Он пытается подстегнуть как-нибудь работу приборов еще и еще. И не дай бог кому-нибудь из его помощников допустить в такие минуты оплошность. Гульельмо топает ногой и воинственно сжимает кулаки.
В семье Маркони по-разному относились к тому, что происходило в комнате третьего этажа. Отца-Маркони беспокоило лишь одно: как бы мальчишки со своими затеями не спалили дом. Мама-Маркони была настроена иначе. Гульельмо, ее любимец, чем-то занят, и, может быть, из этого выйдет какой-то толк. Пора уже мальчику проявить себя.
Получая домашнее образование, на уроках с учителями он особым прилежанием не отличался. Ум у него живой, восприимчивый, но совершенно не расположенный к каким-либо систематическим занятиям. Вот разве только увлечение электрическими самоделками… Оно охватило его так бурно, что пришлось устроить ему сначала частные уроки в Ливорно у одного из тамошних профессоров, а теперь эти посещения лекций с опытами в Болонском университете. По правде говоря, только опыты его как следует и занимают. Да, может быть, еще разглядывание электротехнических журналов, которые он всюду старается раздобыть. А во всем остальном… Чтение, в общем-то, без особого разбора… Книги прямо проглатывает и вдруг может поразить иногда каскадом самых неожиданных для его лет сведений. Нет, было в ее мальчике что-то, что поселяло в материнское сердце надежды. И уж несомненно, у него есть характер — ее черта, как с гордостью считала мама Анна. А это всегда уж что-нибудь значит.
И, когда Гульельмо понадобились новые средства на расширение «лаборатории», она настояла, чтобы была удовлетворена и эта его просьба. И старый Джузеппе Маркони со вздохом раскрыл опять свой кошелек.
Новые, более совершенные детали и приборы появляются на третьем этаже. Еще более настойчиво и повелительно звучит голос Маркони-младшего, распоряжающегося своей компанией. Еще несколько лишних метров расстояния позволяет достичь новая установка. Но этого ему мало. Все уже известно, и все уже сделано другими.
Испытующе, требовательно смотрит Гульельмо на аппаратуру. Он не собирается отступать. Уступают только слабые, да и те, кто не знает, что им надо. А он, Гульельмо, знает.
Он едет в Ливорно, к профессору Роза. Он обращается к профессору Риги. Что вы, ученые мужи, можете еще посоветовать?
Серьезные, занятые люди оставляют свои дела, чтобы отдать ему время и ответить на его настойчивые расспросы. Посвящают его в тонкости ловли электромагнитных колебаний, рассказывают о последних исследованиях. И рекомендуют, кстати, заглянуть в разные научные издания, где может еще что-то на эту тему промелькнуть. Он слушает внимательно и критически. Он вполне убежден, что обольстительная улыбка, которая вдруг появляется на его смуглом красивом лице, когда он этого хочет, должна открывать ему все двери, и окружающие только и ждут, чтобы пойти ему навстречу. И эта убежденность оказывала свое действие.
А что же он, собственно, хочет, этот изящный молодой человек без определенных занятий, но, видно, с определенными намерениями? Он предпочитает больше расспрашивать других, чем распространяться о собственных планах. Ясно только, что его живо интересует все, что связано с передачей и приемом электромагнитных волн. А что за этим последует, покажет время.
Попов окинул взглядом ряды стульев перед ним. Военные, флотские разных рангов. Знакомые — по Кронштадту, по Минному классу. Неудивительно. Кронштадтское отделение Русского технического общества — это же детище Минного класса. Возникло оно недавно, из группы местных энтузиастов техники и распространения технических знаний. И главные основатели общества, его непременные члены — все те же преподаватели Минного класса, специалисты инженерной службы, — основной слой кронштадтской интеллигенции. И сам Попов — избранный товарищ председателя. Тесный круг людей на военном острове, которые не желают все же вести островной образ жизни.
Что ж удивительного в том, что он видит перед собой на заседании Технического общества столько флотских! Но сегодня, на январском заседании 1896 года, преобладание командиров высокого ранга особенно заметно. В Кронштадт прибыл представитель Морского министерства, главный инспектор минного дела контр-адмирал Скрыд-лов. И кронштадтские моряки угощали петербургского адмирала в студеный январский вечер лекцией и опытами Попова. Электромагнитные лучи, прибор для обнаружения…
Вон он там сидит, важный гость, в особом ряду сбоку, окруженный местным начальством. Уже немолодой, довольно грузный, с тяжелым лицом, но с живым, пристальным взглядом. Внимательно следит за всем, что говорит и показывает Попов.
Техническое общество собиралось обычно в библиотеке Минного класса. Здесь, в большой комнате, расставляли рядами стулья, а если надо было демонстрировать какие-нибудь приборы, то сдвигали вплотную несколько маленьких столиков из читальни.
Сегодня место на столиках занимали приборы Попова. Вибратор и приемник. Непременная пара, назначение которой в том и состоит, что ее стараются всеми силами возможно дальше друг от друга развести.
Адмиралу к тому же был вручен плотный томик только что вышедшего журнала. Серая простая обложка. Журнал Русского физико-химического общества, или «Ж.Р.Ф.Х.О.», как обозначается сокращенно во всех справочниках, в сносках, в библиотечных картотеках. Том 28-й. Часть физическая. Отдел первый. Выпуск первый. Январь 1896 года. Здесь статья Попова: «Прибор для обнаружения и регистрирования электрических колебаний». То самое сообщение, которое он сделал прошлой весной во вторник, 7 мая в Петербургском университете. С прибавлением еще некоторых опытов по записи гроз, что были произведены немного позже, летом, на метеорологической вышке у Любославского. Каждый может прочесть полное теоретическое описание. И тут же схема изобретения. Фигура первая: устройство стеклянной трубочки для чувствительного порошка. Фигура вторая: схема решения автоматического встряхивания. И трубочка, и реле, и звонок с молоточком — на видном месте. Все самое главное, что решило задачу регистрации волн.
Заключительная фраза — та самая, что была сказана тогда в университете: «Могу выразить надежду, что мой прибор… может быть применен к передаче сигналов на расстояния…»
Пожалуйста, каждый, кто пожелает, может этим воспользоваться. Понять, увидеть, как это сделано.
С тех пор он не оставлял своего приемника, как бы ни был занят и преподаванием, и практическими уроками, и консультациями, и другими научными интересами. Среди всех обязанностей находил он все же тот час, когда мог снова вернуться к прибору, молчаливо стоящему под чехлом. Что-то в нем менял, пересматривал, подправлял. Пробовал ставить более чувствительное реле. Поднимал повыше антенну. Менял засыпку в трубочке когерера: железный порошок на мелкий стальной бисер.
Прибор был в основе все тот же, но уже и не совсем тот же. Более совершенный и более пригодный к тому, что собирался Попов показать сегодня флотским специалистам, петербургскому адмиралу. В этом узком кругу.
Передача сигналов на расстояния… Если он сказал об этом тогда, в Петербургском университете, как бы под занавес, под шум одобрения людей, интересующихся главным образом научной стороной вопроса, то теперь здесь, в этом кругу военных, все выглядело несколько иначе. Здесь привыкли спрашивать: а зачем это надо? А как можно использовать? Да и сам Попов за прошедшие месяцы еще более утвердился в том, что составляло истинный практический смысл его изобретения.
И он говорил со всей отчетливостью, обращаясь к тем, кто находился сегодня, январским вечером, в библиотечной комнате, за толстыми стенами Минного класса:
— Передача сигналов на расстояния.
Уже не надежда, а утверждение. Утверждение, подкрепленное тут же показом.
И он показывал действие своего прибора, выражаясь технически, «в режиме сигналов».
Приемник был смонтирован для этого случая на легкой переносной подставке. Попов удалялся с ним в разные углы комнаты, и оттуда звоночек сообщал своим треньканьем о принятых сигналах. Та-та-таа, та-та-таа… — выводил Рыбкин за столиком на вибраторе мелодию коротких и длинных посылок. Трень-трень-трррень… — эхом отзывался звонок приемника. Рыбкин менял мелодию посылок, и приемник менял соответственно порядок ответных трелей. Работа в режиме сигналов. Точно, как по нотам. Разумеется, если он вдруг не принимался капризничать, если его не приходилось понукать, приводить в чувство щелчками или легкой встряской. Ведь оно было так еще непрочно, зыбко, это первое устройство беспроволочной сигнализации, что надо было обладать большим умением и искусством, чтобы извлекать из него нужное действие.
Попов подошел к двери библиотеки, открыл ее и сказал, указывая в глубь коридора:
— Мы уйдем туда.
Двое служителей осторожно понесли приемник по коридору. Через переходы Минного класса, в другой конец здания. Попов шагал рядом, высокий, прямой, весь сосредоточенный на этом опыте. За ним следовало несколько человек из наблюдателей. И с ними адмирал в качестве самого почетного зрителя, со всем своим окружением.
Наконец в крайней комнате остановились. Тут предстояло прибору пройти последнюю ступень сеанса сигнализации. И он отсюда также откликался на то, что посылал Рыбкин из библиотеки. Одно за другим. Трень-трррень… В режиме сигналов.
Демонстрация закончилась.
Адмирал стоял над приемником, чуть расставив ноги по флотской привычке.
— Так, так… — повторял он как бы про себя. — А можно ли сюда приладить… ну, что-то вроде телеграфного аппарата… — повернулся он к Попову.
— Разумеется, — ответил тот коротко. — Тут нет никакого препятствия.
Он не раз думал об этом. Присоединить к приемнику пишущий телеграфный аппарат. Фиксировать сигналы прямо на ленте. Короткие, длинные — точки, тире по азбуке Морзе. Само собой напрашивается такое телеграфное окончание. И не трудно сделать. Ведь то же реле приемника может под влиянием сигналов включать не только звонок, а любую другую цепь. Любую другую. Если надо, то и цепь с телеграфным аппаратом. Ну, как он сделал, например, с механически