Продвигаясь во всем самостоятельно, он не забывал и о чужом опыте. Лишь кустарь-одиночка открывает открытые Америки. А настоящий исследователь всегда знает, что уже сделано другими. Попов не уставал следить за обширной научной литературой, выискивать все малейшие сообщения из той же области, и стопки книг и журналов, растущие на стеллажах, на полу, возле его письменного стола, приводили в смущение даже его ассистента, успевшего уже ко многому здесь привыкнуть.
Удивительно, как все он успевал узнать.
Александр Степанович знал, что опыты во Франции и в Англии показали: порошки можно помещать в разную среду — из канадского бальзама, или в желатину, или в гуттаперчу, — и свойства порошков не меняются. Знал, кто из ученых какой опыт проделал и с какой достоверностью. Знал, что в Германии пытались вместо порошков применять решетку из тонкого листового олова. И как разные ученые объясняют это теоретически. Знал об испытаниях угольного порошка и о том, что уголь показал себя к электромагнитной волне нечувствительным. Знал об опытах над свариванием металлов и сравнивал их с образованием нитей в порошках… Он достаточно знал, чтобы не бродить самому среди порошковых россыпей вслепую. А имена тех, чей опыт он так широко привлекал, — имена их постоянно повторял Рыбкину.
Нарастание всяких мелких трудностей, казалось, только разжигало его упорство. Здесь, в сыроватых помещениях кабинета, он снимал пиджак, распускал галстук, засучивал рукава и вместе с ассистентом работал отверткой, паяльником, щипцами, стеклодувной трубкой. Он, исследователь тонкой теоретической области, становился мастеровым. Ему было жарко, он воевал с неподатливостью вещества, желая одухотворить его своим стремлением.
Когда нужно было высушить порошок или окислить поверхность зернышек, Попов сам устраивал тут же, в физическом кабинете, быструю кухню. Засыпал порошок в медные тигли, ставил на огонь горелки, поджаривал, помешивая ложечкой. И дул на свое зелье. Ну совсем колдун эпохи электричества!
Но колдун действовал неизменно по строгой системе. Наконец, когда все сорта были взвешены, испробованы, отвергнуты и вновь испробованы, тогда-то и выделился своими качествами тот железный порошок, которому суждено было сыграть немалую роль, но которому потом в петербургском докладе Попова нашлось всего лишь два слова скупой похвалы: «Наилучший результат».
«Феррум пульвератум» — так называется он по-латыни. Его рыхлая масса, запертая с двух концов в трубочку, воспринимала почти каждый прилив электромагнитных волн с одинаковой чуткостью и вблизи, и с дальних расстояний. И можно было совсем легонько постучать по трубочке, чтобы каждый раз вернуть его к действию. Словом, вполне подходящий кандидат.
Разминая пальцами щепоть последнего порошка, словно желая лишний раз убедиться, не подведет ли, Попов спросил ассистента:
— Что скажете, Петр Николаевич?
— Превосходно! Синица в руках! — воскликнул Рыбкин, столь же восторженный в минуты удачи, как и покорно молчаливый в дни бесконечных поисков. — Теперь баста! — добавил он свое любимое выражение, как бы подводя черту.
— Вы хотите сказать — на сегодня, — задумчиво поправил Попов. И добавил свое обычное: — Завтра продолжим.
На следующий день, когда удалось снова урвать время для продолжения опытов, Попов вовсе отставил всякие порошки и занялся иными предметами. Еще раз проверить себя: а не упущена ли какая-нибудь другая возможность? Он искал плохие контакты. Но разве они могут быть только в виде порошков? А если использовать принцип микрофонов? Или цепочки?.. Или что-нибудь в этом роде.
На его столике появились разные пластины, опирающиеся на зыбкий слой зернышек. Гирлянды колечек или подвески для чашечек весов. Все те же плохие контакты, только в другой форме. Посмотрим, как же они будут реагировать на электромагнитную волну. Годятся ли на роль когерера?
Новые устройства включаются на место приемника, в цепь батареи с гальванометром. И серия всех испытаний возобновляется с прежней настойчивостью.
— Внимание! Пускайте!
— Есть! Отодвигаем дальше.
— Пускайте!
— Есть! Отодвигаем дальше.
Медленное продвижение по всей шкале расстояний: от столика до столика, вдоль линии окон.
И что же вы думаете! Новые устройства показали себя отличными уловителями. Чувствительность такая, что Попов мог перебраться с приемником на самый крайний столик, а передача волн все воспринималась. И даже еще дальше — у порога второй комнаты. Рыбкин ликовал. Вот это находка!
Но так бывает в лабораторном поиске: самое, казалось бы, подходящее вдруг попадает в разряд забракованного. Александр Степанович опять забраковал жестоко и беспощадно, несмотря на умоляющие взгляды ассистента. Да, и микрофоны, и цепочки обладают очень высокой чувствительностью, пожалуй выше, чем все порошки, но постоянство! В их чувствительности нет должного постоянства. С ними не может быть никакой уверенности, что прием будет нормально повторяться. Куда им в этом отношении до некоторых порошков! Значит, долой!
Попов просит Рыбкина убрать со стола цепочки и пластинки с зернышками, а сам осторожно берет вчерашнюю последнюю трубочку с последним порошком и ставит на почетное место в цепь приемника. Его преимущества теперь еще более дороги. Темно-серая рыхлая масса покоится за стеклом. Феррум пульвератум.
— Теперь баста! — говорит Попов, с улыбкой передразнивая ассистента.
Усталость… Она бывает разной. Тупая, гнетущая, когда все усилия оказываются безрезультатными. И усталость счастливая, как была сейчас. Все-таки порошок найден! После стольких проб и розысков. Можно как будто вздохнуть с облегчением.
Но их ждала новая очередь испытаний. Наилучший порошок найден, — стало быть, еще важнее теперь, какая будет для него упаковка. Стеклянная трубочка… На нее обратилось теперь все внимание Александра Степановича. Стеклянные трубки обступили их со всех сторон. Трубочки разной длины, разного диаметра. Попов сам выдувал их на горелке и, будучи прекрасным стеклодувом, показывал Рыбкину, как это делается.
Подумаешь, простая стекляшка, полая внутри, с двумя отверстиями по концам. Что тут мудреного? А они проводили над ней часы и часы, изо дня в день, иногда даже ночь. Чувствительный порошок требовал для себя самой тщательно отделанной, самой безукоризненной оболочки. Иначе напрасна была вся его чувствительность. Любой малейший недосмотр — и прием уже падает, глохнет.
Вот они протянули внутри стекляшки две параллельные проволочки. А затем засыпали порошком. Две эти проволочки должны сыграть роль как бы береговых устоев, на которые легче было бы опираться отдельным мосткам, образующимся из опилок под влиянием волн.
Новый когерер идет на испытание. Очень хорошо!
Расчеты оправдались. Электромагнитная волна властно перестраивала частички порошка, и те, став, словно по команде, в шеренги между натянутыми проволоками, перекидывали для тока батареи своеобразный мост к гальванометру. Тогда ясно виден прыжок его стрелки. Волна принята.
Первый столик, второй, третий… Попов прошел с новой трубочкой когерера по всей линии шесть окон, переселился в соседнюю комнату кабинета, отступая там все дальше и дальше, а трубка с проволочками продолжала чутко откликаться на каждый зов вибратора.
Каждый раз Попову приходится громко кричать оттуда, чтобы Рыбкин услышал:
— Есть!
А Рыбкин, снова и снова пуская вибратор, кричит радостно:
— Даю!
Громкая перекличка вдогонку неслышной, невидимой волне.
Уже более пятнадцати метров расстояния. Такого им еще не удавалось. Но Попову и этого мало.
— По-моему, может быть еще вариант. Испробуем, — спокойно охлаждает он восторги ассистента.
Он предлагает вместо опорных проволочек поместить в трубку две тонкие платиновые полоски. Наклеить их внутри на стекло, а концы вывести на внешнюю поверхность и к этим концам подвести провода от батареи и гальванометра. Запереть порошок придется пробочками новой формы.
После долгой ювелирной возни наконец и это сделано. Трубка с платиновой обклейкой готова. На проверку ее, скорей на проверку!
Ой, что за трубочка! С первых же попыток она позволила раздвинуть расстояние до двадцати с лишним метров. Отличная форма, использующая чувствительность порошка.
Но что такое! Новая модель вдруг отказалась действовать. Впечатление такое, будто порошок совсем стал глух ко всякой волне. И вдалеке, и вблизи. Полная глухота. Вот те и хваленая трубочка! Попов склонился над ней, пощипывая и дергая в задумчивости бородку. В чем же ошибка?
Можно было дойти до исступления, выискивая причину. А потом оказалось, причина-то самая пустяковая. Она крылась в том узеньком месте, где внутренние концы платиновых полосок упирались в противоположные пробочки. Порошок забивался в этот закоулок, и обычное встряхивание уже не помогало.
Попов подрезал концы полосок, чтобы не было этого закоулка, и трубочка вновь заработала. Пустяк.
Рыбкин видел: Александр Степанович весь как-то просиял. А то ведь жалко было расставаться с трубочкой, с последним вариантом, на который он очень рассчитывал. Можно было и забраковать, отбросить его сгоряча.
Но предстояла еще длительная отработка этого варианта. Лишь серией последовательных испытаний удалось, например, установить, как важно засыпать порошка ровно столько, сколько нужно. Ни больше, ни меньше. Порошок должен вполне покрывать обе платиновые полоски и в то же время заполнять трубочку не более чем наполовину. Ни больше, ни меньше. А сколько нужно было перепробовать, чтобы обнаружить эту наилучшую дозу!
Постепенно обнаружилось также, что и напряжение батареи влияет на чувствительность трубки. При разном напряжении надо было по-разному осуществлять засыпку трубочки. То менять количество порошка, то менять расстояние между платиновыми полосками. Тонкая, филигранная игра разными составляющими элементами. Строгое взвешивание и отмеривание каждого миллиграмма, каждого вольта, каждого миллиметра, пока не будет найдено нужное равновесие. Гора мелочей.