В последнее время финские егеря, до того вполне свободно перемещавшиеся по большевистским тылам и почти беспрепятственно делавшие свое черное дело, докладывали в штаб финской Карельской армии, что теперь у большевиков завелись свои охотники за головами, делающие деятельность егерей в своем тылу почти невозможной. Несколько разведывательно-диверсионных групп были уничтожены полностью, остальным пришлось отрываться, оставив позади себя обреченные на гибель заслоны. В то же время на линии фронта на Карельском перешейке в достаточном количестве появились тяжелые снайперы, с недосягаемого расстояния поражающие из крупнокалиберных винтовок командные и наблюдательные пункты, позиции противотанковой артиллерии, а также амбразуры дзотов и пулеметные гнезда. Финские войска реагировали на эти единичные, но очень болезненные, выстрелы артиллерийскими обстрелами, которые наносили, конечно, какой-то ущерб советским войскам, но зато позволяли выявить огневые позиции финской артиллерии. И сегодня беспощадная точность артиллерийской стрельбы должна была подсказать финским генералам, что не зря в последнее время Советы так часто дразнили их войска – и не только снайперскими обстрелами, но и агитационными выступлениями под громкоговоритель.
А и без этих выступлений настроения в финских войсках были не так однозначны. К началу 1942 года, несмотря на некоторые успехи, Финская республика находилась в тяжелом экономическом положении. Промышленность не смогла полностью перейти на военное положение; поставки, в том числе и продовольствия, из стран Европы сильно сократились. Германия, сама находящаяся в тяжелейшем положении, больше не могла делиться со своим сателлитом дефицитными товарами. Норма выдачи хлеба для военнослужащего составила триста пятьдесят граммов, а для остального населения – сто пятьдесят граммов в сутки на человека (В то время как в СССР боец РККА получал восемьсот грамм, а труженики тыла – от трехсот до пятисот граммов).
К началу 1942 года командование финской армии ввиду роста недовольства и дезертирства среди солдат (например, около трехсот солдат из 21-го отдельного батальона осенью 1941 года в ходе наступления перешли на сторону Красной армии) было вынуждено начать подготовку к демобилизации лиц старших призывных возрастов. Цель этого мероприятия заключалась в том, чтобы в финской армии остались только молодые люди, выросшие уже в постимперское время под воздействием националистической пропаганды. Нет, вмешательство российского экспедиционного корпуса из будущего тут ни при чем. На финском фронте российские солдаты пока не воевали и стремительные самолеты с откинутыми назад крыльями территорию Финляндии еще не бомбили, разведывательные же полеты воспринимались как своего рода развлечение. Ага, стало быть, не решаются эти русские из будущего тронуть гордых великофиннов… Наивные глупые чухонские онижедети, которые, забравшись под стол, верят, что они «в домике»… Полеты этих самолетов-разведчиков вскрыли систему финской обороны на Карельском перешейке с такой тщательностью, что схемы и карты, легшие на стол командующему Ленинградским фронтом генералу Говорову, могли бы удивить и самих финских генералов.
Причина низкого морального состояния финской армии была не в страхе, так сказать, «возмездия свыше», а в том, что солдаты старших возрастов, заставшие Российскую Империю во вполне сознательном возрасте, не понимали, с чего это они должны жертвовать своими жизнями ради того, чтобы отвоевать у Советского Союза еще один кусок территории. Доводы агитаторов за Великую Финляндию были чужды этим фермерам, лесорубам или заводским рабочим, из-за чего цели этой войны казались им глупыми или прямо преступными. Естественно, они делились этими сомнениями со своими младшими товарищами, которые ничего подобного не помнили, так как во времена Великого Княжества были еще слишком маленькими или вообще не родились. Тогда любой финн мог поехать в любое место Российской Империи, а вот российская полиция за ним в Финляндию приехать не могла. Такой вот казус. Горячие финские парни не служили в русской армии и на флоте… То есть они вообще нигде не служили, так как от всех внешних напастей Финляндию защищала Россия; при этом, не в пример Российским порядкам, в Финляндии были довольно мягкие законы, свое правительство и даже парламент, который появился там на сто лет раньше, чем в остальной России.
Казалось бы, живи и радуйся, но финской национальной интеллигенции этого было мало. Еще в 1915-16 годах молодые финские парни – все, как на подбор, из хороших семей и с высшим образованием, полученным в Александровском (Хельсинкском) университете – собрались и через Швецию и Данию выехали во враждебную России Германскую империю. Сделали они это только для того, чтобы поступить на службу в 27-й королевский прусский егерский батальон и в его составе участвовать в боях против русской армии. Впоследствии именно эти люди устраивали резню русского населения в только что отделившейся Финляндии, а потом, после обучения в шведских, британских и германских военно-учебных заведениях соответствующего профиля, все до одного стали профессиональными генералами финской армии. По крайней мере, к рубежу тридцатых-сороковых годов именно эта русофобская когорта занимала в финской армии большую часть руководящих должностей. Маршал Маннергейм среди них был чуть ли не единственным, кто в прошлом служил Российской империи и отказался от этой службы только тогда, когда, как ему казалось, российское государство окончательно рухнуло в грязь.
Впрочем, хрен редьки не слаще: после безоговорочной капитуляции Финляндии репрессиям подлежали и относительно молодая генеральская националистическая поросль, инициировавшая войну и совершавшая на ней преступления, и старик Маннергейм, который при совершении этих преступлений умывал руки. Но это будет потом, а пока грохот сотен орудий и минометов сосредоточился на узкой полосе земли шириной в шесть и глубиной в четыре километра – точнее, на выявленных разведывательными полетами оборонительных сооружениях финской армии, расположенных на этом прямоугольнике земли от берега Финского залива до Пухтоловской дороги. Какими бы мощными ни были дерево-земляные укрепления, сколько бы бревен, земли и воды на создание ледяной корки ни было бы потрачено при их строительстве, мины 240-мм минометов и снаряды 280-мм мортир, падающие на цель по крутой навесной траектории, не оставляли им ни малейшего шанса. Да и восьмидюймовые сталинские кувалды тоже были далеко не сахаром… В то же время 122 и 152-мм гаубицы предотвращали попытки финского командования подтянуть резервы и обрабатывали правый фланг прорыва.
И так продолжалось целых два часа, пока после вялого серого рассвета ленивое зимнее солнце наконец не выбралось из-за горизонта – глянуть, что там происходит на грешной земле. А вот и причина такой беспощадной точности огня: летающий радар и одновременно командный пункт управления огнем А-50 кружит где-то над северными окраинами Ленинграда на высоте двенадцати километров, и полоса прорыва оттуда для него как на ладони. И вот ровно в десять то ли с борта А-50 доложили, что все цели поражены, то ли просто вышел лимит времени и боеприпасов, отведенных на обработку полосы прорыва – да только орудия большой и особой мощности перевели огонь на правый фланг, расчищая от вражеских войск дополнительную полосу. Но не успели уцелевшие финские солдаты обрадоваться и очухаться, как по ним и отчасти по нейтралке отчаянно ударили гвардейские реактивные минометы, призванные уничтожить вражеских солдат, повылезавших из своих открытий в преддверии неизбежной русской атаки, а также вызвать детонацию мин и фугасов на вражеских минных полях.
На вражеских рубежах все еще выло и грохотало, а прямо напротив станции Териоки начали атаку саперно-штурмовые батальоны, в том числе и польский батальон имени Тадеуша Костюшко. Осью их атаки были железнодорожные пути Ленинград – Выборг. Они не поднимались в рост и не кричали «ура»; напротив, их рывок был молчалив и почти незаметен. Пока враг оглушен и дезориентирован, пока он ничего не видит из-за висящего в воздухе слоями белого дыма, перемешанного со снежной пылью, пока это еще возможно, их дело – по возможности незамеченными добежать до вражеских укреплений и пустить в ход все, что у них есть при себе – гранаты, связки тротиловых шашек (для особо тяжелых случаев), огнеметы, автоматы ППШ, ручные пулеметы, ножи и саперные лопатки. По большей части им это удалось. Только кое-где на этапе сближения уцелевшим финским солдатам удалось открыть пулеметный огонь, и тут же правее и левее этих немногочисленных счастливчиков в полуразрушенную артподготовкой первую траншею начали спрыгивать бойцы штурмовых батальонов. Мало кто успел достойно на это отреагировать, поэтому последовала небольшая возня – и ожившие пулеметы заткнулись, не подавая больше признаки жизни. Небольшая зачистка, чтобы удостовериться, что живых финнов в первой траншее больше нет и после этого в небо взлетает ракета белого дыма, возвещающая, что первая траншея свободна от врага.
И тут же от советских окопов торопятся-поспешают лыжники советских лыжных батальонов. Захватив уже зачищенную первую траншею, они готовы к рывку к следующей линии финской обороны. А там уже орудуют штурмовики, трещат пулеметы и автоматы, сухо щелкают выстрелы из винтовок, рвутся гранаты и тротиловые шашки. Вражеские укрепления тут меньше разорены, а оборонявший их личный состав чуть меньше истреблен – поэтому сопротивление финны оказывают самое ожесточенное. Но ярость штурмовых батальонов ломает и эту преграду, а дальше лежит третья тыловая траншея, после взятия которой фронт можно считать прорванным… И тут же за спинами солдат – рычание танковых моторов; несколько КВ-1, дополнительно забронированных навесными экранами и оснащенных бульдозерными отвалами (по опыту Невельской операции) торопятся из тыла, чтобы помочь штурмовикам преодолеть этот последний простреливаемый кусок земли. Видимо, там, позади, саперы окончательно удостоверились, что на перепаханном и перекопанном снегу не осталось ни одной неприятной ве