— Да, но чтобы все это было, надо сломить и другие льды, — вдруг нахмурился адмирал.
Известно, чего ему стоило отстоять свою идею ледокола. Управляющий Морским министерством Тыртов, тот самый Тыртов, наложил резолюцию: «Идея адмирала не может служить на пользу флоту… Не можем оказать содействия… Отклоняюсь от принятия этого проекта…» Макаров обратился в Географическое общество, но ученые остались равнодушными. Добился доклада на высочайшем заседании в Мраморном дворце, но дальше формального признания дело не подвинулось. Нужны крупные средства. Начал осаду министерства финансов.
— Спасибо Дмитрию Ивановичу — помог, вытащил! Какой человек! Работал с ним над бездымным порохом. И орел, и лев!
Говорил, как Менделеев сразу все понял и зажегся, ездил к министру и доказывал в пользу ледокольного опыта.
— Сейчас я делю всех людей на два разряда, — жестко сказал Макаров. — Одни — кто сочувствует моей идее, другие — кто ей противится. Все первые для меня — хорошие, все вторые — дурные. Остальных я не знаю.
С каким-то новым чувством почти досады на самого себя взглядывал Попов на крепкую фигуру адмирала, слушал его твердую, уверенную речь. Они шли бок о бок, и темные силуэты их в призрачном молочном свете балтийского заката были видны далеко по набережной.
Пришел на петербургскую квартиру своего приятеля Любославского, тяжело опустился в кресло. Тот внимательно посмотрел на него и спросил:
— Что-нибудь случилось?
— Нет, так, пустяки… Устал немного.
Расстегнул сюртук, вытянув поудобнее ноги. В боковом кармане хрустнула бумага. И тут не дает покоя! Он вынул, расправляя толстый глянцевитый лист с казенным штампом.
— Можешь полюбоваться, если охота.
Любославский пробежал глазами и вскочил, потрясая бумагой:
— Вот! До чего может дойти! Вламываются в дом!
— Что тебя так удивляет? — спросил Попов.
— Как — что? — еще больше удивился Любославский. — Ты что, не понимаешь? Ты сделал открытие, изобрел, а у тебя пытаются прямо из-под носа… — снова потряс бумагой.
Официальное отношение. «Общество Маркони» заявило в России через агентскую контору в министерство финансов претензию. О выдаче Маркони русского патента. Патента… на изобретение беспроволочного телеграфа. Это значит, что каждый, кто захотел бы изготовить в России аппараты по схеме, указанной в таком патенте, должен просить разрешения у Маркони и платить ему за это, платить. Министерство финансов запрашивает мнение на сей счет Морского технического комитета. Технический комитет запрашивает преподавателя Минного класса в Кронштадте А. С. Попова. Его мнение.
— Я называю это — совать персты в живую рану, — сказал Любославский.
— Зачем так трагически?
— Неужели они не могли обойтись? Ответить сами, не теребить тебя. Каждому грамотному теперь известно, как это было.
— Вероятно, считают, что я могу сказать точнее всего. Там же приложены схемы, описание, — как бы защищаясь, пытался объяснить Попов.
— И ты их еще оправдываешь! — ужаснулся Любославский. — Твоя рассудительность доведет тебя…
— Но мне в самом деле легко ответить, — возразил Попов. — Факты бесспорно подтверждают.
— Я вижу, как тебе легко, — горько усмехнулся Любославский.
Попов как бы отвел рукой замечание приятеля.
— Меня интересует другое, — сказал он медленно. — Что это за человек, этот Маркони? Что побуждает его?
— Разве ты не видишь? С самого начала все его поступки.
— Но он смело действует. Знаешь, такая дальность на двенадцать, на восемнадцать километров. Это не шутка.
— Да, он смело берет чужое, — показал Любославский на бумагу. — Что плохо лежит.
— Ну, это ты с досады, — сказал Попов. — А что, если он не знает обо мне, о моих опытах?
— Ты безнадежен! — с возмущением и сожалением проговорил Любославский. — Ну хорошо! Допустим, он не знал о тебе и когда подавал заявку на патент в Лондоне, и когда Прис читал лекцию в Королевском институте. Допустим, хотя и трудно верится.
— Он мог и не прочитать моей статьи в журнале, — вставил Попов. — Ты же знаешь, как мало распространяются наши издания за границей. Там их почти не читают. Русский язык не стал международным. В научных трудах редко встретишь ссылки на наши работы.
— Да, если не считать использование без ссылок.
— Ну, ты уж принялся за такое, что я тебе не попутчик, — брезгливо поморщился Попов. — Отказываюсь в таком духе говорить. Авантюрный жанр. Я не умею в нем разбираться.
— Бедный ты, бедный ученый-идеалист! — вздохнул Любославский. — Предположим, раньше он о тебе ничего не знал. Ну, а сейчас, когда у него в руках такое коммерческое предприятие — целый штат юристов, консультантов, разных информаторов и, как видишь, даже свои агенты в разных странах. Фабрика по собиранию нужных сведений. Всякие патентные материалы. И когда опубликовано твое письмо в газету, и статьи в английском «Электришен», и протесты ученых… И при всем этом ты считаешь, что и теперь он чист и несведущ, как младенец? Нет, если он и теперь прикидывается, что ничего не знает о тебе, о твоем изобретении, значит, он темнит. Сознательно темнит. Да, да, не качай головой, а учись называть вещи своим именем!
Попов молчал, погрузившись еще глубже в кресло. Усталое лицо его выделялось бледным пятном на фоне высокой спинки. Какое-то сразу постаревшее, оплывшее.
Беседа оборвалась.
Вернувшись в Кронштадт, сел он у себя дома за стол и принялся сочинять официальный ответ на официальное отношение. Привести факты и доказательства, вполне очевидные, не составляло особого труда. Труднее было с подбором выражений. Он не хотел, чтобы кто-нибудь смог прочитать здесь отголосок его чувств. Только факты, и только его беспристрастное мнение.
И все же ответ получился вполне определенным. Он писал:
«Передача сигналов с помощью электрических импульсов… не представляет новости для Морского ведомства, где работа в этом направлении производится с 1895 года».
И еще писал:
«Комбинация чувствительной трубки, реле и электромагнитного молоточка для встряхивания трубки, а также соединение электродов трубки с одной стороны с высоко поднятым изолированным проводом, а с другой стороны — с землей, придуманы и опубликованы преподавателем Минного класса А. Поповым в 1895 году. Указана при этом возможность введения в действие пишущих аппаратов и сигнализации с помощью этого прибора на расстояние. Новыми могут считаться только немногие частности, но ни одна из комбинаций, перечисленных в описании Маркони, не нова».
Только факты. И никакой свободы выражений.
Долго еще после этого ходил он, подняв воротник, надвинув котелок, по уединенным местам в парке, по набережной Кронштадта. А вернувшись, снова сел за стол. И написал вторую бумагу. Письмо в министерство финансов. Уже не отзыв специалиста по Техническому комитету, а лично от себя. Протест человека, задетого эа живое.
И в нем было гораздо больше свободы выражений.
Патента в России Маркони не получил. Его претензии были отклонены. Но его агенты продолжали свое дело. Вести разведку, прощупывать где только можно. Германия. Страна восходящей промышленности, уверенно расталкивающая себе место под солнцем. Маркони посылает в Берлин своих поверенных — проделать то, что не удалось в России. Заполучить патент.
Но тут выступает на сцену профессор Слаби, ученый-электрик, один из руководителей Высшей технической школы в Берлине.
Профессор сам интересуется вопросами беспроволочной телеграфии. Проводит у себя в лаборатории исследования, расчерчивая мелом на полу длиннейшего коридора кривые электрических колебаний — узлы и пучности — и раздумывая над их практическим смыслом.
Немецкий профессор, еще в прошлом году прослышав про опыты Маркони, направился на Британские острова и просил разрешения присутствовать во время испытаний. Рекомендация у него была солидная: он приехал по указанию кайзера Вильгельма. Его величество весьма заинтересован возможностью применить систему талантливого итальянца. Профессор Слаби был в числе зрителей на Бристольском канале, когда антенны Маркони, поднятые на змеях, расширили беспроволочную сигнализацию до двенадцати километров. Профессор скромно держался как бы в стороне, но его очень выпуклые глаза за дымчатыми стеклами пенсне на черном шнурочке не пропускали ни одной подробности. Он уехал, выразив свое восхищение и признательность.
Маркони ждал. Но от германского правительства что-то не следовало никаких предложений. Тем временем в дворцовых садах берлинского предместья Потсдама производились интенсивные испытания беспроволочной сигнализации. Профессор Слаби неплохо все рассмотрел при визите к Маркони и теперь вместе со своим талантливым ассистентом Арко не без успеха продвигался к цели. Антенны, высоко поднятые на воздушных шарах, позволяли ему все больше и больше раздвигать расстояние. Культура отличной германской электротехники подкрепляла его опыты — действие аккуратно сработанной аппаратуры.
Маркони послал в Берлин своих доверенных с заявкой на патент. Но зачем Германии выдавать право на такое изобретение в чужие руки? Итальянцу, да еще стоящему во главе английской акционерной компании. Зачем ставить себя в зависимость, когда гросс-адмирал Тирпиц провозгласил программу создания большого германского флота и теперь ясно, что его броня и пушки на море должны сделать то, что уже совершают немецкие товары на земле, — вытеснить британского конкурента. И когда у профессора Слаби уже так хорошо все налажено по беспроволочной сигнализации.
Не давать, не давать! Но нужен юридический предлог, чтобы отклонить заявку Маркони. Профессор Слаби не только ученый-исследователь. Он еще состоит и членом Германского патентного управления. Его обязанность — следить и оберегать, чтобы какой-нибудь изобретатель не взял немецкие интересы в сети своей привилегии.
Профессор Слаби вспоминает: что-то говорили о работах русского физика Попова. Ага, есть путь! В лаборатории Слаби сотрудничает русский. Молодой электрик У гримов, приехавший сюда для усовершенствования после окончания учебного заведения. Вероятно, он сможет помочь.