Поняв, что мы наблюдаем не обычный воздушный налет, а начало большевистского вторжения я, честно сказать, поначалу не знал, что мне и моим домашним следует делать дальше. Я сам видел, как огромные, похожие на откормленных коров, громадины зависали над набережной и с них по тросам вниз скользили фигурки вооруженных до зубов солдат. Усиливающиеся звуки перестрелки со стороны Морских казарм Катаянокка и со стороны пассажирского порта говорили мне о том, что высадившийся большевистский десант, ломая сопротивление остатков гарнизона, постепенно продвигается на север. А на льду залива, недалеко от нас, в бинокль уже можно было заметить приближающиеся к городу войсковые колонны. Эти безумцы решились пересечь Финский залив по льду аки посуху, и у них это получилось. Береговые батареи захвачены вражеским десантом и частично разрушены – а это значит, что никто и ничто не сможет помешать войскам большевиков благополучно достичь берега. Пора бежать, потому что как только идущие сюда по льду солдаты большевиков достигнут Хельсинки, сопротивление городского гарнизона будет очень быстро сломлено. Судя по чернеющим на льду колоннам, которые маячат за лыжниками в белых масхалатах, их там не меньше нескольких десятков тысяч.
К тому же отдаленная ружейно-пулеметная стрельба доносится и с противоположной стороны, за Рыночной площадью, где с летающих машин тоже могли десантироваться отдельные русские подразделения. Мы как бы попали в окружение между молотом и наковальней – и я даже не знал, в какую сторону следует бежать. Будь я один – это было бы полбеды, но вместе со мной были моя жена Герда, средний сын Ниило и младшая дочь Ева. Остальные дети учатся в Хельсинском университете и, по счастью, еще не успели уйти на занятия, а старший сын Хенрик, полтора года назад закончивший этот же университет, сейчас находился на своем авиазаводе в Тампере. Он так гордился, что смог стать авиаконструктором и проектировать собственные финские самолеты[24]… Поэтому он там в безопасности, по крайней мере пока; а нам тут грозит опасность очутиться в плену – то ли у русских из будущего, то ли у местных большевиков.
Единственный выход, как сказал начальник моей охраны, это вместе с женой и детьми попробовать уйти в шведское посольство, расположенное по соседству с президентским дворцом, и оттуда руководить сопротивлением в оккупированной стране. Можно было бы, конечно, попробовать достичь посольства Соединенных Штатов, но, во-первых – оно расположено рядом с домом Маннергейма (а значит, там уже кишмя кишат большевистские десантники), а во-вторых – из американского посольства меня могут выдать Сталину, использовав как валюту расчета по каким-то своим делам. По дипломатическим каналам стало известно, что Соединенные Штаты интенсивно ищут контактов с руководством СССР. В такой обстановке Рузвельт продаст меня за свой интерес и не поморщится.
Кроме всего прочего, шведское посольство просто ближе. Достаточно выйти из парадного выхода на Эспланаду (бульвар в Хельсинки, имеющий такое же значение, как Арбат в Москве и Невский проспект в Петербурге), пробежать по ней сто метров и войти в Шведское посольство через парадный вход. При этом требуется торопиться. Судя по тому, с какой скоростью перестрелка смещается в нашу сторону, большевики скоро будут здесь. Но мы успеем, обязательно успеем – ведь что такое расстояние в сто метров… Простите меня все, кого я не беру с собой; ведь хорошо, если в посольство пустят меня, жену, сына и дочь. Остальные должны устраивать свою судьбу сами – ведь вы же ничем не виноваты перед большевиками, а если понадобитесь для свободы Финляндии, то мы вас обязательно найдем…
Пальто мы все надели еще тогда, когда взрывом на Инженерном острове выбило стекла – в тридцатиградусный мороз по другому никак. Герда дрожащими руками с негнущимися от холода и волнения пальцами запихивает в ридикюль подвернувшиеся под руку драгоценности, и Ева ей в этом помогает. Я их тороплю: если большевики, которые, должно быть, уже близко, застигнут нас до того, как мы успеем скрыться, то нам не помогут ни жемчуг, ни бриллианты…
И вот мы бежим по лестнице; чемодан в руках у сына, ридикюль у жены, и маленький портфель у дочери – все набито ценными вещами. На улице холодно и ветрено, метет поземка. Почему-то вспомнилось, что двадцать три года назад стояла такая же погода. Точно так же было холодно, дул пронизывающий ветер, а у морских казарм стреляли из винтовок и наганов…
Едва мы сбежали с крыльца президентского дворца, как со стороны моста через канал Катаянокан, отделяющего Президентский дворец от Морских казарм, раздались крики «Стой!» (кричали по-русски) и прозвучали несколько выстрелов из карабина; пули зло свистнули у нас над головой. Но мы не остановились, а, повернувшись к этим людям спиной, во всю прыть припустили к заветным дверям шведского посольства. Ведь стоило нам попасть внутрь, и мы окажемся в безопасности. Люди, что пытались нас остановить, погнались за нами. Расстояние, которое нам требовалось пробежать, было почти равно тому, что разделяло нас и преследователей – и теперь было важно то, кто быстрее достигнет заветных дверей шведского посольства.
Мы, разумеется, достигли заветных дверей первыми, и с размаха заколотили кулаками в толстенные дубовые двери, запертые изнутри на засов. Мы просили впустить нас, моля не отдавать нас большевикам, но подошедший изнутри к дверям привратник сказал, что может открыть дверь только с разрешения господина посла… После этого он удалился, а мы стали озираться в поисках спасения. Но надежды не было. Это было похоже на страшный сон, полный безысходной тоски… С обоих сторон и со стороны Морских казарм и со стороны Рыночной площади к нам подходили вооруженные люди весьма угрожающего вида. Они все были какие-то большие, зловещие, и веяло от них смертным холодом. Белые штаны и такие же куртки с капюшонами, маски от мороза на лицах, большие ранцы или рюкзаки, за спиной и короткие карабины в руках… Шаги их были тихи, ни малейшей суетливости не наблюдалось в их движениях. Скованные страхом, мы жались друг к другу; Герта бормотала что-то неразборчивое, Ева тихонько поскуливала. Сын Ниило слегка толкнул меня локтем и указал взглядом наверх. Там были окна посольства – последняя надежда на спасение… Стекла в них были выбиты, и если бы нам удалось влезть в них, мы бы спаслись. Но это было невозможно – располагались эти окна на высоте не менее полутора человеческих ростов от земли…
– Ком, – сказал нам один из тех, кто преследовал нас со стороны морских казарм, – ком, падлюки, ком. Бегать еще за вами, тридцать семь гробов с присвистом в центр мирового равновесия…
При этом он направил на нас свое оружие – и нам, хоть и нехотя, но пришлось подчиниться. Это была катастрофа. Мы не сумели избежать ареста, и теперь моей семье предстояли ужасные дни за решеткой…
22 января 1942 года, 11:55. Москва, Кремль, кабинет Верховного Главнокомандующего
Присутствуют:
Верховный главнокомандующий, нарком обороны и генеральный секретарь ЦК ВКП(б) Иосиф Виссарионович Сталин;
Нарком внутренних дел и член ЦК ВКП(б) Лаврентий Павлович Берия;
Нарком иностранных дел и член ЦК ВКП(б) Вячеслав Михайлович Молотов;
Посол Российской Федерации в СССР Сергей Иванов.
Война с Финляндией подходила к закономерному концу. Операция «Пегас» удалась в полном объеме. Десантный корпус внезапным ударом захватил плацдарм во вражеской столице, а перемахнувшая через Финский залив восьмая армия развила успех, превратив его в стратегическую победу. Финское правительство, не ожидавшее такого афронта, было застигнуто врасплох и не смогло эвакуироваться – и в итоге в полном составе, включая президента Рюти, попало в плен как кур в ощип. Многие из этих деятелей пытались бежать и скрыться, но почти ни у кого это не получилось, потому что сразу после вступления Красной Армии в Хельсинки очень много людей захотело поквитаться с прежней властью. Финские коммунисты и комсомольцы, гонимые и преследуемые при националистическом режиме, теперь получили полное право рассчитаться с прежними хозяевами жизни той же монетой.
И хоть на Карельском перешейке еще продолжаются бои, пытающиеся вырваться из намечающегося кольца финские части, прижатые к берегу озера Сайма, дерутся ожесточенно и отчаянно, но все это – уже бессмысленное сопротивление. Генерал Говоров, зная о скорой капитуляции финской армии, не торопится посылать в атаки красноармейские части, предпочитая для уничтожения врага использовать гаубичные полки РВГК, способные размягчить оборону любой мощности. А там, на перешейке, у финнов пока нет ничего, кроме цепочки траншей, наскоро выдолбленных в мерзлом грунте, и дзотов, перекрытых двумя-тремя накатами бревен. Это вам не прошлая «Зимняя война», когда красноармейцы тысячами ложились перед финскими пулеметами. Теперь атакующих в рост цепей не видно, вражескую оборону до исступления долбит тяжелая артиллерия. А уж потом на дело идут саперно-штурмовые батальоны – и не в рост, а ползком по-пластунски, в белом камуфляже, чтобы, незаметно подобравшись, забросать уцелевших после артподготовки финских солдат гранатами или фыркнуть в них из огнемета. И уже за ними траншеи занимает пехота, чтобы, если что, отбить отчаянные финские контратаки…
Но даже такие осторожные действия влекут совершенно не нужные потери, поэтому захваченного в плен президента Рюти вместе со всем его семейством перебросили вертолетом на аэродром под Таллином, и уже оттуда на самолете ПС-84 отправили в Москву. Как говорили сопровождавшие президентское семейство люди Берии, всю дорогу Рюти и его присные находились в шоковом полуобморочном состоянии, будучи совершенно уверенными в том, что сразу после прибытия в Москву их расстреляют. Впрочем, в чем-то они и были правы. Внутренняя тюрьма на Лубянке, в которую по прибытии поместили членов президентского семейства – это вам не пятизвездочная гостиница, и сама по себе, даже без применения физического воздействия, способна вывести из равновесия кого угодно.