тимей становилось сопротивление народа. На горных дорогах появились предупреждающие надписи:
«Внимание! Держи оружие наготове. Здесь партизаны».
Невидимые руки все чаще спускали под откос железнодорожные эшелоны с боеприпасами и военным снаряжением. Каждый камень, каждое дерево грозили пулей.
Даже на тщательно охраняемом аэродроме недавно взорвались баки и сгорело много тонн авиационного горючего. Это причинило немало неприятностей и хлопот майору Фурсту.
…В один из дней начала января перед домом Фурста остановилась легковая машина. Майор, обрадованный, выскочил навстречу своему старому приятелю гауптштурмфюреру[8] Эрнсту Дилле.
Несмотря на то, что гость был чином ниже майора, Фурст почтительно суетился около него. После взаимных приветствий друзья уселись в небольшом кабинете майора, служившем одновременно и спальней.
— Неважно устроился, — поморщился гость.
— У моих офицеров и этого здесь нет. Дыра!
— Да! Не Париж, — насмешливо согласился Дилле.
Отто Фурст настороженно посмотрел на приятеля: что он имеет в виду? В свое время, когда майор был в Париже, ему однажды намекнули, что среди содержимого его посылок на имя фрау Фурст попадаются не личные, а военные трофеи. Но Дилле спокойно закурил сигарету.
— Какие новости, Эрнст? — спросил Фурст, успокоившись.
— Новости? Новостей много, мой дорогой Отто, — заговорил Дилле, раскуривая сигарету.
Эрнста Дилле майор Фурст знал давно, они вместе учились в университете. Несмотря на сравнительно небольшой эсэсовский чин, гауптштурмфюрер вел значительную работу в контрразведке.
— Нового много, — повторил Дилле. — Сейчас в штабе армии тихая паника. Новогодних наград не получил никто. Возможны понижения по службе. Фюрер возмущен срывом военной кампании на юге России. И он прав, — Дилле скомкал в пепельнице папиросу. — Не взяв Севастополя, мы не можем наступать на Кавказ… Декабрьские события под Москвой и затянувшаяся блокада Ленинграда и Севастополя могут иметь для нас очень серьезные последствия, — он перегнулся к Фурсту. — Ты, конечно, понимаешь, Отто, что все это я говорю строго конфиденциально?
— О, конечно! Да, да, — поспешно заверил Фурст.
— Сейчас везде идет подготовка к грандиозному наступлению. Севастополь мы, конечно, возьмем… — Дилле усмехнулся, — фон Манштейн наденет, наконец, мундир фельдмаршала. Кстати, Отто, я приехал по исключительно важному делу. Оно может помочь и тебе получить поскорее следующий чин.
В дверь постучали. На пороге вытянулся денщик.
— Кушать подано, — доложил он.
Фурст повел Дилле в соседнюю комнату к столу, уставленному закусками и вином, наполнил бокалы:
— Благодарю, Эрнст, что вспомнил обо мне.
Дилле покровительственно улыбнулся:
— Да, да, Отто, я не забываю старых друзей. Как у тебя там? — он кивнул на дверь.
— Можно говорить. Не слышно, и посторонних нет.
Глядя на Фурста желтыми прищуренными глазами, Дилле продолжал:
— Разработана операция, значение ее огромно… Одним ударом мы выведем из строя, уничтожим все руководство обороной Севастополя. Наш агент сообщил, что 18 января на улице Карла Маркса, в здании кинотеатра «Ударник», соберутся на совещание командование и руководство обороной города.
Дилле поднялся:
— Есть приказ совершенно секретно готовить авиацию для удара по этому объекту. Налет — с твоего аэродрома. Ты включен в оперативную группу по подготовке операции. Надеюсь, тебе ясны последствия этой операции, — Дилле подчеркнул, — последствия для тех, кто будет принимать в ней участие.
Напряженно слушавший Фурст кивнул головой.
Дилле налил рюмку.
— Обезглавив оборону города, мы быстрей откроем его ворота. Выпьем за успех. Да поможет нам бог! Хайль Гитлер!
Дилле предупредил Фурста, что дня через два его вызовут в Симферополь на оперативное совещание, и стал прощаться.
Майор открыл дверь, крикнул денщика, но вместо него вошел Колесов.
— Где есть Ганс? — спросил у него «по-русски» Фурст.
Колесов пожал плечами.
— Вышел куда-то…
— Одеваться. Быстро!
— Кто это? — удивился Дилле.
— О! Это преданный нам человек, он оказал мне большую услугу.
— А, слышал эту историю, — улыбнулся, прощаясь, Дилле.
Похоронив маму, Катя несколько дней не выходила из дома. Особенно тяжело становилось ночью. Сон не шел к ней. Только иногда девушка забывалась, но тут же, вздрогнув, открывала глаза. В пустой, холодной комнате было тоскливо и жутко. Все время казалось — мать еще здесь, лежит больная, зовет ее. Чтобы отвлечься, Катя при свете коптилки читала. Читала все подряд, что было у нее: книги, старые учебники…
Днем было не легче. Сидя часами у обледенелого окна, Катя думала: как жить дальше? Представления на базаре прекратились: Колесов внезапно исчез. Поговаривали, что он стал телохранителем немецкого офицера. Катя вспоминала о нем с отвращением.
Соседка посоветовала пойти на биржу зарегистрироваться, но девушка боялась, что ее угонят в Германию. А что-то надо было делать, и немедленно. Катя чувствовала, как с каждым днем тают силы. Несколько килограммов мерзлой картошки, которой она питалась последние дни, были съедены.
Когда Катя подходила к большому разбитому трюмо, уцелевшему потому, что его никто не покупал, она видела отражение худенькой, угловатой фигуры с большими запавшими глазами на постаревшем, каком-то сером лице.
Катя горько улыбалась. Давно ли, готовясь к первомайской демонстрации, стройная синеглазая девушка в белом спортивном костюме стояла перед этим же трюмо…
…Зимние сумерки наступили рано. По комнате поползли тени. Катя завесила окно. Зажгла коптилку и вдруг услышала осторожный стук в дверь.
Девушка испуганно обернулась. Кто-то медленно поворачивал ручку. Дверь открылась. Катя вздрогнула всем телом: на пороге стоял Колесов. Он был неузнаваем — куда девалось флегматичное, туповатое выражение лица! Перед Катей стоял энергичный, собранный человек. Всегда тусклые глаза сейчас блестели и пытливо смотрели на девушку.
— Что вам нужно? — удивленно и испуганно прошептала она.
Колесов запер дверь на ключ и подошел ближе.
— Спокойно, Катя. Я пришел к тебе по делу.
— Какое у меня с вами может быть дело теперь?
Колесов взял ее за руки.
— Тебе сейчас же надо отсюда уходить. Бежать.
— Бежать? Мне? — переспросила Катя. — Зачем?
— У нас мало времени, слушай внимательно, Катя. Я — партизанский разведчик. Меня ищут. Сюда придут обязательно: ведь ты работала со мной. Будут подозревать, что ты моя соучастница.
Катя широко открытыми глазами смотрела на Колесова.
— Вы? Партизанский разведчик?
— Да, Катя. Я разведчик.
Мир, душный и тесный, который до сих пор окружал девушку, вдруг начал рушиться. Вольным ветром — ветром борьбы повеяло от этого так преобразившегося человека. Значит, в это тяжелое, страшное время есть здесь люди, которые борются за все любимое и родное, за нее, за Катю, за таких, как она? И Колесов — один из этих мужественных людей. Как же она раньше не догадалась об этом! Ведь и она могла бы!..
Катя шагнула к Колесову близко, заглянула в глаза. Да! Признание Колесова — правда. Девушка это чувствовала.
— Иван Григорьевич! Как неожиданно и как хорошо! — прошептала Катя и вдруг заплакала.
Глаза Колесова потеплели; он обнял за плечи девушку, а она прижалась маленькой, по-мальчишески стриженой головой к его груди…
— Нам надо спешить, — мягко отстраняясь, вновь заговорил Колесов, и голос у него вздрагивал. — У тебя есть кто-нибудь, у кого ты могла бы перебыть несколько дней?
— Есть подруга, Лида Макарова, она звала меня к себе.
— Где она живет?
— Улица Шмидта, четыре.
— Шмидта четыре… — запоминая, повторил Колесов. Он секунду смотрел на девушку, словно колебался: говорить ли ей самое главное. — Слушай, Катя, мне нужна твоя помощь, — наконец сказал он.
— Я сделаю все.
— Это очень опасно.
— Я комсомолка.
Колесов вынул крохотный бумажный шарик.
— Здесь донесение в партизанский штаб. Если оно не будет своевременно доставлено, погибнет много людей. Я не могу передать его сам. Явка провалена, там сигнал опасности, меня ищут. На моей квартире засада. Возьмешься ты отдать донесение партизанским связным?
— Я сделаю это, — сказала Катя.
— Завтра с утра пойдешь на Братскую улицу, — продолжал Колесов. — В начале улицы по четной стороне стоит деревянный забор. Ты на нем приклеишь объявление: «Продается коза». Адрес укажешь любой, но с несуществующим номером дома. К объявлению должна подойти женщина к поставить под буквой П черту. У этой женщины ты спросишь: «Как пройти к вокзалу?» Она ответит: «Туда не надо ходить. Идите со мной». Ей ты передашь донесение и предупредишь, что явка провалена.
Волнуясь, Катя старательно слушала Колесова — как бы чего-нибудь не упустить. Когда Колесов кончил говорить, она спросила:
— А где я встречусь с вами, Иван Григорьевич?
Колесов вместо ответа внезапно насторожился: за окном послышался шум подъехавшего автомобиля. Отодвинув угол шторы, он посмотрел на улицу.
— Немцы… гестаповцы. Это за нами. Они, кажется, все вошли во двор. Одевайся, будем прыгать в окно. Скорее, Катя!
Катя метнулась к вешалке, ощупью нашла пальто, надела его. И сейчас же услышала стук в дверь. Она на цыпочках подбежала и стала рядом с Колесовым.
Стук повторился, было слышно, что за дверью несколько человек.
— Отворите! Почему не отворяете? — дверь задрожала под тяжелыми ударами.
Колесов поднял руку. Раздался треск выбитой рамы.
— Прыгай, Катя, тебя не должны взять.
Девушка вскочила на подоконник. Рухнула сломанная дверь. Колесов загородил спиной окно и выхватил револьвер. Катя спрыгнула на улицу.
Впоследствии майор Отто Фурст не раз вспоминал этот день. С утра, плотно позавтракав, он собирался на аэродром. Подавая ему шинель, денщик почтительно напомнил, что завтра воскресенье, и что господин майор разрешил Колесову выступить со своими силовыми номерами перед солдатами аэродромной команды.