Поэтому необходимо любой ценой сохранить для финской армии коридор Тааветти – Лаппеэнранта – Иматра, а иначе можно будет сразу складывать лапки и с честью идти на дно. А по-другому никак, потому что ситуация получится примерно такая же, как и у французов в сороковом году после успеха германского плана «Гельб»[21]. Снимать с фронта части Карельской оперативной группы и экстренно отправлять их под Виипури следовало начать еще тогда, когда стало ясно, что большевики прорвали фронт у станции Териоки. Но этому помешала утрата управления Карельской армией в целом после гибели в самом начале вражеского наступления командующего вместе со всем штабом. Такой приказ был отдан только двенадцатого января, а даже с учетом частичной переброски войск по железной дороге для этого требуется не менее восьми-десяти дней. Ему, Маннергейму даже сложно представить, что будет, если большевики уже завтра закончат свою перегруппировку и ударят на север всей мощью своего кулака. Ведь между их передовыми позициями под Виипури и Лаппеэнрантой – всего шестьдесят километров по дорогам и совсем небольшое количество усталых и потрепанных финских войск. Нет, он не вынесет позора поражения, а потому останется здесь – чтобы, если получится, спасти ситуацию, а если нет, то для того, чтобы героически погибнуть с оружием в руках и не видеть, как рушится независимая Финляндия, любимое детище второй половины его жизни…
18 января 1942 года, 11:55. США, Вашингтон, Белый Дом, Овальный кабинет.
Присутствуют:
Президент Соединенных Штатов Америки – Франклин Делано Рузвельт;
Вице-президент – Генри Уоллес;
Госсекретарь – Корделл Халл;
Генеральный прокурор – Фрэнсис Биддл;
Специальный помощник президента Рузвельта – Гарри Гопкинс.
Когда пожилой слуга-филиппинец ввез кресло каталку с американским президентом к ожидающим его соратникам, тот был мрачнее грозовой тучи. Впрочем, такой же мрачный вид был и у его специального представителя Гарри Гопкинса. Все прочие пока не понимали, кого сегодня хоронят, но сделали приличествующий случаю скорбный и серьезный вид.
– Итак, джентльмены, – сказал Рузвельт, даже не подозревая, что произносит фразу, набившую оскомину миллионам советских и российских школьников, – должен сообщить вам пренеприятное известие. Дядя Джо неожиданно заартачился и не стал давать нам никаких обещаний относительно подключения к нашей борьбе с Японией – точнее, он обставил свою помощь некоторыми условиями, которые мы должны выполнить, прежде чем русские хотя бы подумают о том, чтобы объявить джапам войну. Но не это самое тяжкое в нашем положении… Все мы, тут присутствующие, видим будущее нашей страны в создание такой демократической политической системы, которая обеспечивала бы Соединенным Штатам процветание, а американским гражданам счастливую, добродетельную и благополучную жизнь. Но, как оказалось, будущее нашей Америки совсем не такое. Заглянув за барьер времени, вместо доброго дядюшки направляющего народы к лучшей жизни, мы увидели злобного тирана, преисполненного всяческих пороков и творящего беззакония и убийства. Америка будущего – самая богатая страна мира, но ее государственный долг превышает двадцать триллионов долларов, а треть ее граждан едва сводит концы с концами. Центр американской автопромышленности Детройт лежит в руинах, как будто по нему прокатилась война, зато миллиарды долларов тратятся на то, чтобы устраивать мятежи в других странах и свергать законные правительства.
И вот самое главное, из-за чего дядя Джо начал задавать нам неприятные вопросы. Та Америка будущего смертельно враждует с союзной ему Россией, причем мой специальный представитель Гарри Гопкинс и супруга миссис Элеонора Рузвельт, прожившие в том мире почти месяц, утверждают, что больше всего нам в мире будущего близка как раз Россия, а та Америка выглядит как настоящее порождение дьявола. Именно в связи с этим у дядюшки Джо возникли некоторые пожелания, исполнение которых он связывает с нашим возможным будущим сотрудничеством. Прежде чем дядя Джо принципиально рассмотрит вопрос о вступлении Советского Союза в войну с Японией после завершения им Европейской кампании, он желает, чтобы мы гарантировали, что Новый Курс – это навсегда, а не только до тех пор, пока жив президент Рузвельт. Помимо этого, он хочет закрепления союзнических, равноправных и доверительных отношений, а также гарантий того, что американская вооруженная мощь никогда не станет угрожать Советскому Союзу или России… И вы ошибаетесь, если думаете, что речь идет только о подписании соответствующих договоров. Хотя и это тоже непросто, потому что некоторые пожелания дяди Джо прямо противоречат Атлантической хартии. Нет. Дядя Джо хочет, чтобы мы физически сделали невозможной реставрацию прежних порядков, отстранили от власти и лишили капиталов тех людей, которые могут использовать свое влияние для восстановления прежних порядков, свойственных нецивилизованному дикому капитализму.
Собственно, в последнее время я нередко задумывался о том, что политических прав, гарантированных Конституцией и первым «Биллем о правах», оказалось недостаточно, чтобы уверить нас в равенстве в погоне за счастьем. Следовательно, необходимо объявить новый «экономический билль о правах», который гарантировал бы американцам право на полезную и оплачиваемую работу в промышленности, торговле, сельском хозяйстве, в шахтах Нации; право на достойную заработную плату, обеспечивающую хорошее питание, одежду, отдых; право каждого фермера выращивать и продавать свой урожай, что позволит обеспечить его семье достойную жизнь; право на защиту каждого предпринимателя от недобросовестной конкуренции и господства монополий; право каждой семьи на достойное жильё; право на качественное медицинское обслуживание; право на достаточную экономическую защиту в старости, при болезни, несчастном случае, безработице; право на хорошее образование…
Немного помолчав, президент Рузвельт добавил:
– Во всем этом нет ничего сверхъестественного – просто меры для того, чтобы американцы были счастливы и благополучны. Так вот: я узнал, что там, в будущем, я представил такой Билль в Конгресс, и тот его отверг. А еще через несколько лет, уже после моей смерти, нашу страну поразила ужасная болезнь всеобщего доносительства, злобы и подозрительности, направленная на людей левых взглядов – таких как мистер Уоллес или мистер Гопкинс. И тот же Конгресс, который отверг предложенный мной билль об экономических правах, с одобрительным улюлюканьем отнесся к кампании травли и запугивания людей левых взглядов. У меня в голове не укладывается, что всего через десять лет в моей стране будут жечь книги и преследовать людей за политическое инакомыслие… Да, все это начал один злобный безумец, популярный адвокат, за счет своего пыла и красноречия заполучивший место сенатора, но раз эта инициатива была широко подхвачена по всей стране, значит, она соответствовала интересам каких-то могущественных людей и задевала в душах американцев какие-то низменные инстинктивные нотки… Теперь вы понимаете, что так встревожило дядю Джо, и почему он поставил отношения между нашими странами на грань разрыва, лишь бы выяснить этот вопрос.
После этих слов президента наступила тишина, потом Гарри Гопкинс, не поднимая глаз, глухо сказал:
– Мы тут все нужны настоящим хозяевам Америки только до тех пор, пока не побеждены Германия и Япония. Потом мавр сделает свое дело и мавру придет пора уходить. Кто-то из нас весьма вовремя умрет, другие будут отодвинуты от большой политики и смогут только с завистью и тоской взирать на то, как люди, не стоящие вовсе ничего, будут ломать то, что мы строили десятилетиями. Мы сделали Америку великой, но после нас придут люди, которые измажут это величие калом и кровью, превратив американцев в нацию убийц. Точнее, эти люди уже среди нас, и они только ждут момента, чтобы перехватить у нас вожжи…
Рузвельт вздохнул:
– Гарри имеет в виду банкиров, – сказал он, – которые поддержали нас потому, что привычными методами Америку нельзя было вывести из рецессии, процесс которой был самоподдерживающимся, и только разорвав замкнутый круг, можно было добиться успеха. Правые идеи при этом не работали, и дело шло к социальной революции, примерно такой как в России, или жесточайшей диктатуре – примерно такой как в Германии. Мы с вами, друзья, сумели избежать и того и другого, поставив нашу страну на путь процветания и всеобщего благоденствия. К этому банкиры отнеслись вполне положительно, потому что это увеличивало их прибыль, но у них есть свой взгляд на то, как надо использовать достигнутое величие, и в этих планах совсем нет места для рядовых американцев. То есть эти места есть, но они отнюдь не почетные. Теперь, наша с вами задача – избавить нашу страну от влияния этих людей. Или мы это сделаем, или нас похоронят в одной могиле вместе с нашими идеями.
– Э-э-э, мистер Президент, – сказал госсекретарь Корделл Халл, – а как вы собираетесь избавлять страну от влияния банковских кланов, если эти люди контролируют Конгресс, через который должны проходить все законы?
– Значит, – горько усмехнулся Рузвельт, – нам нужна диктатура. Разумеется, не такая как у дяди Джо, и не такая как у этого вонючего бабуина Гитлера; мягкая демократическая диктатура законно избранного президента, руководящего великой страной, сражающейся с жестоким врагом. При этом мы должны иметь возможность предпринимать не самые популярные, то есть жесткие, действия, чтобы достичь победы в этой войне. И никто не должен знать, что мы сражаемся не только с джапами или гуннами, но и с внутренним врагом за будущее нашей прекрасной страны, которая непременно должна стать великой. Кстати, если искать повод объявить кое-кого вне закона, то стоит заметить, что у некоторых наших банков и корпораций есть собственность в Третьем Рейхе, и эта собственность выпускает отнюдь не конфеты или воздушные безе, а производит оружие, из которого гунны убивают наших союзников – англичан и русских. Причем приобретение этих активов произошло уже после прихода Гитлера к власти, а следовательно, люди вполне понимали, что творят. Мистер Биддл, будьте добры, как генеральный прокурор возьмите этот вопрос на заметку… А теперь,