– Вам, Рейнхард, – сказал Иванов, – следовало слушаться вашего политика Бисмарка, который мудро предостерегал от переборов. Именно он подметил любопытную закономерность: если приложишь сил меньше чем надо, то добьешься своего позже или в меньшем объеме; если же приложишь сил больше чем надо, то добьешься прямо противоположного… – Иванов хмыкнул и забарабанил пальцами по столу. Затем он чуть откинулся на стуле и, вздохнув, снова вперил в бывшего группенфюрера свой внимательный взгляд. – Ладно, сейчас это тоже бесполезный разговор. Изменить или отменить ничего нельзя, это не под силу не только нам, но и самому Господу Богу, который тоже не может бывшее сделать не бывшим. Можно попытаться смягчить или исправить, но только помните, что лично для вас наказание почти не изменится, уж очень сильно вы нагрешили…
– Да черт со мной! – запальчиво воскликнул Гейдрих, – был бы я трусом, боящимся смерти, не полетел бы к вам на переговоры. Если бы была такая возможность, я действительно хотел бы все исправить, сделать по-другому, убедить фюрера, что он ошибается по поводу расового вопроса… Но я не раскаиваюсь в главном. Германия, униженная и оскорбленная Версальским договором, ограбленная жуликами из так называемых демократических республиканских правительств, забывшая слова гордости и величия, должна была подняться с колен и отомстить своим насильникам. Но, как оказалось, вместо побед и тысячелетнего величия мы привели наш Фатерлянд к новому краху, из которого ему, наверное, уже никогда не подняться…
Гейдрих опустил голову и поджал губы. Вся его поза выражала мрачный фатализм.
– Отменить сделанное нельзя, – веско сказал в ответ Иванов, – зато смягчить можно. Мы вернем вас обратно в Германию… – Он сделал паузу, следя за реакцией собеседника, который тут же едва заметно встрепенулся. – Вернем к вашему любимому фюреру и родимой СС. Будете оберегать его жизнь и здоровье, а самое главное – предотвращать поползновения разных деятелей сговориться за его спиной с британцами и американцами…
Гейдрих заметно оживился. Теперь он внимательно смотрел в лицо собеседнику, который продолжал говорить:
– И вот еще что. Мы не видим необходимости после войны отрезать куски от Германии и приживлять их к абсолютно никчемной Польше, если такое государство вообще будет воссоздано. Также мы не видим необходимости отрывать от послевоенной Германии Австрию. На плебисците австрийцы присоединились, через плебисцит должны и выходить. А если народ скажет «нет», то это нет. И вообще, Германия нам и товарищу Сталину нужна как будущий союзник, а никто в здравом уме не будет ослаблять или унижать союзника. Правда, вам лично почетной капитуляции не обещаю, эту честь еще нужно заслужить, но вам же это неважно…
После этих слов Иванов некоторое время молча смотрел в упор на своего собеседника, и пауза эта была такой напряженной, что казалось, будто само Время пульсирует в воздухе. Наконец прозвучал главный вопрос:
– Ну что, Рейнхард, согласны вы на мое предложение или предпочитаете просидеть самое интересное время в этом хранилище для отработанного материала?
– Господин Иванов, – сказал Гейдрих, непроизвольно подтягиваясь и выпрямляясь всем телом, – вы умеете убеждать не хуже самого Мефистофиля. Разумеется, я согласен… И единственное, чего попрошу, это чтобы после вашей победы вы по возможности гуманно отнеслись к моей жене и детям… А за себя я не беспокоюсь. Кому суждено умереть в бою, тому нечего трястись за свою шкуру, ибо смерть к нему может прийти каждую минуту…
15 декабря 1941 года, поздний вечер. Москва, Кремль, кабинет Верховного Главнокомандующего
Присутствуют:
Верховный главнокомандующий, нарком обороны и генеральный секретарь ЦК ВКП(б) Иосиф Виссарионович Сталин;
Член Главного Военного Совета РККА и ЦК ВКП(б) Георгий Максимилианович Маленков;
В.Р.И.Д. начальника генштаба генерал-лейтенант Александр Михайлович Василевский;
Командующий экспедиционными силами генерал-лейтенант Андрей Николаевич Матвеев.
Если на всем советско-германском фронте образование Врат и вступление в войну российского экспедиционного корпуса сказались сразу и немедленно, то советско-финский фронт отреагировал на это событие с большой задержкой. А то как же: едва под Смоленском с подачи командования экспедиционного корпуса стал раскручиваться смерч генерального Смоленского сражения, он принялся вытягивать из вермахта сначала подвижные соединения, потом резервы пехоты, а потом и все то, что немецкое командование смогло наскрести со «спокойных участков». Финского же командования вся эта катавасия почти не касалась. Единственное, что они потеряли – некоторые немецкие части усиления и поддержку люфтваффе. И только переброска к линии фронта дополнительных советских резервов, высвободившихся в силу резкого улучшения обстановки на Московском направлении, сначала замедлила, а потом и остановила наступление финской армии.
В силу этого линия фронта на Карельском перешейке в полосе ответственности 23-й армии в декабре сорок первого года проходила почти там же, где и в нашей реальности, за исключением того, что советские войска сумели сохранить за собой станцию Териоки на Выборгском направлении. По ту сторону Ладожского озера, в Карелии, линия фронта также проходила в основном по линии старой границы, и о Петрозаводске финны могли только мечтать. Это обстоятельство имело следствием то, что Британская империя и не подумала объявлять войну Финляндии, причиной которой в нашей истории стало пересечение финскими войсками старой границы. Черчилль писал Маннергейму личные письма, грозил разными карами и предлагал посредничество по выходу Финляндии из войны со всем захваченным (то есть законно отвоеванным). В этой истории Красная армия сама остановила финнов примерно на старой границе, а следовательно, у британцев не было повода выставлять финнам ультиматумы и объявлять войну, в силу чего для британского «Роял Нэви» финский флаг в Атлантике продолжал иметь статус нейтрального. К тому же в этой реальности Черчилль относился к Советскому Союзу со значительно большей опаской и настороженностью. Когда у русских в союзниках опять же русские, ничего хорошего британцам от этой комбинации ждать не стоит.
И вот в кабинете у Верховного главнокомандующего генерал-лейтенант Василевский расстилает большую, как две простыни, карту, охватывающую Финский залив и часть побережья Ботнического залива вплоть до Турку, а также Ленинград, Ладожское озеро и Карелию. По карте жирной сине-красной змеей извивается линия фронта. Она начинается от перешейка на полуострове Ханко, откуда финны ждут наступления на Хельсинки, далее ползет через Карельский перешеек, потом, по ту сторону Ладоги, сворачивает на север и растворяется в таких глухих местах, где невозможно, да и не за что, воевать. Помимо обозначения линии фронта, на этой карте еще множество пометок. По сути, обе стороны на ней предстают как просвеченные рентгеном, без тайн и недоговоренностей. При таком разведывательном обеспечении какой уж там может быть туман войны?
На самом деле это была не одна карта, а несколько склеенных вместе; однако суть заключалась не в этом, а в том, что для того, чтобы ее «поднять» (то есть, в переводе с военного жаргона, заполнить данными), почти месяц трудились несколько самолетов-разведчиков с авиабазы Красновичи. Тогда это делалось с целью разведывательного обеспечения Прибалтийской операции. Советское командование опасалось, что в самый разгар наступления под Невелем финны неожиданно нанесут удар на Ленинград. Но обошлось; финская армия ничего подобного не затевала, и вся ее деятельность говорила только об усилении обороны. Тем не менее дислокация частей, позиции артиллерии, строящиеся рубежи долговременной обороны, дислокации штабов, складов, госпиталей, особо защищенных бункеров и аэродромов были самым тщательным образом нанесены на эту карту. Впрочем, уже тогда советское командование задумывалось о следующем этапе войны, и Финляндия была одной из самых перспективных жертв будущего наступления. Ее разгром переводил Ленинград в статус сверхглубокого тыла и высвобождал для действий на других направлениях как минимум две армии: двадцать третью и седьмую, а также возвращал Финскому заливу статус домашних внутренних вод Краснознаменного Балтийского флота.
– На первый взгляд, – сказал Василевский, – мы имеем на советско-финском фронте три возможных направления ударов: Ханко-Хельсинки, Ленинград-Выборг и Петрозаводск-Сортавала, из которых Ленинград-Выборг является основным направлением, а два остальных – отвлекающими. Но на самом деле это неверно. Ханко-Хельсинки и Петрозаводск-Сортавала – это вообще не направления для ударов. Первое – из-за невозможности сосредоточить на маленьком полуострове сколь-нибудь значащую группировку и сложностей прорыва эшелонированной обороны на узком перешейке. Второе – из-за отсутствия стратегических, или хотя бы тактических перспектив у подобного наступления, в силу чего растрачивать на него людские и материальные ресурсы считается нецелесообразным. Направление Ленинград-Выборг, вдоль которого Красная Армия развивала наступление в прошлую Зимнюю войну, можно считать имеющим большой отвлекающий потенциал. В случае начала советского наступления на этом направлении финское командование должно отреагировать на это крайне нервно и начать перебрасывать к Выборгу резервы отовсюду, откуда только возможно, в результате чего другим направлениям будет уделено значительно меньше внимания…
– Если Выборг – это отвлекающее направление, – с недоумением спросил Маленков, перебив Василевского, – то где же тогда основное?
– Действительно, товарищ Василевский, – сказал вождь, – объясните нам, где, по вашему мнению, должен наноситься главный удар?
– Главный удар, – вместо Василевского ответил генерал Матвеев, – должен наноситься прямо в сердце врага, его столицу Хельсинки, которая попутно является одним из важнейших транспортных узлов. Захват этого города и его окрестностей не только уничтожит финское правительство и деморализует население, но и полностью разрушит транспортную связность финской территории. А от побережья советской Эстонии до Хельсинки по прямой всего сем