с Гитлер, – так ты точно уверен, что нам не победить в этой войне?
– Абсолютно точно, – убежденно ответил Гейдрих, – с нашими силами пытаться помешать победе русских – это все равно что бороться с приходом зимы при помощи разжигания костров. А если же при этом мы обратимся за помощью к англосаксам, то вместо костров подожжем собственный дом. Во-первых – русские большевики один раз нас уже побеждали без всякой посторонней помощи, а во-вторых – на той стороне, в будущем, накоплено такое большое количество самого современного оружия, что его хватит, чтобы вооружить три такие Красные армии, как та, что сейчас есть у большевиков. Пройдет совсем немного времени – и вермахт просто расплющат в тончайший блин, после чего крах Третьего Рейха станет неизбежен. Если мы хотим сохранить нашу Германию, а не разбить ее в прах, то нам требуется выбирать, перед кем капитулировать на милость победителя: англосаксами или русскими.
Гитлер вновь прошелся по комнате. Его состояние лучше всего выдавали руки: опущенные вдоль тела, они подрагивали, пальцы то сжимались в кулаки, то судорожно выпрямлялись – и все это выглядело одновременно и нелепо, и жутковато.
Наконец он остановился и бросил на Гейдриха быстрый взгляд.
– Хорошо, мой мальчик, я об этом еще подумаю, – тихо произнес фюрер. После этого он обратил свой взор на рюкзак, который сейчас стоял у ног Гейдриха.
– Рейнхард, – спросил он, – скажи, а что у тебя в том мешке?
– А там, мой фюрер, – ответил тот, – документы, которые мне дали с собой русские из будущего.
Он не спеша поднял рюкзак и стал неторопливо выкладывать оттуда содержимое в виде надписанных картонных папок; их он аккуратно раскладывал на столе – каждую отдельно, давая при этом короткие пояснения:
– Во-первых, вот план, который для Германии подготовил американский министр финансов Моргентау. А вот это – истории нескольких генеральских заговоров… Вполне подходящий повод вывести на чистую воду людей, которые улыбаются вам в лицо, а сами за спиной точат нож. Ну и, наконец, на сладкое – подборка материалов тамошней немецкой прессы, повествующей о том, как немцам живется в Германии в двадцать первом веке. Берите, мой фюрер, все это предназначено только для вас…
В последних словах Гейдриха, сопровождаемых слегка кривоватой улыбкой горькой иронии, прозвучало нечто такое, отчего рука Гитлера, протянутая для того, чтобы взять серую папку, заметно дрогнула. Фюрер вдруг ощутил себя так, словно должен прикоснуться к отвратительному осьминогу, готовому вцепиться в него своими щупальцами… От этой папки веяло холодом бездны. Там, на дне этой бездны, фюрера терпеливо дожидаются самые страшные чудовища, которых он пока еще не может себе вообразить, но уже слышит их дьявольское хихиканье; они глумятся над ним, над делом всей его жизни, они низводят его до уровня ничтожества, подводят к той черте, у которой ему суждено сполна осознать всю никчемность своего существования и увидеть, как гниют, издавая зловоние, все его идеи и помыслы… Чудовища нашептывают, что вместо Великой Германии, о которой он мечтал, перед ним предстанет мир настолько гадкий, что даже Веймарская республика по сравнению с ним покажется земным воплощением нордической Валгаллы…
полчаса спустя, там же. Фюрер германской нации Адольф Гитлер
После того как Гейдрих вышел, Гитлер еще некоторое время опасливо ходил вокруг стола, на котором ровным рядком (знаменитая немецкая аккуратность) лежали разноцветные папки-скоросшиватели – толстые, буквально переполненные бумагами. А в этих бумагах должен быть чистый яд, смертельная чаша цикуты, которую ему, Адольфу Гитлеру, предстоит теперь испить до дна, ибо такова его судьба. Он сделал ставку всей жизни – и проиграл, ввязался в войну, которую невозможно выиграть, разбудил Русского Зверя из Бездны. Адольф не знал русской поговорки «не буди лихо, пока оно тихо», но инстинктивно понимал, что полгода назад он перешел тот рубеж, который точно переходить не стоило. Что там Рейнхард сказал о борьбе с зимой при помощи разжигания костров? Эту же аналогию можно было применить и ко всей Восточной кампании. Безумием было при помощи ограниченного количества солдат пытаться завоевать бесконечные русские пространства. И в то же время вполне реалистична прямо противоположная картина – бесконечно большая русская армия, со времен прошлой Великой войны называемая «паровым катком», вполне способна завоевать относительно небольшую немецкую территорию…
Но вот, набравшись храбрости, Гитлер протягивает руку и берет самую тонкую из всех папок, на красной обложке которой наклеена бумажка с надписью «Берлин – 1945». Открывает – осторожно, как будто там может прятаться опасная гадюка – и тут же отшатывается, потому что видит ошеломляющую фотографию, запечатлевшую, как Егоров и Кантария водружают над развалинами рейхстага Знамя Победы. Пятиконечная звезда и серп с молотом над поверженным Берлином привели фюрера в состояние, близкое к шоку. Одно дело – в самых общих чертах услышать от Гейдриха о неизбежном поражении Германии, и совсем другое – собственными глазами увидеть неоспоримые свидетельства этого поражения. Потом, немного придя в себя, Гитлер начинает дрожащими руками листать страницы, вложенные в шуршащие прозрачные целлофановые конверты – и видит развалины своей столицы, согбенных, будто придавленных к земле, берлинцев, торжествующих победителей при орденах и медалях… В самом конце ему попадается фотография двух обугленных, оскаленных трупов, под которой написано: «Адольф Гитлер и Ева Браун, двор Новой Рейхсканцелярии, 5 мая 1945 года»…
Нет, это выше его сил… Фюрер с бьющимся сердцем захлопнул папку и бросил ее обратно на стол – так поспешно, словно она вдруг раскалилась докрасна. Увидеть себя мертвым! Узреть себя – великого, блистательного предводителя целой нации, в виде отвратительного обугленного трупа… Пережить такое потрясение способны немногие. Гитлер стучал зубами, как от озноба, неслышно что-то шепча. Он остро ощущал, как над ним сгущается зловещая тьма. Нет, ни за что на свете! Если уж уходить в небытие, то только не так! Лежать бесчувственным оскаленным трупом под ногами у врагов, подвергаясь насмешкам и поруганию – разве это достойный конец для того, кто день и ночь пекся о своем народе, кого боготворили, кому рукоплескали, за кем радостно шли, вдохновленные его гениальными идеями? Нет, нет! Такого допустить нельзя…
Гитлер стоял неподвижно, будто статуя. Ему казалось, что если он сделает сейчас хоть малейшее движение, из серой папки в этот мир выползет потусторонняя сущность, которую уже не получится запихнуть обратно – и тогда все, что там, внутри, воплотится с неумолимой точностью… Нужно было додумать мысль до конца – и он напряженно думал. Фюрер всегда трепетно относился к собственной смерти. А теперь, увидев фотографии из будущего, он убедился окончательно, что то, как обставлена смерть, влияет на многое… Ведь порой смерть бывает не менее показательна, чем жизнь. Фюрер заскрежетал зубами и затрясся в бессильном отчаянии, ярко вообразив себе то, чем он предстал перед человечеством напоследок в ТОМ мире: вполне уцелевший, хоть и изрядно обугленный кусок жалкой плоти, в котором, гадливо кривясь, ковыряются ИХ специалисты, извлекая на свет позорные тайны этого тела…
Только не это. Только не это! Перед глазами фюрера стояло видение его обугленного тела, и ему никак не удавалось избавиться от страшной картинки. Во что бы то ни стало нужно уйти по-другому! Если ему все-таки предстоит умереть, потерпев полное поражение, то погребальный обряд следует провести по всем древнеарийским правилам. А именно: его тело и тело его подруги Евы Браун необходимо тщательно кремировать на штабеле хорошо просушенных сосновых бревен, после чего весь пепел должен быть аккуратно собран и с самолета развеян над Германией. А еще лучше, если на том костре сгорят и тела всех его соратников, чтобы ворвавшимся в Германию победителям не над кем было измываться. Геринг, Борман, Гейдрих… На этот костер можно будет положить и останки тех, кто пал во время авиационного налета пришельцев на Вильгельмштрассе. Это должно быть своего рода грандиозное жертвоприношение во имя будущего, пантеон героев, величественное и внушающее почтение зрелище, которое надолго запомнится будущим поколениям немцев. Все следует срежиссировать с особой тщательностью, потому что другого случая оставить о себе яркую память у него уже не будет.
Следом в голову фюрера скользнула мысль, что после проведения подобного обряда у его врагов не будет уверенности в том, что это именно его тело было сожжено на погребальном костре, и некоторые начнут подозревать, что он жив и скрылся. И это к лучшему. Пусть ищут, пусть думают что хотят, пусть считают, что он, Гитлер, может скрываться за каждым углом, чтобы при первой же возможности снова объединить немцев и повести их за собой к истинно арийской свободе… Ему все равно. В это время он уже укроется в самом надежном убежище в Валгалле и со смехом будет взирать оттуда за жалкой людской суетой…
Наконец Гитлеру удалось немного успокоить себя таким образом. Почувствовав, что сердцебиение унялось, он протянул руку и снова открыл проклятую папку прямо на середине. Там фотография. Длиннющая очередь берлинцев с мисками, кастрюльками, котелками – и русский солдат у полевой кухни; черпаком на длинной ручке он наделяет их свежесваренным дымящимся обедом… Далее замелькали остальные фото: те же самые берлинцы, убирающие завалы на улице, состоящей из одних развалин; и тут же, под конвоем небольшого количества русских, вооруженных автоматами, работают пленные немецкие солдаты – обезоруженные, без ремней и головных уборов… Третий Рейх рухнул, но жизнь в Германии продолжается. Быть может, Гейдрих прав, и Сталин действительно рассматривает побежденную Германию как будущего союзника в борьбе с англосаксами, и для нее еще не все кончено? В конце концов, действительно, это фюрер должен быть для Германии, а не Германия для фюрера, ведь иначе со смертью очередного вождя пришлось бы полностью уничтожать страну… И вообще – в самом деле, не стоит ли, уходя, обвинить во всех ошибках покойника Гиммлера? Ему-то уже не больно… А на пост главного партийного руководителя назначить преемником того же Отто Штрассера, ни к чему не причастного и не имеющего никаких рычагов влияния… На посты же поменьше назначить левых национал-социалистов. Интересно было бы посмотреть, как со всем этим потом будет разбираться большевистский вождь…