Тут Гейдрих заметил, как Гитлер внутренне вздрогнул – все эмоции фюрера были для него для на ладони, ведь они столько лет были близки… Он вполне мог вообразить себе, что творится в сознании собеседника. Ровным тоном, глядя перед собой, Гедрих продолжал говорить:
– Там моими соседями были такие знаменитые немецкие генералы, как фон Бок, фон Клюге, фон Швеппенбург, Гудериан, Гот, Кунтцен… Все те, кого не убили в бою, были моими товарищами по заключению, где нас день и ночь пытали сводками о действиях победоносной русской армии. А один раз нам даже показали кино с парада в честь семьдесят третьей годовщины их победы над Третьим Рейхом…
Тут Гитлер вскинулся, гримаса затравленного зверя на мгновение исказила его лицо. Но он постарался быстро взять себя в руки – и вот уже, неподвижно застыв с побледневшим лицом, он продолжает внимать словам своего любимца.
– Да, мой фюрер, – чуть склонив голову, продолжил Гейдрих, – эта победа до сих пор является краеугольным камнем в их национальной идентичности, и потому они и в мыслях не могут допустить, что заключат с нами не то что союз, но даже и обычный мир. Их руководство твердо намерено в союзе со Сталиным повторить свой успех семидесятитрехлетней давности и силой своего оружия вогнать наш Рейх в небытие в ускоренные сроки…
– Хватит, хватит, мой мальчик! – замахал руками Гитлер, – ты ранишь меня в самое сердце. Он прошелся по комнате туда-сюда, чтобы немного успокоиться, а потом, подойдя к Гейдриху почти вплотную, сдавленно произнес: – Но все же скажи, как согласуется все то, что ты сейчас сказал, и то, что тебя все-таки выпустили из заключения и вернули обратно в Рейх, да еще с какими-то документами?
– Все дело в вас, мой фюрер! – гаркнул в ответ Гейдрих, тысячу раз представлявший себе этот разговор. – Меня вернули для того, чтобы я всячески оберегал ваше здоровье и жизнь, а также изо всех сил боролся с врагами Рейха…
Более удивленным, чем в эту минуту, Гитлера, наверное, больше никто не видел. Он два раза хлопнул глазами, его рот непроизвольно раскрылся и снова закрылся. Гейдрих холодно усмехнулся про себя.
– Мой мальчик, – наконец удивленно вскричал фюрер, – да как можно понимать сочетание того, что русские из будущего хотят как можно скорее дотла уничтожить наш Рейх, и в то же время посылают тебя оберегать мое здоровье и жизнь?
– А это, мой фюрер, – медленно и отчетливо ответил Гейдрих, – знаменитое марксистско-ленинское диалектическое учение о единстве и борьбе противоположностей, а также не менее знаменитая загадочная русская душа. Враждуя с нашим Рейхом, они враждуют исключительно с нашей национал-социалистической идеологией, которая объявила недочеловеками всех славян вообще и русских в частности. Кстати, должен заметить, что в этом мы были не первыми. Когда Карл Маркс, этот бородатый придурок, был еще жив, он также считал славян и русских самой дикой и реакционной частью человечества и мечтал об их уничтожении. И в то же время немецкий народ как таковой находится за рамками этой вражды. В нем русские видят союзника в борьбе с англосаксами, которых, в свою очередь, пугает перспектива оказаться перед лицом объединения в одно целое германского промышленного потенциала и бескрайних просторов, на которых есть нивы для пашни, густые леса, а также месторождения любых полезных ископаемых. Это будет абсолютно самодостаточная держава, способная как к полной независимости и автаркии, так и к финальной схватке за мировое господство. Если вы думаете, что большевики не сумеют управиться с немецким промышленным потенциалом, то жестоко ошибаетесь. В то время как мы восстанавливали нашу промышленность, пришедшую в упадок за время Веймарской республики, им приходилось создавать свою индустрию буквально на голом месте, ибо в наследство от империи Романовых после гражданской войны им достались только руины… Теперь их промышленность ничуть не слабее нашей и, кроме того, она очень быстро учится выпускать все новые и новые изделия. Еще летом новые русские панцеры стали весьма неприятным сюрпризом для наших панцерманов; так что же будет тогда, когда инженеры Советов вдумчиво переймут опыт из будущего, а их генералы научатся воевать так же дерзко и стремительно, как их потомки, точным расчетом соразмеряя свои силы и силы противника?
– Ох, мой мальчик, – покачал головой Гитлер, – они уже это умеют. Бывают моменты, когда наши генералы думают, что имеют дело с пришельцами, а это оказываются элитные большевистские фанатики на лучшей их технике. Совсем недавно из-за дерзкой вылазки всего одной большевистской танковой бригады мы потеряли целый моторизованный корпус – при том, что враг отступил, не имея серьезных потерь. И все же из твоих объяснений я не понял, как сказанное тобой сочетается с желанием русских из будущего сохранить мою жизнь?
– Все очень просто, мой фюрер, – ответил Гейдрих, – пока вы живы, никакие явные или тайные переговоры с англичанами и американцами невозможны. Максимум, на что они могут согласиться в таком случае – на вашу личную безоговорочную капитуляцию с последующим повешеньем в Тауэре. Но так как вы, мой фюрер, никогда не согласитесь добровольно капитулировать, англосаксы решили вас просто убить. И в этом деле у врага есть помощники среди немецких генералов и политиков, которые думают, что мир на западе и присоединение к Атлантической хартии (что возможно после вашей смерти) превратит эту организацию в аналог нашего Антикоминтерновского пакта, который поможет Германии справиться с надвигающейся большевистской угрозой. Не поможет. Германская же армия, изнемогая, будет биться с объединенными русскими силами и, отступая шаг за шагом, будет оставлять за собой только руины и горы трупов. Конечно, после присоединения Германии к Атлантической хартии англичане и американцы начнут помогать нам сражаться против большевиков – и будут делать это вплоть до того момента, когда Германия окажется разбитой в щебень, а все немцы будут полностью мертвы. Ослабит эта война и победителя, в результате чего, вынужденный зализывать после своей победы тяжелые раны, он сам станет предметом англосаксонской агрессии. Если же вы останетесь живы до самого конца, то ресурсы для сопротивления иссякнут довольно быстро и, говоря морским языком, Германия пойдет на дно на ровном киле – и тогда ее легко будет поднять, отремонтировать и снова поставить в строй. Возможно, нам даже оставят все территориальные приращения, что были получены под вашим мудрым руководством…
– Рейнхард, мой мальчик, – удивленно спросил Гитлер, – а почему эти русские из будущего решили, что я соглашусь действовать так, как им требуется? Кроме того, с чего это они решили, что я хоть на мгновение могу согласиться передать власть над Германией самому отвратительному на свете племени жидобольшевиков?
– Мой фюрер, – вздохнул Гейдрих, – у вас несколько устаревшие сведения. Вот уже четыре года, с момента устроенных Сталиным Больших Чисток, еврейский элемент больше не является определяющим в большевистской партии. Да, отдельные представители этого народа, бывает, еще занимают достаточно высокие партийные и правительственные посты, но в том-то и дело, что это отдельные представители. Большевизм в этом отношении медленно, но верно дрейфует в правильную сторону, и происходит это потому, что деструктивные элементы вредны любой государственной структуре. Что же касается русских из будущего, то они, конечно, не одобряют наших методик решения еврейского вопроса, но в то же время, как и всякие созидатели, без особого восторга относятся и к деструктивным элементам. При этом мне несколько раз было сказано, что деструктивный элемент необходимо вычислять не по форме черепа, носа, ушей и прочего, цвета кожи или разреза глаз, а исключительно по его поведению и действиям. Они говорят, что никто из нас не выбирает, в какой стране и в какой семье родиться, но зато любой и каждый должен отвечать за свои поступки. Только за свои поступки, а не за поступки предков, соплеменников, или каких-то иных посторонних людей! Они говорят, что тут по большому счету встает вопрос: фюрер для Германии или Германия для фюрера. Ведь Фатерлянд продолжит существование даже после нашей смерти; и даже несмотря на то, что мы будем прокляты, нам все равно надо думать о том, что мы оставим будущим поколениям немцев. Быть может, если немцы будут знать, что мы пожертвовали своими жизнями ради их благополучия, они будут относиться к нам не с такой ненавистью и брезгливостью…
Гитлер немного помолчал, стараясь получше осмыслить услышанное.
– Рейнхард… – наконец произнес он, – вот ты говоришь: «мы». Значит ли это, что ты будешь со мной до самого конца?
– Разумеется, мой фюрер, – ответил Гейдрих, энергичным кивком подтвердив свои слова, – я всегда буду рядом с вами – и в мгновения триумфа, и в часы отчаяния, до самой нашей смерти. Идя на эту жертву, я надеюсь, что фатерлянд нас не забудет, потому что все сделанное мной в жизни от вступления во фрайкор до сегодняшнего момента делалось исключительно ради немцев и Германии.
– Не знаю, не знаю, мой мальчик, – тихо пробормотал Гитлер, – все это так неожиданно… Пожертвовать собой ради Германии, пожалуй, даже почетно; но кто даст гарантию, что эта жертва пойдет впрок?
– Определенно пойдет, мой фюрер, – убежденно сказал Гейдрих, – в нашей партии сильны не только национальные, но и социалистические элементы. Кроме того, крах произойдет далеко не сразу, поэтому у нас есть еще время подготовиться и расставить повсюду национал-социалистические кадры левых убеждений. Можно даже попробовать сохранить партию, поручив ее руководство опять же людям левых убеждений, не замешанным ни в какие преступления. Вот взять хотя бы Отто Штрассера, который сейчас сидит в Швейцарии – человек он достаточно известный и авторитетный в партии, и в то же время ни в чем не замешанный. Кому как не ему договариваться со Сталиным о почетной капитуляции? А мы с вами к тому моменту уже уйдем; причем уйдем так красиво, чтобы это запомнили в веках…
– Рейнхард, – с сомнением произне