циновки. Она вскарабкалась наверх и вытянула ноги. Затем легла на спину, чуть подвинулась, пока ее голова не оказалась на подушке в дальнем конце устройства.
Док Джек опустил крышку, защелкнув ее по бокам с громким звуком. Снаружи оставалась только ее голова, торчащая через маленькое отверстие, которое еще больше уменьшилось, когда сестра Лоретта обернула полотенце вокруг ее шеи, чтобы предотвратить доступ воздуха извне.
У нее не было клаустрофобии, она не обманула сестру Верену и сейчас сама себе напомнила об этом. Но когда машина ожила, сердце Мириэль попыталось вырваться из грудной клетки. Теплый воздух покалывал ее обнаженную кожу.
– Все в порядке, дорогуша, – сказала сестра Лоретта, поглаживая виски Мириэль своими мягкими пальцами. – Просто дыши спокойно и медленно.
Сестра Лоретта была не самой опытной из медсестер. Мириэль казалось, что та не видит дальше своего носа даже в очках с толстыми стеклами. Она ходила шаркающей походкой и постоянно дремала на работе. Но из всех работников, с которыми Мириэль пришлось иметь дело, сестра Лоретта была самой доброй, и Мириэль была рада ее присутствию.
Постепенно влажный воздух, циркулирующий в аппарате, становился все горячее. Пот стекал по щекам Мириэль. Сестра Лоретта включила вентилятор, установленный в изголовье. Прохладный ветерок, овевавший лицо, был приятной, но мимолетной передышкой от нарастающей внутри жары.
– Насколько высокой должна быть температура? – поинтересовалась она.
– Около ста пятидесяти градусов[69].
– Мы уже близко? – Воздух внутри казался более горячим, чем за все это лето. А лето в Луизиане куда жарче, чем в Лос-Анджелесе.
– О нет, не совсем, – сказала сестра Лоретта, вставая на цыпочки и вытягивая шею, чтобы прочитать показания датчика на верхней части аппарата. – Осталось еще около сорока градусов.
Мириэль закрыла глаза и попыталась дышать медленно, как советовала сестра Лоретта. Загудел вентилятор. Устройство зажужжало. Температура еще повысилась.
Каждые несколько минут сестра Лоретта вытирала лоб Мириэль салфеткой, смоченной в ледяной воде. Она поднесла к ее губам соломинку, и Мириэль проглотила соленую, тепловатую жидкость, предназначенную для предотвращения обезвоживания.
Через несколько часов сестра Лоретта снова измерила температуру.
– Сто пять градусов. Как раз то, к чему мы стремились. – Она пощупала шею Мириэль, чтобы сосчитать ее пульс. – Немного учащен, но этого следовало ожидать.
– Вы измерите еще раз в конце? – уточнила Мириэль хриплым и низким голосом.
– Раз в час, если только тебе не станет плохо.
Значит, прошел только один час! Мириэль почувствовала приступ паники. Уже было жарче и дольше, чем она могла вынести. Матрас под ней казался твердым, как камень. Капли конденсата стекали с внутренней поверхности крышки аппарата, обжигая ее кожу.
Она заставила себя думать об Эви и Хелен. Они вместе целый день на пляже. Эви гонялась за чайками и собирала ракушки. Хелен, пошатываясь, стояла на песке, держа Мириэль за руку. Чарли развалился под зонтиком и, улыбаясь, махал им рукой. Они держались подальше от воды, наслаждаясь только шумом волн и случайными прикосновениями морской пены у самой кромки прибоя. Когда пришло время обеда, она расстелила одеяло под тенью зонтика, и они принялись за бутерброды и печенье.
Феликс тоже был там, ел, сидя рядом с ней, его верхняя губа покраснела от фруктового пунша. Мириэль поцеловала его в лоб, и он не скорчил гримасу и не вытер место поцелуя, как недавно вошло у него в привычку. Она повернулась к Хелен и отломила для нее кусочек бутерброда, стараясь, чтобы он был не слишком большим. У девочки уже прорезались передние зубы, и она легко справлялась с едой.
Когда Мириэль обернулась, Феликса уже не было. Она повернула голову в сторону океана как раз в тот момент, когда где-то рядом раздался крик.
– Кто-то тонет!
Мириэль вскочила на ноги и бросилась к воде. Ее ноги увязли в горячем песке. Пока она бежала, прибой откатывался все дальше и дальше. Голова Феликса качнулась, а руки мелькнули над поверхностью воды. Затем накатила волна, и он исчез.
Мириэль, вздрогнув, открыла глаза. Над головой висела лампа с металлическим абажуром. Она захлебнулась рыданием.
– Все в порядке, дорогуша. Осталось всего несколько часов.
Когда пять часов истекли, Док Джек вернулся и выключил устройство. Мириэль ощущала вялость и тошноту. Она провела ночь в лазарете, хотя ее температура и другие жизненно важные показатели быстро пришли в норму. Когда на следующее утро Док Джек спросил о ее состоянии, Мириэль солгала, заявив, что чувствует себя прекрасно. Физически она была в порядке, хотя все еще немного слаба. Ее разум, однако, оставался затуманенным.
– Тогда мы проведем еще один сеанс на следующей неделе, – сообщил док Джек. – Обязательно отдохните.
Мириэль кивнула. На одну процедуру меньше. Осталось семь.
7 октября 1926 года
Дорогая Мириэль!
Ты ведь уже не злишься из-за той статьи в Picture-Play, не так ли? В твоих письмах об этом ни слова, так что я надеюсь, ты меня простила. Все равно все почти забыли об этом из-за смерти Рудольфа[70].
Работа над новым фильмом, как всегда, изнурительна. Иногда я нахожусь на площадке до полуночи, и меня ждут на следующее утро ровно в шесть. Так что ты должна простить мой запоздалый ответ. Если бы не Сесил и Глория, чья работа просто гениальна, и другие замечательные люди на съемочной площадке, которые трудятся так же усердно, я бы дважды подумал об участии в этом сумасшедшем предприятии.
С Эви и Хелен все в порядке. Не прошло и двух месяцев в школе, а Эви уже лучшая в классе. Ее учительница действительно упоминала о склонности к нервозности. Что-то насчет выдергивания ресниц. Но я уверен, что она слишком остро реагирует из-за твоей предполагаемой болезни, безумия, царящего в семьях, и всего остального. Глория говорит, что такие привычки вполне нормальны для маленьких девочек. Она сама вырвала несколько ресниц в детстве, и посмотри, как она хороша.
Хелен сейчас произносит много слов – «папа», «Эви» (хотя это звучит как Эби), «чашка», «яблоко», «кролик» и, конечно же, «нет». Няня пыталась научить ее говорить «мама», указывая на твою фотографию на стене. Однако, похоже, это не сработало. Теперь Хелен называет «мамой» каждую фотографию, которую видит, независимо от того, кто там изображен. На прошлой неделе Глория и еще несколько человек из студии зашли выпить. Когда няня привела девочек в гостиную пожелать спокойной ночи, Хелен указала на тот скучный старый портрет твоего дедушки и сказала: «мама». Мы все от души посмеялись над этим.
Я напишу снова, когда появится время. Девочки шлют свою любовь.
Искренне твой,
P.S. Как твое здоровье? Этот шкаф для лечения лихорадкой, который ты описала, напоминает мне нечто из романа Жюля Верна.
Глава 38
– Поторопись, копуша, – крикнула Жанна с вершины наблюдательной башни.
Мириэль остановилась на крутой лестнице на полпути вверх, чтобы перевести дыхание. Четыре дня назад, после третьего сеанса терапии, с ней все было нормально. Несмотря на головную боль, судороги, тошноту и герпес. Все это было ожидаемо и прошло на следующий день. Теперь она просто ощущала усталость, гораздо большую, чем в начале испытания.
– Иду, – ответила она, хватаясь за поручень. – Ты видишь что-нибудь?
– Нет… Да! Только кончик одного из них. Поторопись, иначе ты все пропустишь.
Каждый шаг требовал усилий, но Мириэль добралась до вершины как раз в тот момент, когда большой буксир с кормовым колесом запыхтел, двигаясь вверх по Миссисипи. Жанна вскочила на скамейку, и замахала руками.
– Осторожнее, Жанна. Держись одной рукой за перила.
Девочка не слушала, поэтому Мириэль схватила ее сзади за платье, чтобы страховать. На прошлой неделе одному из мальчиков удалось заставить проходящий корабль просигналить. И с тех пор Жанна сходила с ума от идеи повторить это.
– Эй! – крикнула она, все еще размахивая руками, как автомобильными «дворниками».
Буксир исчез из виду без единого звука.
– О, черт возьми! – Девочка спрыгнула со скамейки, и Мириэль отпустила ее платье. – Как ты думаешь, какой он вблизи?
– Корабль? Не знаю. Вонючий. – Мириэль села и обмахнулась рукой. Было не так жарко, как в начале октября, когда душный воздух был немногим прохладнее, чем в аппарате, и комары, казалось, тысячами вылуплялись каждую ночь в застоявшихся лужах дождевой воды. Но все равно гораздо жарче, чем поздней осенью дома, в Калифорнии.
– Думаю, что когда-нибудь стану капитаном корабля, – проговорила Жанна, ложась прямо на площадке и глядя в небо. – Или, возможно, у меня будет собственная лодка для ловли креветок. У моего отца есть брат в заливе Кот-Бланш, у которого своя лодка. Говорит, он только и делает, что целыми днями разъезжает по окрестностям и ест креветок прямо из сети. Креветкам и морю наплевать на заразу.